Райдо Витич : другие произведения.

Синдром Синей бороды

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    О добре не просят, оно не подаяние

   Райдо Витич
  
   Синдром синей бороды
  
  
   Время назад. Все разделилось вокруг
   на чужое и наше, бросив на разные
   чаши `против' и `за'.
   В календаре преднамеренно
   спутались числа. То, что все это
   случилось - я не со зла. Как прилегли
   на такую наклонную плоскость, что
   мне удержаться не просто
   на тормозах?
   Сплин.
  
   Глава 1
  
   -- Ну, что, помянем, что ли рабу Ирину? Славная была бабенка.
   -- Прозит, -- отсалютовал пузатым бокалом Вадим Греков. Сделал ленивый глоток. Стрельцов же не только выпил залпом все содержимое бокала, но и основательно закусил после, послав в желудок вслед за коньяком семгу, икру, буженину и пару трюфелей. Потом подумал и, со вздохом, закинул в рот дольку ананаса.
   Вадим хмыкнул, глядя на лысеющего толстяка: он еще мечтает похудеть, обрести прежние юношеские формы?
   -- Да, Саня, калорий ты на себя, любимого не жалеешь.
   -- Я в тренажерный зал хожу. По пятницам.
   -- А по субботам наверстываешь упущенное.
   Стрельцов скривился и подвинул к себе вазу с фруктами:
   -- Ну, и что? Слаб раб Александр. Чревоугодник, -- махнув ладошкой, взял гроздь винограда, -- отмолю.
   -- Охотно верю, -- хмыкнул Вадим. Его темные глаза с насмешкой смотрели на одутловатую физиономию друга: а ведь когда-то Александр Стрельцов был мечтой девушек всего квартала. Высокий стройный блондин с волевым подбородком и бесхитростным взглядом голубых глаз. Теперь же глаза поблекли, выцвели, словно ситец на солнце, подбородок сначала расплылся, потом раздвоился, теперь расстроился. От атлетической фигуры осталось лишь воспоминание. -- Что с нами время делает?
   -- А я не печалюсь, -- качнул отвислыми щеками мужчина. -- Не зря жизнь прошла, не обошла матушка счастьем-то. Епархия у меня славная, уважительная...
   -- Короллу, на святость батюшке подарила...
   -- А ты не ерничай, раб Божий, все под Господом ходим. Все им обласканы. Ты вон в бабах да гринах, я в молитве о душе радея. Мне моя `королева' трудом тяжким досталась: постами всенощными. И тебя, пока ты за океаном барствовал, я в молитве не забывал, так что считай, должок с тебя.
   -- Сколько же ты хочешь за радение по душе моей?
   -- А мне что надобно? Все на храм, на храм, -- задумчиво пробубнил толстяк, поглощая виноград.
   -- Так сколько ты хочешь, Саня? Давай, не тяни.
   Мужчина вздохнул, вытер губы и в упор посмотрел на Вадима:
   -- Сколь дашь за свое благополучие?
   -- Мое благополучие дело моих рук. Как твое - твоих, -- заметил жестко. -- Так что, Бога не приплетай и святошу из себя не строй...батюшка. Что опять задумал? Или Татьяна про шашни твои с очередной служкой узнала? Желаете, батюшка, одарить супругу еще одним брильянтом, чтоб смолкла? Во сколько карат ее глаз оценил прелюбодеяние своего святого супруга на этот раз?
   Взгляд Стрельцова стал недовольным, укоризненным. Но лишь на минуту. Помнил Александр Николаевич о выгоде своей, потому злить друга не хотел, а уж тем более отношения с ним портить. Посему обиду во взгляде ресницами прикрыл, вздохнул покаянно да, смущенно улыбнувшись, поведал не таясь:
   -- Дачку моя присмотрела. Не большая, да кусается. Не потянуть. И не хватает-то всего десять штук.
   -- Ага, -- хохотнул Вадим. -- Сколько гектар земли вокруг `небольшой дачки'?
   -- Хм.
   -- Ясно. Можно легко заблудиться. Что и ценно для тебя. Достала супруга?
   -- Тебе, как на исповеди - зверь баба. Покоя от нее ни днем, ни ночью нет.
   -- Сам виноват, не воспитываешь, капризам потакаешь.
   -- Я ж не ты. У меня она одна, Богом даденная...
   -- Спьяну взятая.
   -- Ну, чего спьяну-то? -- натурально оскорбился Стрельцов.
   -- Ладно, ладно, дам я тебе гринов на дачку. Успокоишь благоверную.
   -- Все-таки славный ты человек, Грек, понятливый. Молитва за тебя легкая...
   -- Ты за Ирку службу отслужи.
   Толстяк хлопнул белесыми ресницами - эк хитрец, как поймал-то его!
   -- Не положено Вадим, сам знаешь. Самоубийца.
   -- Так и служителю Божьему дачки да тачки иноземные не положены.
   -- Ох, в грех вводишь.
   -- Отмолишь. Ты у нас мастак по этой части.
   -- Сколько ж можно отмаливать?
   -- На что намекаешь?
   -- Прямо говорю, -- мужчина отодвинул вазу и уставился на Грекова, с долей сочувствия и одновременно осуждения. -- Не ладно, Вадим, к бабам-то так. Хватит уж жениться. По всему видать, вдовцом тебе на роду жить написано. Осядь, не пацан уже.
   -- На что намекаешь? На то, что я ее в петлю толкнул? -- взгляд Вадима стал жестким, холодным, предостерегающим. Александр отвел глаза, заскучал, выдал нехотя:
   -- Господь ведает, не мне судить. Сам видишь, грешен.
   -- Вот и не лезь. А службу отслужи. Деньги завтра из банка заберешь. Подойдешь к Константинову. Я распоряжусь.
   Толстяк повеселел:
   -- Отслужу... Ох, на какой же грех толкаешь. Все по мягкосердечию моему, по любви к тебе, другу единственному. Еще по маленькой за покойницу? Чтоб, значит, мир праху ее, а душе царствие небесное...
  
   -- Не понимаю я тебя, Вадим.
   -- А надо?
   -- Да хотелось бы. Непонимание тревожит.
   Они стояли на набережной и смотрели в мутные воды Невы. Такие же хмурые, как тучи на небе.
   -- Дождь собирается, -- заметил Вадим, поднимая воротник.
   -- Осень, брат, -- пожал плечами Егор. -- Отвык ты от климата Родины.
   -- Привыкну, -- протянул тот задумчиво, подставляя бронзовое от загара лицо ветру.
   -- Не привыкнешь. Найдешь очередную дурочку и махнешь обратно.
   -- А что здесь делать? Экзотика неустроенности меня не прельщает.
   -- Отстал ты, устроенность, Вадим, уже давно устроенность.
   Греков фыркнул:
   -- Сказочник.
   -- Это как тебе угодно. Но поверь, хорошо и здесь жить можно...
   -- Недолго.
   Егор прищурился на мужчину и хотел напомнить, что слово `недолго' скорей относится к тем глупышкам, что покупаются на внешний антураж Вадима, его респектабельность и гиблое очарование инвалюты, но не стал касаться больной темы, промолчал. Однако тот уловил мелькнувшую в глазах брата мысль и криво усмехнулся, натянул перчатки и, развернувшись, медленно пошел вдоль набережной. Егор присоединился, зашагал рядом, поглядывая на него:
   -- К тетке заглянешь?
   -- Нет, -- лицо Грекова чуть закаменело.
   -- Кого из своих видел?
   -- Стрельцова. Посидели, Иру помянули.
   -- Почему с ним? Не по-человечьи, Вадим - с ним, фактически посторонним, Ирину поминаешь, а нас даже в известность о смерти жены не поставил. Не ожидал я от тебя... Что на этот раз случилось?
   -- Повесилась. Саня ей пропуск в рай за мзду выхлопотать обещал. Поэтому с ним и поминали. А с тобой - не хочу. Я вообще ее поминать не хочу.
   -- Что так? Твоя теория затрещала по швам?
   Вадим бросил на брата предостерегающий взгляд и сказал, как отрезал:
   -- Всего лишь ошибка, не то направление.
   -- Напомни, какое по счету?
   Греков остановился и повернулся к Егору:
   -- Не стоит лезть в мою жизнь.
   -- Не лезу. Я пытаюсь понять. Много лет пытаюсь. Но не могу. Нет, конечно, ты можешь и дальше пресекать все разговоры на эту тему, но кому от этого будет легче? Тебе нужна помощь. Говорят, сейчас у вас модно иметь психоаналитика. Завел?
   -- Чушь. Психоаналитик - роспись в собственной неполноценности. Есть свой психолог - значит, есть проблемы, и большие. Кто захочет иметь дело со столь проблемным человеком? Да глупости все это: психологи, психоаналитики. Свои проблемы нужно решать самому.
   -- Вот ты и решаешь. Напомни, сколько лет?
   -- А сколько лет ты обещаешь найти Марину?
   Егор открыл рот и закрыл. Помолчал с минуту, рассматривая физиономию брата, качнул головой:
   -- Неужели дело в ней? Глупо, Вадим. Двадцать лет прошло, давно все забыто.
   -- Для тебя...
   -- Для нее тоже.
   -- А для меня - нет.
   -- В этом твоя беда - мстительный ты. Обиды обычно у закомплексованных подростков копятся, а ты вроде бы давно из юношеского возраста вышел.
   -- Поправка - не мстительность и обидчивость, а обостренное чувство справедливости.
   -- Ох! -- хмыкнул Егор.
   -- Ты на вопрос ответишь или уйдешь, как обычно в сторону?
   -- Ах, ах, -- развернулся Егор и пошел вперед.
   -- Что `ох, ах'? -- двинулся за ним следом Вадим.
   -- Ливенбах.
   -- Это откуда?
   -- Из далекого далека.
   -- Поясни, -- остановил брата Вадим, развернув к себе за плечо.
   -- Фамилия у Марины теперь Ливенбах, и живет она в Ханты-Мансийском округе.
   -- Где?! -- не поверил Вадим.
   -- В Ханты-Мансийском округе, на берегу Северной Сосьвы, -- терпеливо повторил Егор. Вадим недоверчиво разглядывал брата и вдруг засмеялся хрипло, злорадно. Егор поморщился: зря он сказал про Марину, нужно было и дальше молчать. Опять же - кто его знает, как лучше?
   -- Что ж ее туда занесло? Любовь, да? К какому-нибудь робкому чукотскому мальчику. Впрочем, судя по фамилии - еврейскому мальчику.
   -- Муж у нее русский, сибиряк...
   -- Да, да. Заметно - фамилия исконно русская, -- хохотнул опять Вадим.
   -- Это фамилия ее первого мужа.
   -- А-а-а. А первый чем плох был? Пейсы раздражали?
   -- Я в подробности не вдавался. Знаю лишь, что она с ним пять лет прожила. Потом он умер.
   -- Братва путевку организовала?
   -- Нет, инфаркт. Ему было за пятьдесят.
   -- Новость. Чем же ее старичок привлек?
   -- Не спеши с выводами, Вадим, не думаю я, что Марина стоит твоей ненависти. Жизнь порой такие коленца выкидывает, что не поймешь, кто прав, кто виноват. Тебя, если со стороны смотреть, тоже есть за что судить.
   -- Например?
   -- А ты подумай, почему тебя тот же Стрельцов `Синей бородой' называет?
   Вадим нехорошо посмотрел на Егора и протянул:
   -- Синяя борода значит? Раб Александр придумал? А что, вполне в его духе. Завидует стервец.
   -- Да уж чему завидовать, Вадим? Сколько у тебя жен было? И хоть бы с одной благополучно...
   -- С Ритой, -- усмехнулся Вадим.
   -- А, ну да! Ты ее бросил, оставив инвалидкой, но хоть живой. Действительно - обошлось!
   -- Слышу сарказм в голосе. Упрекаешь? Осуждаешь? А сам чтоб сделал?
   -- С твоими возможностями можно было найти хорошего врача.
   -- А зачем? Это был ее выбор! Ее блажь! Она хотела, она получила.
   -- Согласен, не злись. Поступила она дурно, но и заплатила за то с лихвой...
   -- Тогда какие претензии ко мне? -- развел руками Вадим.
   -- Ладно, опустим Риту, хотя все равно мог и помочь.
   -- Она для меня еще в тот день умерла, когда на пикник отправилась. А мертвым я не помощник.
   -- Хорошо, а Катерина?
   -- А ну давай и ее сюда же. Тоже я виноват?
   -- Нет, я про ее сына...
   -- Он ее сын.
   -- Он был совсем ребенком.
   -- Бесенком! Да меня от одного его вида бросало в дрожь! Бедный, несчастный мальчик, и все-то ему мало было. Подойдет - вид ранимый, трогательный, взгляд честный. Смотришь и не веришь, что это чудовище мать с грязью смешивает... Да что вспоминать? Проехали.
   -- Его посадили.
   -- Наркота? Криминал?
   -- Откуда знаешь?
   -- Предположил. Наклонности у него с рождения весьма красноречивые были. Воровал легко, врал - виртуозно.
   -- Он был ребенком, -- упрямо повторил Егор.
   -- Он был законченным эгоистом! Монстриком! Катя понимала это!
   -- Больная тема?
   -- Да, неприятная. Ты решил всю мою жизнь сегодня просмотреть? Психоаналитик! Извини, Егор, прежде чем меня осуждать, на себя посмотри. Тоже - не ангел. Да и не встречал я их на нашей грешной земле. А есть ли они на небе - у Стрельцова спроси. Хотя обманет, прохвост. Не верь ему.
   -- Не злись, Вадим, -- примирительно похлопав брата по плечу, сказал Егор. -- Я не осуждаю тебя, а всего лишь пытаюсь понять - что не так? Что с тобой происходит? Сорок три года - это возраст. Пора иметь стабильность не только в финансах, но и в личной жизни: детей, семью.
   -- Мне племянников хватает. Кстати, как они?
   -- Нормально.
   -- Прошлый раз так и не свиделись. Скажи, специально их тогда в Гагры отправил?
   -- Твоя мнительность оскорбительна.
   -- Констатация.
   Егор помолчал, смиряя желание послать брата к черту, вздохнул:
   -- Вера будет рада тебя видеть.
   -- Я ей безделушку привез.
   -- Карат на двадцать? -- усмехнулся Егор. Вадим улыбнулся в ответ:
   -- Двадцать два, всего.
   Егор в порыве братских чувств обнял его:
   -- Ты, главное, держись, братишка, -- прошептал, желая поддержать в трудную минуту. Видел бы он в этот момент каменное лицо Вадима, стальной блеск черных глаз, понял бы, что зря. Греков не нуждался в сочувствии. Он вообще ни в чем и ни в ком не нуждался.
  
   Глава 2.
  
   -- Что читаешь? -- Катя бесцеремонно выхватила книгу из рук Маши и, посмотрев на обложку, присвистнула. -- Барикко - ну даешь! Вчера ж Гоголь был. Ты что это, подруга, муру всякую читаешь?
   Маша не стала отвечать на глупый вопрос, молча отобрала том и отложила в сторону, хлопнула ладонью рядом с собой:
   -- Садись, раз пришла. Откуда пробегом на этот раз? А-а, вижу, решила почтить салон своим присутствием. Неужели решилась превратиться в пепельную блондинку?
   -- А то? -- хитро улыбнулась девушка и, приземлившись на диван, повернулась в фас и профиль, выказывая Маше новую прическу.
   -- Тебе идет, -- оценила та.
   -- Мне тоже понравилось. Так, что у нас в планах на вечер? Категорически не желаю тратить время на всякую ерунду, -- блондинка кивнула на томик итальянского прозаика. -- Пошли прогуляемся?
   -- Не охота. Дождь второй день.
   -- Зонтики есть.
   -- У меня горло еще болит.
   -- Скажи: не все раритеты с папиной полки на свет извлекла. Кончай ерундой заниматься. На пенсию выйдешь, будешь читать заунывную прозу...
   -- На пенсии поздно будет. Учатся в юности. В старости пожинают плоды оной.
   -- Какая ты заумная, Машка, -- скривилась Екатерина. -- И в кого? Мать у тебя - чудная женщина, отец - душка, брат - мечта.
   -- Эта `мечта' вчера пуд железа принесла в дом. Под металлиста теперь косит: цепями обвесился, на руки килограмм колец, на шее череп в пентаграмме. Завтра, наверное, `Харлей' в комнату прикатит, записавшись в байкеры.
   -- Живет мальчик, -- пожала плечами блондинка, озабоченно разглядывая свой нарощенный ноготок. -- Себя ищет.
   -- А находит приключения на весь состав родни.
   -- Перерастет.
   -- Угу. Я к тому времени состарюсь. Он же не один имидж меняет - всех под него склоняет. Когда рокером был, нас от ДДТ подбрасывало вместе с соседями. Когда в культуристы подался, я все ноги о гантели по квартире разбросанные отбила.
   -- Да, ладно, Маш, пусть твоим Ярославом мама с папой занимаются. И не прибедняйся: в вашей квартире можно тренажерный зал организовать, а вы и не заметите. Так что пусть братик самовыражается на здоровье, а ты о себе думай. Пошли гулять?
   -- Не хочу. Да и не могу. Говорю же, горло еще болит.
   -- Почему ты на подъем такая трудная?
   -- Ничего подобного.
   -- Обижусь, -- надула розовые губки Катя. Маша с тоской посмотрела в окно: небо серое, тучами затянутое.
   -- Нет, не охота.
   В комнату деликатно постучали, и на пороге возник взъерошенный парень загорелой наружности. Катя заинтересованно уставилась на его симпатичную физиономию и облизнула губки, пройдя взглядом по внушительному контуру мышц, не по-юношески развитого, обнаженного торса:
   -- Заходи, Ярослав, -- пропела томно.
   -- Здрас-сте! -- кинул в ответ парень, отвесив дурашливый поклон девушкам.
   Маша хмуро посмотрела на брата, по лицу читая - что-то ему надо.
   -- Ну, -- бросила не ласково.
   Тот перестал кривляться, шагнул к сестре, подал лист исписанной бумаги:
   -- Сходи за меня, а? Мать в магазин гонит, а мне никак, Маш, -- пробасил просительно.
   Маша перечитала список нужных продуктов, и, прикинув, что ей столько не только до такси не донести, но в принципе и не поднять, возмущенно уставилась на брата:
   -- Я не поняла, кто в нашей семье культурист?
   -- Ну, Маш, вы вон с Катериной вдвоем...
   -- А я причем? -- выгнула бровь блондинка. -- Я тяжелей косметички ничего не поднимала и поднимать не собираюсь.
   -- Вот-вот. Так что катись-ка ты братик, куда мама послала.
   -- Маш? Ну, Маш? Я же тебя редко о чем-то прошу, -- загудел парень.
   -- Ага? Перечислить? Нет? Вот и иди. Не нарушай идиллию девичника. Общаться мешаешь.
   Парень решил обидеться, гордо вскинул голову, прищурился, приготовившись высказать сестре все, что думает и о ней, и о девичнике, но передумал, сообразив, что перед ним не подружка. С Машей лучше по-хорошему, тонко, умно.
   Вздохнул и, рухнув на колени, брякнул лбом о паркет:
   -- Отслужу, сестрица родная! -- взвыл дурашливо. -- Только не руби мне планы! Век твою доброту помнить буду!
   -- Вот шут, -- хохотнула Катя, восхищенно поглядывая на Ярослава.
   Маша, тяжко вздохнув, махнула ему ладонью:
   -- Сгинь, изверг!
   Парень вскинул на сестру лукавый, довольный взгляд и с улыбкой ... пополз к выходу.
   -- Да встань ты!
   -- Не смею, твоя доброта меня сразила.
   -- Перестань паясничать! -- скривилась Маша. Ярослав поднялся и вышел, осторожно прикрыв дверь.
   -- А парнишка далеко пойдет. Ох, змей-искуситель растет. Респект, -- с плутоватой улыбкой заметила блондинка.
   -- Напоминаю: он младше тебя на четыре года, -- зная Катеринину любовь к доступным и неразвращенным мужским телам, предупредила Маша, поднимаясь с дивана.
   -- Возраст для любви не помеха.
   -- Помеха, поверь. Мысли прочь от Ярослава. Пойдешь со мной в магазин?
   -- Ну, вот, приглашала на романтическую прогулку с целью окручивания пары десятков молодых и интересных, а получила пошлое предложение о молочно-сосисочном рандеву. Фи! Позвони домработнице.
   -- Зачем?
   -- За тем, чтоб в магазин не бежать.
   -- Стыдно загружать домработницу, когда две незагруженные работой женщины в доме. И потом, мама Лику к кухне и продуктам все равно даже на пушечный выстрел не подпустит. Пища - святое, готовка - таинство, плита - алтарь, -- буркнула Маша, внимательно перечитывая список. Странно: у них намечаются гости? -- Тебе кто дверь открыл?
   Блондинка хлопнула ресницами:
   -- Вероника Львовна, мама твоя.
   -- Что сказала?
   -- Что ты у себя.
   -- И все?
   -- Все. А что?
   -- Никого больше не видела?
   -- Нет. А должна была? Вы пару комнат в аренду сдали?
   -- Странно. Глянь на список: здесь на роту провианта, -- не обращая внимания на ехидство подруги, сказала Маша, подавая ей лист бумаги.
   -- Гости? Высокие персоны? -- выгнула та бровь, пробежав взглядом по списку.
   -- Не в курсе. Что тоже странно. Пойду за разъяснением. Подожди меня.
   -- Легко. Кроме Барикко еще что-нибудь есть, мозг занять в ожидании?
   -- Осокин вон на столе. И Ницше. Могу еще конспектами по молекулярной химии порадовать.
   -- Дура ты, Грекова, -- скривилась Катерина.
   -- Извини: дамские романы и желтая пресса в книжном магазине за углом, -- кинула Маша, выплывая из комнаты.
  
   Вероника перешагнула сорокалетний рубеж, но рядом с детьми выглядела, не как их мать, а скорей, как сестра. Никто не давал ей отмерянных природой сорока двух лет не из-за тактичности, а оттого, что и мысли не возникало посчитать годы этой приятной во всех отношениях женщины. Миловидное лицо, простая и в тоже время элегантная прическа, мягкая улыбка и добрый взгляд голубых глаз. Стройная фигурка, обтянутая водолазкой и легкими брючками теплых цветов. Плавные движения, идеальная осанка.
   Маша, прислонившись к косяку двери, с гордостью и долей зависти рассматривала мать и думала: почему материнская мягкость, застенчивость не достались ей и в урезанном варианте? Они обе любили дом, тишину, покой и уют, но на этом их сходство заканчивалось.
   -- Мама, мы кого-то ждем в гости? -- спросила, проходя в кухню.
   Женщина выключила миксер и повернулась к дочери:
   -- Ждем, Машенька, но будут ли гости, точно сказать не могу.
   -- Это как, мам? Зачем тогда готовить, покупать столько продуктов?
   -- Видишь ли, девочка, я не уверена что гости придут именно сегодня, но очень на то надеюсь.
   -- Позвони и узнай.
   -- Не могу. К тому же неприлично тревожить человека. Когда он посчитает нужным, тогда и придет. Церемонии абсолютно не уместны среди своих. Но мы должны быть готовы к встрече и максимально тактичны в беседе.
   -- И кто ж такой ранимый к нам наведаться думает?
   -- Дядя Вадим, -- нехотя ответила женщина, отвернулась от дочери, пряча расстроенное лицо, поставила кастрюльку на плиту.
   Маша опустилась на табурет - вот это новость!
   -- Дядя Вадим?! -- выдохнула, не скрывая радости и удивления.
   Вероника покосилась на дочь:
   -- Да, Вадим приехал, но прошу тебя вести себя как можно скромней, когда он придет. Будь деликатна, Маша. И ради Бога, не лезь к нему с расспросами и... лобызаниями. Ты уже взрослая девочка, должна понимать, что неприлично бросаться с визгом на шею взрослого мужчины, по многим причинам.
   -- Например? -- насторожилась Маша, и скрывая волнение, принялась грызть грушу, взяв ее с вазы. Девушка прекрасно понимала, что мама чего-то опасается, и даже догадывалась чего, но не принимала ее страхи всерьез. Конечно, Вадим - папин брат, фигура весьма загадочная и многозначительная, что и привлекает к нему тела и души неокрепших созданий. Но Маша его племянница.
   И тяжело вздохнула - а жаль. Губы изогнулись в улыбке, мысли уже полетели в те годы, когда они виделись, и перед глазами возник незабвенный образ элегантного, улыбчивого, остроумного мужчины. Невысокая, но стройная фигура, мужественное, немного жесткое лицо с пристальным внимательным взглядом блестящих черных глаз. И смех - заразительный и снисходительный.
   Вера уловила настроение дочери, встревожено нахмурилась:
   -- Маша, о чем ты думаешь? -- подсела рядом.
   -- Ни о чем, -- пожала та плечами и, вспомнив о груше, принялась вновь вгрызаться в плод.
   -- Возьми вазу, угости Катю фруктами, -- предложила мать.
   -- Позже, мы сейчас в магазин пойдем.
   -- Я же просила Ярослава!
   -- Мама, он мужчина, что он может купить? Опять принесет половину, треть из которой будет выкинута в мусоропровод. Я лучше сама. Тем более для дяди Вадима нужно купить что-нибудь изысканное.
   -- Оставь, пожалуйста, того, что я написала, довольно.
   -- Мама, а он надолго прилетел?
   -- Не знаю.
   -- А давно?
   -- Не знаю, -- женщина была явно недовольна расспросами. Впрочем, как всегда. Тема Вадима Грекова была запретной, тайной. О нем можно было лишь шушукаться, но не говорить открыто. Машу всегда притягивали чужие тайны, а здесь секрет в родне! Как не залезть носиком и не разведать?
   -- Мама, а почему он редко бывает у нас? А мы к нему вообще ни разу не ездили. Почему?
   -- Неприлично навязывать свое общество...
   -- Мам, он наш дядя. Что неприличного, если к нему в гости раз в двадцать лет приедут племянники? Я лично хотела бы посмотреть, как он живет. Ярославу тоже не помешало бы путешествие за границу.
   -- Маша, вы почти каждое лето отдыхаете за границей...
   -- Мам, по путевкам, в гостиницах, бунгало, а не в доме родного брата отца! Согласись, это странно. Почему нам не навестить его ответно?
   -- Сначала пусть он навестит нас, -- поджала губы мать.
   -- Ну вот, ты опять расстроилась. Мамочка, я не хотела тебя огорчать, я просто хочу понять, почему вокруг дяди Вадима столько таинственности. Мистер Икс - не меньше. Почему вы ничего нам о нем не рассказываете?
   -- Сплетни и пересуды - недостойное уважающей себя женщины занятие.
   -- Мамочка, какие же сплетни?...
   -- Любые разговоры о человеке, за его спиной и есть сплетни. Стыдно, Маша, -- качнула головой Вероника Львовна.
   -- Хорошо, а если я спрошу его сама?
   -- Тем более неприлично лезь к человеку с расспросами. Что он подумает о тебе и о нас?
   -- А что он подумает? -- пожала плечами девушка, не видя ничего предосудительного в желании узнать подробности жизни заморского родственника. -- И причем тут вы?
   -- Машенька, мы твои родители и несем ответственность за твои поступки. Если ты поступаешь дурно, значит минус нам. Я бы не хотела, чтоб ты ставила нас в неловкое положение и дала Вадиму повод усомниться в хорошем воспитании племянников. Будь так любезна, придержи свое любопытство. Не забывай, пожалуйста, о том, что твой дядя редко бывает на Родине, и отвык от менталитета русского характера. Не стоит его шокировать плохими манерами, и подводить нас. Мы должны обеспечить ему максимальный комфорт, отвлечь от грустных мыслей, создать все условия, чтоб он пришел в себя и остался доволен встречей с родными. Это наш долг, Машенька.
   -- Мам, если мне память не изменяет, у него здесь есть огромная квартира. К тому же он очень умный и самостоятельный мужчина, способный и постоять за себя, и получить все, что хочет. Так что в комфорте он не нуждается. И с чего вдруг мы должны проявлять не свойственный нам пуританизм, щадя его психику? Что у него случилось?
   -- У него горе, Маша. И хватит расспросов. Тебя ждет подруга. Некрасиво оставлять гостя одного. Иди, -- мягко, но настойчиво попросила мать и вернулась к хлопотам по приготовлению обеда. Маша, понимая, что больше ничего не добьется, нехотя вылезла из-за стола и пошла к себе.
  
   Она неслышно вплыла в свою комнату и застыла у двери.
   Катя, хмуря брови, мучила мозг в попытке понять, что читает и зачем это, в принципе, было написано. Маша хмыкнула - внешний облик блондинки диссонировал с любой наукой, а с историей средних веков Осокина особенно. Вот если б в ее руках было руководство по обольщению мужчин...
   Катя вздрогнула, услышав фырчанье, и уставилась на подругу:
   -- Фу, Машка, меня чуть Кондратий не хватил! Под Каспера что ли шифруешься?
   -- А ты под бакалавра исторических наук.
   -- Да ну тебя, -- обиделась Катя. Отложила книгу. -- Вот и приходи к тебе в гости.
   -- Вот, вот, -- загадочно улыбнулась Грекова, присаживаясь рядом с подругой. Та подозрительно уставилась на нее:
   -- Что таинственная такая? Узнала, что за гости намечаются?
   -- Ага. Не угадаешь.
   -- Да и пытаться не буду. Больно надо.
   -- Не дуйся, Кать... Я такое узнала!... Дядя Вадим приехал.
   -- Ой, ну надо же - персона нон-грата - дядя Вадим! -- скривилась блондинка.
   -- Да! Я, знаешь, его сколько не видела? Лет восемь.
   -- Ты меня просто умиляешь, Маш: `восемь лет', `дядя'. Родственник, да? У меня тоже в этом году новый родственник объявился - папаша. Пожульканный, как прабабушкин макинтош.
   -- Причем тут твой отец? Сравнила! Дядя Вадим живет в Швеции. Он весь такой... -- закатила глаза девушка в попытке найти на потолке оптимально подходящие образу чужеземного родственника определения. Блондинка заинтересованно облизнула губы, качнулась к ней:
   -- Какой? Не томи.
   -- Одно у тебя на уме, Рябинина! Ему за сорок!
   -- И что? Самый возраст. Познакомишь?
   -- Зачем? -- хлопнула ресницами Маша, натурально не понимая, что Катя собралась делать с мужчиной, годящимся ей в отцы.
   -- Фишки с покемонами собирать! В Швеции их навалом! -- рявкнула блондинка. -- Дура, что ли?! Зачем женщина с мужчиной знакомится?!
   -- С этим мужчиной тебе лучше не знакомиться, -- поджала губы Маша.
   -- Это почему? Неужели формой ушей для Швеции не вышла?
   -- Синусоидой извилин! Дурная ты, Кать. Все об одном и том же. Тебя что-нибудь еще интересует?
   -- Ницше, -- с сарказмом кивнула та. -- Только он один мне по жизни и пригодится! Зануда ты, Грекова. Ярослава не тронь - мал, дяденьку иноземца тоже не трогай - стар. Лучше б интерфейс родственника показала да на семейный фуршет пригласила. А там сами разберемся, чай, совершеннолетние. Оба.
   -- Не дождешься. Для твоего же блага.
   -- В смысле, ты спасаешь меня от вольготной жизни иностранки? Боишься, что подавлюсь ананасами на собственной вилле?
   -- Именно. У дяди Вадима, если мне память не изменяет, было семь жен. Семь! Знаю точно, что одна умерла от энцефалита. Остальные - дело следствия.
   -- Вау! Он случайно бороду не отращивает, синюю?
   -- Не знаю. Раньше - нет, а что теперь - вопрос. Говорю же, восемь лет не видела.
   -- А что сейчас приехал?
   Катя пожала плечами:
   -- Думаю, за очередной женой. Дядя патриот, только россиянок признает.
   -- Честь-то какая, -- скривила губки блондинка. -- Ну и родственник у тебя, Грекова, не позавидуешь. Уговорила, обойдусь я без виллы, а ананасами и так все магазины завалены. .. Слушай, а ты не врешь про семь жен? -- прищурилась, заподозрив каверзу.
   -- Может и вру. У самого не спросишь, а мать с отцом свято блюдут тайну браков. Но уповая на свою память и логику, могу перечислить: Рита - раз. Умерла от энцефалита. Точно. Я слышала, как мама с папой данный факт обсуждали вполголоса. Света - два. Ее я помню - солнечная, озорная. Дядя Вадим ее к нам приводил, я еще совсем девчонкой была. Помню, она рыжая в легкомысленных кудряшках была, и все время смеялась. Мне нравилось, что она такая веселая, а мама потом отцу шептала, что Светлана, мол, непробиваемо глупа для любого мужчины со средним уровнем интеллекта, а уж для Вадима - подавно. Что с этой Светой случилось потом - не знаю. Дальше...Как же ее? -- нахмурила брови Маша в попытке вспомнить третью супругу родственника. -- А! Катя - три. А может четыре или пять? Или два? Я ее вообще плохо помню: что-то безликое, молчаливое в темном. Все. Больше ни одной не знаю. А родители молчат. Даже меж собой дядю шепотом обсуждают. Тетка? Она в доме престарелых: маразм цветет и плодоносит, так что и спрашивать резона нет - все равно информация фэнтази окажется. Вообще-то я давно хотела с биографией дяди разобраться: слишком много замалчивания вокруг его персоны, тайн, секретов.
   -- Прямо агент КГБ, -- восхитилась Катерина.
   -- Нет, на агента дядя Вадим не похож... Хотя?
   -- Так ты решила семейный секрет раскрыть?
   -- Если получится.
   -- Предлагаю себя в помощь на добровольной основе. А если с выездом в Швецию...
   -- Далась тебе Швеция, Катя!
   Скривилась Маша и поднялась. Полезла в недра шкафа: надо что-нибудь теплое одеть. Свитер под горло, например. А то опять ангина привяжется.
  
   Глава 3
  
   Крепкий, почти налысо бритый мужчина, ничуть ни опасаясь свалиться в холодные воды Невы, легко вспрыгнул на парапет. Поерзал, усаживаясь удобнее, и приложился к горлышку темной бутылки пива Redd's, лукаво поглядывая на рядом стоящего мужчину в светлом плаще. Вадим даже не пошевелился, пристально вглядываясь в течение мутных вод.
   Костя хитро улыбнулся, понимая, что Вадим посмеивается над ним, специально выказывая надменность - и раньше за Грековым водилось людей на понт барствующего снобизма брать. Уваров сложил руки на коленях и произнес между прочим, с прищуром поглядывая на проходящих по набережной людей:
   -- Здравствуйте, Вадим Аркадьевич.
   -- Здравствую, как видишь, -- кивнул мужчина и, наконец, посмотрел на Костю. Взгляд черных глаз встретился с карими. Минута, и мужчины обнялись как старые знакомые:
   -- Пойдем, в кафе посидим? -- предложил Вадим. Костя Уваров неопределенно пожал плечами:
   -- Да мне и здесь неплохо. Тем более дело, как понимаю, в лишних ушах не нуждается? А то потом косяки от клиента пойдут: почто общественность информировали?
   Вадим улыбнулся, со значением покосившись на знаменитого шиздца у моста:
   -- Ничего не изменилось...
   -- Могу возразить, но не стану. Как в Швеции?
   -- Благостно.
   -- Каяки, фьерды?
   -- На месте. Обмен любезностями закончим?
   -- Хорошо, -- легко согласился мужчина и опять приложился к бутылке. Достал сигареты, закурил и, нахохлившись под порывом холодного ветра, передернул плечами, посерьезнев. -- О деле... Вопрос у меня: охота вам в этакую древность лезть, Вадим Аркадьевич? Двадцать два года прошло.
   Вадим, конечно, мог послать Костю в дальний путь со всеми вопросами, но Уваров был, пожалуй, единственный, кого Греков искренне уважал, кому доверял.
   Их пути пересеклись в ту мрачную для обоих пору, что сейчас предстояло вновь вспомнить. Четыре месяца СИЗО кому как, а Вадиму и Константину, что совместная вылазка на вражескую территорию, длинный бой плечом к плечу. Такое не проходит бесследно, не забывается. И не важно, что после жизнь разметала их по разным концам планеты, поставила на разные ступени социальной лестницы. Они все равно были вместе, спиной к спине, принимая бой: тогда еще худой сопляк Костя, по собственной глупости залетевший на нары, и Вадим, молодой, запутавшийся в происходящем, поставленный, а вернее подставленный под самую дурную статью - изнасилование. Одному лишь вчера исполнилось восемнадцать, другому завтра должно было исполниться двадцать один. Один прошел армию, имел представление о жесткости, но не сталкивался волею судьбы с озверелой жестокостью, извращенной хитростью. Другой понятия не имел ни о том, ни о другом.
   Вадима ждала петушиная карьера за один факт `сто семнашки', Костю - смерть за то, что посмел возразить какому-то расписанному, как фасад Третьяковской галереи, урке.
   И оба, по сути еще пацаны, не знали - за что их наказывают? И оба были виноваты лишь в том, что не ведали иных законов кроме человеческих. Глупость, случайность и чья-то хитрая рука выткали сеть их судьбы и поймали мальчишек, как рыбу. Их хотели сломать, но сломали лишь их жизни.
   Вадим уже не сжимает заточку, глядя исподлобья на приближающуюся свору смотрящего. Рука забыла холод стали, кровь не бурлит в предчувствии схватки, глаза не туманит ненависть. Костя не машет руками в попытке защититься от нападения, не рычит от страха и ярости. Его кровь не смешивается со слезами бессилия, из горла не рвется крик отчаянья, и тело не вздрагивает от прикосновения успокаивающей ладони товарища по несчастью.
   Один теперь весьма респектабельный мужчина, богатый иностранец. Другой - начальник авторитетного сыскного агентства, законопослушный гражданин России, идеальный семьянин. Но и под рубашкой от Гуччи, и под футболкой made in Tyrkistan бьются ожесточенные в прошлых схватках за жизнь и честь сердца.
   Картинки прошлого, пережитого двадцать два года назад, ничуть не поблекли за долгий жизненный путь. Там в четырех месяцах ада, связавшего их и держащего по сегодняшний день - и метание, и непонимание, юношеская ломка стереотипов, болезненное взросление. Там же остались доверчивость, всепрощение, доброта, любовь. После ни Костя, ни Вадим не воспринимали данные качества иначе, чем фантомы страшных впечатлений, втравленных в их душу в камере предварительного заключения. Там обычные парни превратились в волчат. И уже на воле - в матерых волков.
   Пути назад не было, вперед же идти не давали. К тому же они хотели не просто жить дальше, забыть, зачеркнуть прошлое, а воздать должное за каждый прожитый в заключении час. Казалось, лишь так они обретут свободу от боли и грязи, что напитала их души ядом ненависти. Здесь же двадцать два года назад они решили, что справедливость должна восторжествовать. Глубокой ночью, устав барахтаться в пучине собственной боли, они поклялись найти виновных и воздать им должное, но чтоб не вернуться в исходную точку - на нары, каждый взял на себя обязательство отомстить обидчику товарища.
   Обидчик Кости давно почил на дне водохранилища, название которого Вадим даже не узнавал. Он нашел парня, что просил ничего не ведающего Костю отнести пакет с наркотой по нужному адресу, и убил, ничуть не печалясь о том. Потом уехал в Москву. Заключил фиктивный брак с гражданкой Франции и отбыл за рубеж.
   Костя остался в России искать Марину Селезневу и того затейника, что надоумил ее отправить Вадима в тюрьму. Однако жизнь запутала все нити участников событий. Кто-то умер, как Шеховы, кто-то исчез из поля зрения, как сама Селезнева, затерявшись на огромных просторах Родины. Да и самого Уварова крутило и мотало, бросая из края в край: от шестерки до туза. Но вот вроде бы все и успокоилось. Улеглась волна перипетий. Снизошла судьба, одарив стабильностью и Константина, и Вадима. Да мало счастья в покое, если прошлое по-прежнему живо и властвует в сердцах и умах.
   Уваров, помня свою клятву, нашел все-таки виновников, но посвящать Вадима не спешил. Неприятные новости. Стоит ли в водную гладь камни кидать, будоража ил на дне? Как бы лихо не вышло.
   Вадим же, искренне надеясь все эти годы забыть и простить, не смог сделать ни того, ни другого. Непонимание отравляло душу, желание посмотреть в глаза затейникам крепло с каждым годом, вопреки логике и рассудку. Возможно, сложись его личная жизнь иначе, он думать бы забыл о событиях давнего прошлого, но этого не случилось. Мысль же, что его жизнь сложилась так, именно оттого, что он сам не отпускает прошлое, Греков гнал. Она ему не нравилась. А все, что ему не нравилось, он давил, уничтожал, чтоб не иметь причин для раздражения.
   -- Самое время, Костя, разобраться.
   -- Надолго прилетел? -- посерьезнел Уваров.
   -- Пока точку в той истории не поставлю, домой не вернусь.
   -- Домой... -- протянул мужчина, скривив губы. -- Ох, Грек, как же тебя измололи-то, если чужбину Родиной считаешь.
   -- Лекцию о патриотизме ты мне потом прочтешь, ладно? -- бросил на него предостерегающий взгляд. Запрыгнул на парапет и поднял воротник. -- Может, в машину хотя бы сядем. Осень...
   -- Не Канары, -- согласно кивнул Костя. -- Можно, конечно, в салон пройти, но боюсь, ты метаться начнешь от новостей. Разнесешь еще иностранку свою.
   -- Плохие новости? -- насторожился Вадим. Уваров не спеша допил пиво и начал излагать то, что узнал, изредка косясь на друга. Лицо Грекова и без того жесткое, отполированное Северными ветрами, превратилось в маску ледяной фигуры. И хоть Вадим молчал, ни разу не спросив, не уточнив, не выказав эмоций, взгляд его не предвещал ничего хорошего.
   Уваров поежился, но не от холода. Зная Вадима, предположить развитие событий ему было не трудно.
   -- Ты главное дров не наломай, -- предупредил тихо.
   Греков кивнул: слышал.
   -- Если понадобится помощь, где и как меня найти знаешь. Могу подтянуть пару-тройку ребят. Молчуны. Сделают все чисто. Но стоит ли? -- пожал плечами и скривился: глупо - все уж мхом поросло. Но опять же и оставить, как есть, нельзя. Он бы не смог. Да и Вадим мимо ушей не пропустит, точно. -- Гнилая история, старик.
   -- Люди гнилые, -- спрыгнул с перил Греков и пошел к стоянке, не попрощавшись.
   -- Вадим, -- с беспокойством окликнул его Константин. Тот махнул рукой: оставь, не до тебя. Однако Уваров, понимая состояние друга, оставлять его не собирался, двинулся следом, сохраняя дистанцию.
   Вадим уже дошел до машины, открыл дверцу и замер, тупо поглядывая в салон. Костя встал с другой стороны серебристого порше и, облокотившись наверх чудо-техники, с пониманием уставился на друга:
   -- Сигаретку дать? -- спросил тихо. Вадим очнулся, скрипнул зубами, одарив друга больным взглядом. -- На, -- протянул тот пачку Кента.
   Мужчины закурили, прислонившись к машине:
   -- Гадость какая, -- поморщился Греков. Вот только к чему или кому относилось данное замечание, Костя не понял, хоть и предположил последнее.
   -- Ты не мог ошибиться? -- спросил Вадим.
   -- Я, конечно, не сапер, но ошибиться в таком деле, что группу сирот по минному полю пустить. Стал бы говорить тебе, если б сомневался? Факты, Грек, говорят, не я. Ничего из ничего не нарастает. Впрочем, проверить легко, стоит только разговорить Ливенбах. Есть масса испытанных способов узнать истину...
   -- Например? Паяльник в интересное место? Или утюг на живот?
   -- Старо. Есть более цивилизованные способы развязывать язык.
   Вадим поморщился - цивилизованный? Только не в его случае.
   Он бы не спрашивал, а убивал. Медленно, с применением самых изощренных пыток отправлял на тот свет и смотрел, смотрел...
   А что? Это мысль.
   -- Я знаю, что буду делать, -- откинул окурок. -- Сам все узнаю и приговор вынесу.
   -- С этой шалавой встретишься?
   -- Нет. С ней ты встретишься и применишь свои цивилизованные методы. Я боюсь, что ничего спрашивать не стану. Придушу без затей, а потом жалеть буду, что так просто отпустил.
   -- Стоит ли о сучку продажную руки пачкать?
   -- Вот поэтому я ее видеть и не хочу. Ты с ней свидишься, побеседуешь доверительно.
   -- Нет, Грек, мальчиков пошлю. Зная тебя, ясновидящим не надо быть - жить сучке, сколько доброты твоей хватит. Мне, конечно на ту-ю лярву, как и на ментов, по верхушку фикуса, но светиться без надобности, не стоит. Я еще здесь тебе пригожусь.
   Вадим кивнул, соглашаясь, зажмурился, подставляя лицо ветру. Впервые за долгие, долгие годы ему хотелось дать волю чувствам и заплакать как семилетнему мальчишке, разбившему коленки. Но тогда он пытался сдержать слезы, а сейчас и хотел их выдавить, да не мог. Давно пересох их исток. Вместе с чувствами, верой в лучшее. Да и болела не коленка.
   Мутно было на душе. И даже не больно, а холодно и мрачно, как в склепе.
   Что он в таком состоянии натворить может, и самому страшно.
   -- Поехали со мной, посидим, -- предложил Косте.
   -- Нет. Тебе сейчас одному побыть надо, в себя прийти. Глотни Henessi и ложись баиньки.
   -- Угу, -- усмехнулся Вадим, -- я лягу...
   Уваров поежился: зловещая ухмылка Грекова навевала неприятные ощущения. Веселая осень намечается.
   Греков крепко пожал ладонь Кости, прощаясь. Слов не было, да и не нужны они: все ясно и понятно. Что без толку молоть, в больном ковырять?
   Уваров хлопнул друга по плечу: держись, и, нахохлившись, направился к своей тойоте. Греков сел в салон серебристого порше и уставился перед собой. Руки сами сжались в кулаки: Господи, какой же он был дурак!...
  
   22 года назад.
   Ира, Ирочка...
   Большеглазая малютка с беззащитно-трогательным личиком. Наивный взгляд, по-детски припухлые губы. Иришка...
   Вадим возвращался из армии, но не домой, а к ней, к своей любимой, единственно-желанной. Тетка и Егор подождут, главное, увидеть Иру.
   Стрельцов писал, что видел ее с каким-то парнем, что, мол, крутит она за твоей спиной, Грек. Но Сашке верить, себя не уважать. Болтун он и гордится этим.
   Чтоб Ирочка с кем-то роман закрутила? Да быть не может! Она же знает, как он любит ее, и сама клялась, что влюблена, и ждать обещала, и ждала, письма писала.
   Ерунда все, ерунда! - гнал дурные мысли прочь, спеша на улицу Фрунзе, в объятья своей любимой. А воображение, не жалея красок, рисовало счастливую картину их встречи, подгоняло, заставляя не идти - бежать, обгоняя прохожих, расталкивая их.
   Ирочка, Иришка, девочка, солнышко! - билось сердце.
   Вот и ее дом. Лавка у подъезда с его меткой: Иришка + Вадим. Жива! Только лишь потемнела за два года. А вот в подъезде его люблю забелено, и следа не осталось.
   Ноги ринулись вверх по лестнице, не успевая за взглядом, устремленным ввысь, в проем лестничных маршей. Четвертый этаж. Палец, дрогнув, лег на кнопку звонка: открывай, Иришка! Я, я приехал!
   Дверь открылась.
   -- Ира!! -- подхватил Вадим на руки девушку, закружил, стиснув в объятьях. Ах, как пахнут ее волосы. Ах, какая она маленькая, хрупкая. -- Ира, Ирочка моя, девочка, солнышко. Вот я и вернулся, любимая!
   Жмурился Греков от счастья.
   -- Вадим, я очень рада, что ты вернулся, только поставь меня, пожалуйста, на место, -- прошелестел ее голос. Парень растерянно остановился, осторожно опустил девушку на пол, с тревогой заглядывая ей в глаза: что не так? Она забыла о нем? Разлюбила? Стрелец правду писал? Нет, пожалуйста...
   Пару минут он смотрел в холодные голубые глаза и, казалось, поседел за это время:
   -- Ира, в чем дело? -- спросил севшим голосом. И так страшно было, что сейчас она укажет на дверь, скажет, что знать и видеть его не желает.
   -- Я не Ира, я Вера, -- с пониманием улыбнулась девушка и, отступив от парня, махнула рукой вглубь квартиры. -- Проходи, правда, дома только мама. Но она будет рада тебя видеть.
  
  
   Он бы и с места не сдвинулся. Аделаида Павловна Шехова внушала ему трепет. Не то, что он ее боялся, скорей терялся в ее присутствии и чувствовал себя школьником на ковре у директора под пристальным, оценивающим взглядом женщины. Вадиму всегда казалось, что мать Иры недолюбливает его, хотя подтверждений он не получал. Встречали его ровно и вроде бы даже приветливо. Но милейшая улыбка на тщательно подкрашенном лице Аделаиды Павловны вызывала у парня желание сбежать куда подальше, и он предпочитал ждать Иру на площадке, на скамейке у подъезда, но не в квартире.
   Вот и сейчас он рад был бы рвануть вон из коридора, но из комнаты выплыла дородная шатенка в шелковом китайском халате с драконами и, раскинув руки, словно решила обнять гостя, направилась к Вадиму:
   -- Солдат вы наш! Вернулись? Ах, как вы изменились, возмужали. Хорошо, хорош, -- чуть не покрутила его женщина, как манекен с понравившейся ей блузкой. Лицо Вадима пошло пятнами от смущения и стыда за свой не совсем опрятный вид. И тут же он разозлился на себя - что это он, как пацан робеет? Он уже дембель, мужчина, а вскоре станет мужем! А Аделаида Павловна, нравится не нравится - мать Иришки, его будущая теща.
   -- Только с поезда, смотрю, -- кивнула мадам на потрепанную спортивную сумку. Вадим покраснел, пытаясь убрать злосчастную поклажу за спину. Сглотнул комок в горле и выдавил, ругая себя за глупую робость:
   -- Здравствуйте...
   -- Здравствуйте, здравствуйте Вадим. Да вы проходите. Верочка, сообрази-ка чайку. Солдат с поезда, поди ж голоден. Что у нас там? Тортик? Да, и чай обязательно завари. Не люблю я эти пакетики, вкус не тот... Что ж вы замерли, Вадим? -- всплеснула руками. -- Снимайте свои модельные туфли, проходите. Давайте, давайте, защитник Отечества нашего. Не тушуйтесь.
   Вадим готов был провалиться сквозь пол, снимая обувь. Ботинки имели не менее замученный вид, чем сумка. Черт, черт, черт!! Что ж он их не обтер хоть? Спешил, болван. Мог бы предположить, что на `тещу' напорется! А глазки у нее, как у орла, любую мелочь заметят.
   Ой-ё! На носке-то дырочка! - парень сжал пальцы на правой ступне, пытаясь прикрыть прореху таким незамысловатым способом. Но от Шеховой и блоха не спрячется - увидела, оценила. Поджала губы, одарив парня насмешливым взглядом и, гордо вскинув подбородок, взмахнула ладошкой:
   -- Прошу, прошу.
   И развернувшись, двинула, как авианосец, в сторону кухни, не переставая болтать:
   -- Сейчас чай попьем. Вы нам о своей службе расскажите. А там Ирина подойдет. Лев Михайлович сегодня обещался раньше быть. Удачно очень, не правда ли, Вадим?
   Греков лишь тупо кивнул: язык и губы свело наглухо.
   Вероника уже сервировала стол и сидела в ожидании гостя, скромно потупив взор.
   Аделаида Павловна милостиво кивнула парню на стул, села напротив, принялась разливать заварку из красивого пузатого чайника с фигурками в старинной одежде.
   Вадим, боясь пошевелиться, смотрел на чашки, тонкие ломтики апельсина на тарелке, воздушный торт, зефир в высокой вазочке, золотистые малюсенькие ложечки, узорчатые салфетки. После солдатской столовки все это выглядело ирреальным, кукольным. Он чувствовал себя неуклюжим, совершенно неуместным в этой вычурной обстановке. Ему казалось, что сейчас он обязательно что-нибудь сделает не так: сломает ложку или уронит крошки бисквита на белую скатерть.
   Конечно, Вадим знал, что родители Иры не простые люди, и живет его любимая много лучше, чем он. Но в свое время Вадим не придавал тому значения: мало ли кто как живет? Главное любовь и понимание, а остальное значение не имеет. Однако сейчас, сидя на огромной, раза в четыре большей, чем в его квартире, кухне, глядя на обстановку, сервировку, он вдруг понял, насколько огромно различие меж ним и семьей Ирины.
   Лев Михайлович был адвокатом, Аделаида Павловна заслуженным педагогом РСФСР. Тетка же Вадима, единственная родственница, не считая брата Егора, была швеёй. Понятно что, воспитывая двух мальчишек на более чем скромную зарплату, она многого не могла себе позволить. Вот такого красивого сервиза, например. И белую скатерть она стелила лишь в особых случаях. Правильно, стирать-то потом замучаешься.
   Вадим вздохнул и, жалея, что не смылся вовремя за дверь, осторожно, чтоб не расплескать пахучий чай, взял чашку.
   -- Чем собираетесь заняться? -- спросила, словно под локоть толкнула, Аделаида Павловна. Рука Грекова дрогнула и расплескала чай. На белом полотне скатерти расплылось желтоватое пятно. Парень, покраснев, поставил чашку на место и тяжело вздохнул: черт!
   Женщина тактично промолчала о пятне, хоть и внимательно на него посмотрела:
   -- Не думали продолжить обучение?
   -- Я не думал еще, -- да что у него с голосом?!
   -- Понятно, понятно, только с поезда, еще гражданская жизнь плохо воспринимается.. Я помню, как вернулся Лев. Вы в курсе, что тогда служили три года? Да-а, тяжело было и тем, кто ждет и тем, кто служит, но мужчины должны выполнять свой долг, а женщины свой. Пока Лев Михайлович служил, я училась и ждала его. Прямо как Ирочка вас. Н-да... Мы все спланировали: Лёвочка еще в первый год службы отписал, что, вернувшись, станет адвокатом. Да, он очень целеустремленный человек.. Берите торт, Вадим... Нам, конечно, было трудно, но мы не жалуемся и не жаловались. Да и некому было. Оба сироты - на кого нам было надеяться?.. И вот буквально через день, как Лев вернулся, отслужив, сел за учебники. Он с блеском окончил юридический институт. Притом, что и учился, и работал, чтоб содержать семью... Еще чаю?
   Вадим мотнул головой, не смея поднять на женщину глаза.
   -- О чем же я? Ах, да! Светлые были времена. Но да, все проходит. Однако образование имеет огромное значение в любое время. Брат вот ваш, Егор Аркадьевич, весьма умный молодой человек. Комсоргом на заводе, и притом еще учится на вечернем ... Где, Вера, Егор учится?
   -- В Политехническом институте, -- разжала та губы.
   -- Да. Большое будущее у вашего брата.. . А вы, какое ПТУ закончили?
   -- Я? Автослесарь.
   -- Хорошая профессия, -- поджала губы женщина. Вера с сочувствием посмотрела на парня. Вадим же ответил ей недоуменным взглядом: о чем разговор? Откуда мадам о Егоре знает? И чем плох автослесарь?
   -- Думаете на работу устраиваться? Говорят, слесари... хм, не плохо получают.
   -- Не знаю. Я только час, как с поезда.
   -- Да, конечно. Утомила вас?
   -- Что вы, нет.
   -- Как служили?
   -- Хорошо.
   -- А по военной линии пойти не желаете?
   Вадим дернулся - двух лет за глаза хватило!
   -- Зря. Я бы подумала на вашем месте. Выправка у вас, Вадим, шарман. И типаж, подходящий под фуражку. Да, знаете, вам бы пошла военная форма: офицерский мундир. И потом, офицер это офицер. Сейчас вам будет легко пройти в военное училище, да и в академию вас возьмут после службы без особых трудностей. Стоит только проштудировать технические дисциплины, найти хороших знакомых. Мы, кстати, можем посодействовать. Лев Михайлович в прекрасных отношениях с полковником Касоновым. Он преподает в академии. Такой душка, милейший, милейший человек.
   -- Нет, Аделаида Павловна, военное поприще не для меня.
   -- Ага, -- прищурилась женщина, видимо, считая иначе. -- И все же стоит подумать, да? Офицеры сейчас на хорошем счету. Можно будет получить приличное распределение: ГДР, например. Представьте, что будете жить за границей?
   Вадим поерзал на стуле, мечтая сбежать. Пожал плечами, заметив вскользь:
   -- Везде хорошо, где нас нет.
   -- А вот и не могу согласиться. Недавно Варвара Семеновна, подруга моя, из ГДР с мужем-майором вернулись. Много поведала интересных вещей. И показала. Там, знаете ли, Вадим, обслуживание совсем иное, и жизнь другая, размеренная, дефицита нет...
   -- Я, пожалуй, пойду, -- попытался вылезти из-за стола парень. Неуклюже задел ногой соседний стул и тот с грохотом упал. Вадим чуть со стыда не сгорел, возвращая мебель на место и бочком, бочком проскользнул под недовольным взглядом Аделаиды Павловны в коридор.
  
   Он долго сидел на скамейке у дома Иры в надежде дождаться ее, но часы шли, а девушка не появлялась. Из подъезда вышла Вера и удивленно посмотрела на парня:
   -- Сидишь?
   -- Сижу, -- кивнул хмуро. -- Где Ира?
   -- Она мне не докладывает, -- пожала плечами девушка. -- Иди-ка ты домой. Отдохни, потом позвонишь и встретитесь. Я передам, что ты заходил.
   -- Я дождусь ее.
   -- Глупо, Вадим. Мало ли у студентки дел? Может зачеты сдает, может, за конспектами к подруге зашла.
   -- Говорят, ее с парнем видели, -- Греков испытывающе посмотрел на Шехову. Та чуть побледнела и замотала головой:
   -- Сплетни. Ни с кем Ира не встречалась и не встречается. Уж я бы знала.
   Вадим вздохнул: Вере он верил. Хорошая у Ирины сестра, добрая, застенчивая и вся какая-то домашняя. С ней и по душам поговорить приятно и просто в тишине посидеть. А врать Вера вообще не умеет, что спроси, всегда правду скажет. Прямолинейная. Ирине это сильно не нравилось, а Вадиму импонировало.
   -- Вера, скажи, Ира меня ждала? -- спросил дрогнувшим голосом, в глазах тоска такая, что сил в них смотреть нет. Девушка отвела взгляд и вздохнула:
   -- Глупый ты еще, Вадим... Ждала тебя Ира, ждала...
   И пошла, не договорив. А парень так и остался сидеть, недоуменно поглядывая ей вслед.
   Подумал, подумал, да направился домой, решив вечером еще раз наведаться, и тогда уж дождаться любимую, хоть с первой звездочкой она появись, хоть с первыми лучами солнца.
  
   Зря он глупости думал.
   Ирина сама пришла, да не просто прибежала - влетела в маленькую квартирку Грековых и с визгом повисла на шее Вадима. И оттаяло сердце, развеялись все сомнения парня.
   Тетка Вадима лишь качнула головой, то ли осуждая, то ли радуясь за парочку, и слова не сказав, ушла на кухню своими делами заниматься. А что ей дело молодое? У нее вон стирка, готовка. Опять же привальную нужно организовать. Мало, что теперь придется крутиться, как заведенной, так еще и сумма на застолье уйдет немалая. Почитай вся, что Вадим ей отдал. Зачем вообще эти отвальные - привальные? Отслужил и ладно. Чего банкеты устраивать? Не миллионеры, поди, попусту деньгами сорить?
  
   Вадим надышаться на Ирину не мог, из объятий выпустить боялся. Словно одержимый гладил ее, ласкал, целовал, и все шептал какие-то глупости.
   Девушка тихо посмеивалась, но настойчивости парня не противилась, не отталкивала его жадные руки. Позволила увлечь себя в комнату, уложить на старый, скрипучий диван.
   `Только б тетка не зашла' - мелькнуло у Вадима.
   Не зашла...Вломилась, распахнув без стука дверь, когда Ира и Вадим уже успели привести себя в порядок. Вадим был сконфужен тем, что так быстро все закончилось, и косился на Иру: обижается? Насмехается? Укоряет? А та довольно улыбалась, делая вид, что все именно так, как она хотела, как было раньше.
   Тетка Алевтина подозрительно оглядела парочку, узрела раскрасневшиеся щеки девушки, припухшие от поцелуев губы и недовольно уставилась на Вадима:
   -- Думаешь, отслужил, так мужиком стал? Как работать начнешь, так и девок целовать будешь. Ишь, устроили тут!
   -- Теть Аля...
   -- Циц! Не слепа еще, вижу, чем вы тут заняться удумали. А ну, марш на улицу!
   Вот и вернулся домой. Словно и не уходил...
  
   Пяти дней не прошло, как тетка принялась гнать Вадима устраиваться на работу:
   -- Нечего на шее у меня да Егорки сидеть. Вымахал детина, пахать на тебе надо! А ты только Иркой своей и занят. Поматросит она тебя да бросит. Нужен ей больно босяк.
   -- Теть Аля, я учиться хотел пойти...
   -- А кормить тебя кто станет, пока ты в своем институте штаны протирать будешь? Мне кто поможет? Я что трехжильная вас тянуть? Ты вона как лихо кутнул, а дальше что? Профыркал денежки-то? А тебе куртку надо. Ботинки уже малы. Да у меня вон долгов выше головы. Егорке опять же на свадьбу отложить надо.
   -- Да они вроде с Верой и не собираются жениться.
   -- Много ты понимаешь, -- махнула тетка рукой. -- В общем, мое слово такое - пойдешь к Егору на завод слесарем.
   -- Когда?
   -- Завтра!
   `Вот и отдохнул', - с тоской посмотрел на закрывшуюся за теткой дверь Вадим. Теперь с Ириной реже видеться станут. Но опять же, как ни крути, а права тетя Алевтина: зарабатывать надо. А то и подарка Иришке не купить, в кино или кафе не сводить. Да и свататься в таком потрепанном виде не пойдешь. Погонят в шею. Ире опять же стеснительно, что он без особого шика одет. Намекает уже.
   Действительно, хватит на шее теткиной сидеть, да у брата копейки клянчить, пора самому зарабатывать, о будущем думать - на свадьбу копить. Егор, конечно, не отказывает, помогает, но много он может? У самого расходы. А если, правда, жениться решит?
   Вадим улыбнулся, представив, как они с братом играют свадьбы в один день и ведут сестер Шеховых по красной дорожке ЗАГСа. А что, не плохо получилось бы. И жилось бы им хорошо. Свои они и на чужбине - свои. Всегда поймут и помогут. Один бы Вадим в семье Шеховых оказаться побоялся. Пугала его Аделаида Павловна, а Лев Михайлович уверенности всякой лишал.
   А с Егором проще будет. Вдвоем-то им и волк не страшен. Не первый раз они друг друга прикрывали да покрывали.
   Решено устроиться работать к Егору.
  
   -- Да, здорово, -- скривилась Ира. -- Он в кабинете чистый и опрятный сидеть будет, указы всякие давать да путевки комсомольские выписывать, а ты в саже и грохоте здоровье свое портить.
   -- Не такой там грохот, как тебе кажется. Нормальный цех. Ребята замечательные. Зарплата хорошая, -- и подмигнул, обнимая любимую. -- Не печалься, Иришка, прорвемся. К осени свадьбу сыграем!
   -- До осени еще дожить надо, -- нахмурилась, скидывая руку парня с плеч. Пошла, ладонью махнув в сторону киоска. -- Мороженное хочу.
   Вадим выгреб всю мелочь, что у него от денег, что Егор от щедрости своей дал, остались. Купил мороженное и догнал девушку.
   -- А сам? -- забирая вафельный стаканчик, спросила Ира.
   -- Не хочу.
   -- Как хочешь, -- пожала плечами, лизнула мороженное. Вадим невольно улыбнулся, залюбовавшись любимой. -- Ты что? -- удивилась та, встретив его восторженный взгляд.
   -- Красивая ты у меня, Иришка. Были б деньги, весь мир бы для тебя купил. Будут, Ира, будут. Все у нас будет, ты только потерпи, хорошо?
   Та лукаво прищурившись, опять пожала плечами:
   -- Я женой стать не спешу.
   -- Почему?
   -- Учиться надо. И тебе б не мешало.
   -- Потом.
   -- Потом не станешь. Затянет пучина трудовых будней, и останешься неучем.
   -- Мое дело тебя обеспечить, а умом или руками, без разницы, -- посерьезнел Вадим. Он шел, поглядывая то на девушку, то на мужчин, что оглядывали и ее, и его с ног до головы. Чудилось ему в тех взглядах презрение к себе и интерес к Ирине.
   Он решительно обнял девушку, показывая, что эта красавица принадлежит ему. Иришка принялась вылизывать мороженное, как котенок, лукаво поглядывая на прохожих - симпатичных парней и мужчин. Вадим ловил ее взгляды и мрачнел все больше.
   -- Давай распишемся, -- предложил уже во дворе дома Шеховых.
   Ира сделала вид, что не услышала предложения. Чмокнула парня в щеку и зашла в подъезд.
  
   Вадим работал, как вол, не гнушаясь и халтуры, лишь бы скопить лишний рубль Ирочке на подарок, безделушку, цветы, да просто сводить свою красавицу в кино или кафе. А еще тренировался, постоянно поддерживая тело в форме: Иринке нужна защита. Это он понимал четко и не ленился, накачивая и без того не слабые мышцы, изучая приемы рукопашного боя. Конечно, армейские навыки сильно помогали, но ему казалось, что для жизни полученных уроков мало.
   Егора он почти не видел. Тот то приходил домой далеко за полночь и сразу ложился спать, то сидел до утра над учебниками. По утрам, когда Вадим поднимался на пробежку, брат либо спал, либо спешно собирался и уходил, порой, забыв позавтракать.
   С Ириной же отношения стали буксовать: то ему некогда, то ей. Жизнь словно специально разводила их. Но Вадим боролся со всеми препонами, шел наперекор занятости, необходимости, откровенно плевал и на требования тетки, и на своих друзей, на рабочие авралы, просьбы товарищей, только бы увидеть любимую, лишний раз услышать ее голос. Чем дальше отдалялась от него девушка, тем сильней и упорнее он стремился к ней: сидел на скамейке до ночи, ожидая, что она выглянет в окно и увидит его, потакал любым ее капризам, тратился на подарки, искал ее по подругам и однокурсницам, звонил домой по двадцать раз. В итоге Ирина стала капризничать все больше, Аделаиду Павловну подбрасывать от одного его имени. На работе появились трения с коллективом и начальством, дома тетка ела поедом, брат косился осуждающе.
  
   Как-то утром он дождался Вадима с пробежки, и они пошли на работу вместе.
   -- Ты затерроризировал Шеховых, -- заметил Егор. Вадим недоуменно посмотрел на него:
   -- О чем ты?
   -- Неужели неясно, Вадим, что нельзя быть настолько навязчивым. Ты тем самым отталкиваешь Иру и ее родителей. А ведь без их благословления вам вместе не быть.
   -- Это они просили тебя мне передать? -- насупился Вадим.
   -- И да, и нет. Они люди тактичные, не станут говорить прямо, но дадут понять. Если ты понял, значит с тобой можно иметь дело, а нет...
   -- А ты понял?
   -- Да. Потому и говорю тебе, предупреждаю, перестань вести себя, как одержимый. Это пугает и отталкивает. А у тебя и так небольшой авторитет в их глазах.
   -- Меня не волнует их мнение.
   -- А мнение Иры? Как ты не поймешь, она еще ребенок, по сути, и будет делать то, что скажут родители. А ты им не нравишься. Мало, тебе нечего предложить их дочери, так ты еще и невменяем.
   -- Ненормальный что ли? Это кто так решил? Мать Ирины? Да она сама - танкер! И что вдруг ты меня учить принялся? Ты-то чем меня лучше? Тем, что старше на три года? Или тем, что комсорг? Подумаешь, должность.
   -- Пока не должность, но благодаря Льву Михайловичу возможны перспективы. У нас обоюдовыгодные отношения. Он подтягивает меня, взамен я помогаю ему и делаю так, как нравится им, как они хотят. Думаешь, мне хочется гнуться? Нет, но иначе нам не вылезти. Ты хочешь всю жизнь пахать на заводе и жить от зарплаты до зарплаты? Я - нет. Поэтому согнусь, прогнусь, но получу устойчивое положение в руководящей сфере.
   -- Подожди: ты, ты, ты, а где Вера? Я думал, у вас любовь.
   -- Это у тебя к Ире любовь параноидальная! Посмотри вокруг Вадим: какая любовь к черту? Пока мы молоды, мы должны сделать крепкий фундамент для своего будущего и будущего своих детей. Не знаю как ты, а я не хочу, чтоб мои дети жили, как жили мы с тобой.
   -- Чем мы плохо жили? -- пожал плечами Вадим и удостоился презрительного взгляда брата:
   -- Неделю на сухарях жить, донашивать вещи друг за другом, во всем себе отказывать и с завистью смотреть на более обеспеченных сверстников - это нормально?
   -- Что-то я не понимаю тебя, Егор, неужели главное - деньги?
   -- И связи. Два кита стабильности.
   -- А на кой черт эта стабильность без любимого человека?
   -- Порой мне кажется, мы разговариваем на разных языках, -- передернул плечами Егор. -- `Любимая'! А что ты можешь ей дать?! Что, кроме иллюзии?! Ты сам - никто, у тебя нулевые перспективы, так какое имеешь право думать о совместном будущем с тем, кто стоит выше тебя на социальной лестнице? Сам в дерьме и любимую туда же? Это и есть твоя - любовь? А что дальше?! -- Егор остановился и, развернувшись, в упор уставился на Вадима. -- Что ты можешь предложить Ире кроме горячего сердца? Романтику неустроенности? Хорошо, положим, ты настолько туп, что не понимаешь элементарного, она настолько легкомысленна, что купится на твои абстрактные чувства, но как быть с ее родителями? Думаешь, они тоже настолько недальновидны? Думаешь, они позволят Ирине выйти за тебя, босяка, замуж? Позволят ей погубить свое будущее? Повесят себе на шею какого-то работягу? Зачем? С какой радости они так поступят? Что, их дочь кривая, убогая? Других кандидатов не найдется в мужья? Более достойных, равных по положению. Перспективных.
   -- Ты Шехов, да? -- начал злиться Вадим.
   -- Нет, я твой брат, и хочу, чтоб ты был устроен, как хочу быть устроен сам!
   -- Ты не любишь Верку, -- качнул головой парень.
   -- А причем тут любовь? Что за чушь? Миллионы женятся без любви и живут много лучше, чем с ней. Кому она нужна, тем более в нашем с тобой положении? Ты видишь иной выход, кроме удачной женитьбы? Я - нет. И потому я не даю волю чувствам, рассчитываю каждый шаг, каждое свое слово! Шеховы мой шанс. Он мог быть и твоим, но ты сам рубишь сук, на который сел! Пойми ты: что Вера, что Ира - марионетки. Они сделают так, как скажут им родители! Значит, нужно нравиться именно родителям! Понял?!
   -- Нет, -- упрямо качнул головой Вадим, нехорошо поглядывая на брата. Ему было противно, что все услышанное исходило из уст честного, прямолинейного Егора. Что же с ним случилось за те два года, что Вадим был в армии?
   -- Значит, дурак. Дальше пеняй на себя. Я тебя предупредил - меняй тактику. Иначе, не видать тебе Ирины.
  
   -- Иришка, ты меня любишь? -- с тоской спросил Вадим, обнимая девушку.
   -- Люблю, а что? -- улыбнулась та.
   -- Сильно любишь?
   -- Что за странные вопросы? -- отстранилась та.
   -- Ну, ответь...
   -- Ну, сильно, -- рассмеялась девушка, решительно не понимая причину столь странных вопросов, насупленных взглядов и печального вида Вадима. -- А что?
   -- Давай поженимся?
   -- Не сейчас...
   -- Третий месяц - не сейчас. А когда? Ближе к старости?
   -- Мне институт нужно закончить...
   -- Еще три года ждать?
   -- Можно на последнем курсе...
   -- Кто сказал, что можно, что нельзя?
   -- Вадим, что с тобой? Неужели неясно? Я раз двадцать уже объясняла...
   -- Объясни двадцать первый.
   -- Где мы жить будем?
   -- У меня.
   -- В этой конурушечке вместе с твоей теткой и братом? А потом еще Веру туда же?
   -- Другие живут, -- насупился Вадим.
   -- Но я и ты - не другие. Не дуйся, посуди сам, даже если будем все вместе жить, как заниматься-то? Это ж коммуналка. А потом если еще и дети появятся? К нам переедем? Если мы пойдем против моих родителей? Мечтать не стоит. Да и не хочу я с ними отношения ломать. Они мои родители, они умнее и опытнее. Я их люблю не меньше тебя. Не разрываться же меж вами. Потерпи.
   -- Я им совсем не нравлюсь?
   -- Не то что совсем...
   -- Понятно, -- ощетинился Вадим.
   -- Какой ты вредный стал и злой! Будешь букой, я тебя брошу!
   -- Я не вещь, между прочим, чтоб меня бросать!
   -- Поссориться хочешь?! Да и катись! Надоел ты мне со своим недовольством! -- дернулась девушка и направилась к подъезду. Вадим хмуро посмотрел ей вслед:
   -- Сама катись! -- прошипел в сердцах. Посидел, подумал и рванул за Ириной в подъезд. -- Подожди, Ира! Постой!
   Перехватил уже у дверей, сжал в объятьях, готовую оттолкнуть его девушку:
   -- Ну, прости, прости дурака! Я же не со зла! Прости, Ирочка! Люблю я тебя! Одна ты у меня, во всем свете одна!
   Прижал к себе, шепча как заклинанья сумбурные заверенья. Но разве сам слышал, что говорит, понимал? Он лишь чувствовал, что только что мог потерять ее, и больше не хотел и капли тех чувств испытать:
   -- Жить без тебя не могу. Ты же одна у меня на все времена. Если ты меня бросишь, я не знаю, как жить буду. Все ведь ради тебя, для тебя... Как скажешь, так и будет, я же не против. Просто тоска без тебя. Я что угодно ради тебя сделаю, только не уходи, не жить ведь мне без тебя, не дышать, милая...
  
   -- Однолюбы нонсенс. Попал ты старик, -- вальяжно рассевшись на лавке в сквере, протянул Стрельцов. -- Сколько ты с Шеховой?
   -- Четыре года.
   -- И четыре года ни с одной, кроме Ирки? -- поразился Александр.
   -- Не хочу. Да и скучно.
   -- Ага, ага. Тупые значит и кривые? Одна Ирина-матушка умница-рукодельница, краса писаная?
   -- Сейчас в лоб получишь, -- предупреждающе заметил Вадим, услышав оскорбительный сарказм в голосе друга.
   -- Это ты легко, -- хмыкнул тот. -- Но не о том речь. Слушай, а как насчет: клин клином вышибают?
   -- Да не интересны мне другие девчонки.
   -- А много ты их видел? Я тебя с такими цыпочками познакомлю, что ты свою Ирку через час забудешь! Правда, Грек, что как монах? Пошли к нам. Компашка подобралась - все как один - без всяких моральных заворотов. Мужики мировые, девчонки - звезды! Пошли, ну? Сегодня собираемся, музыка, танцы. На даче только молодежь.
   -- У кого на даче?
   -- Да ты его не знаешь, его Егор твой знает...
   -- Егор? -- нахмурился Вадим.
   -- Ага. Из его комсомольских кругов парень: Костька Макрушев.
   -- Егор тоже с вами?
   -- Нет. Был пару раз. А больше не приходит, нос воротит. Не интересно ему с нами, комсоргу. Правильный сильно. Слышь, говорят, он жениться на Иркиной сестре собрался, правда?
   -- Собрался, -- грустно кивнул Вадим и вдаль посмотрел. Листья уже облетают - осень. Идет время, и дела идут. У всех, кроме него. Егора Шеховы благословили. А у них с Иринкой как было, так и осталось. Родители даже слышать о свадьбе не хотят, да и сама не понятно, что хочет, вроде - люблю, а вроде - нет. То - давай встретимся, то - некогда. И последнее все чаще, а первое - все реже. Смурно на душе у Вадима, мысли в голове нехорошие бродят.
   -- Пошли, старик, повеселимся. Это ж тебе не в ЗАГС, узду на шею кидать. Покрутишь роман с одной, другой, может, и поймешь, что не сошелся свет клином на Шеховой.
   -- Не знаю. Подумаю. Пойду я.
   -- Только встретились.
   -- Еще увидимся, -- поднялся Вадим.
   -- А-а, ну давай, беги на дежурство. Как Иркины окна стеречь надоест - звякни. Телефон мой знаешь. Поедем, тебя подберем. Мы почти каждый день собираемся.
   Донеслось уже в спину Грекова.
  
   -- Ир, не могу я так больше. Давай решать.
   -- Что решать?
   -- Все! Все решать: что мы, кто, где, как!! Всю душу ты мне вынула! Чувствую себя болонкой на поводке! Не хочу больше по подъездам отираться, окна твои сторожить, трахаться, пока тетка в магазине, встречаться от случая к случаю! Я живой и люблю! Я хочу знать, кто я тебе, понимать, что это навсегда и вне зависимости от чужого мнения! ... Егор вон жениться надумал. Твои слова не сказали. А мы чем хуже? Хочешь, завтра же свататься приду?
   Ира испуганно хлопала ресницами:
   -- Нет, не хочу.
   -- Почему? Может, я тебе не нужен? Может, мне повеситься на том клене у подъезда, чтоб ты поняла, что ты для меня значишь?!
   -- Ты меня пугаешь!
   -- Я сам себя пугаю, -- сник Вадим. -- Места себе не нахожу. Везде - ты. Наваждение просто! Пока с Егором непонятно было, я еще как-то держался, а сейчас мысли всякие в голове бродят. Возьмут вот тебя и выдадут за какого-нибудь очкарика элитных кровей!... Брату вон все, пожалуйста, а меня и на порог не пускают. Не нравится твоим, что я работяга, да? Перспектив нет, да? Да плевать мне на все перспективы! Мне ведь ничего не надо! Ты мне нужна! Только ты! И ясность! Думаешь, не сумею обеспечить тебя? Да из кожи вылезу, но у тебя все будет что захочешь! Мы ни у кого ничего просить не будем, я сам все сделаю! Давай сбежим, а, Ира? Я квартиру сниму, найду в любом районе, будем жить - ты учиться, я - работать.
   -- Перестань, Вадим. На что мы будем жить? Если я сбегу с тобой, родители мне и копейки не дадут...
   -- Я дам, я! Все, что ты хочешь!
   -- Да что ты можешь?! -- сорвалась девушка и сникла под горящим взглядом Вадима. Повисла тишина, горькая, мрачная.
   -- Значит, не любишь? Пошел вон, да? -- тихо спросил Вадим, страшась услышать : да!
   -- Глупый ты, нетерпеливый. Люблю, сто раз сказала. Потерпи.
   -- Сколько можно?
   -- До Нового года. Егор с Верой поженятся, тогда и о нас разговор с родителями можно будет заводить, а сейчас не вовремя. Не хочу я свадьбу свою и сестры в один день справлять. Для женщины это очень важный день. У каждой своя дата должна быть. А то, что мы и годовщины в один день праздновать будем?
   -- Конечно, Ирочка, я понимаю, извини, -- оттаял Вадим, полез обниматься. -- Правда, подождем до Нового года, королева моя.
  
   -- Мальчишник, старик, дело святое, -- многозначительно заметил Стрельцов, складывая бутылки шампанского в сумку.
   Из комнаты вышел Егор, поправляя на ходу воротник новенькой замшевой куртки. Хлопнул брата по плечу:
   -- Поехали? Теть Аля, мы ушли! -- крикнул в сторону кухни и вытолкал Вадима на площадку.
  
   -- Мальчишник? -- спросил Вадим Егора, оглядывая шикарные апартаменты `дачки' и девушек, что были словно на подбор, одна другой краше. Таких граций в таком количестве Греков-младший еще не видел и немного робел.
   -- Не стесняйся, -- подтолкнул его Егор в помещение ближе к камину и уютным диванам. -- Знакомься: Василий.
   Темноволосый парень в кремовом джемпере отвесил галантно-насмешливый поклон, с прищуром разглядывая гостя.
   -- Алеша.
   Худой парень с огромными серыми глазами задумчиво вглядывался в содержимое пузатого бокала и не обратил внимания на Вадима.
   -- Ларион.
   Жгучий брюнет с полосатым галстуком на крепкой шее щедро улыбнулся и пожал ладонь.
   -- Костя.
   Мужчина в строгом костюме кивнул, но с дивана не встал. Обнимающая его длинноволосая блондинка в блестящем платье заинтересованно оглядела Вадима и улыбнулась:
   -- Катя, -- пропела томно.
   -- Лиля и Света, -- представил Егор двух шатенок, стоящих у камина.
   -- А я Марина, -- вынырнула откуда-то из-за плеча Вадима большеглазая кудрявая девушка в длинном вечернем платье.
  
   Он почти не пил - пару фужеров шампанского и только благодаря настойчивости Марины, что взялась ухаживать за ним. Однако чувствовал себя основательно пьяным. Ему было хорошо и вольготно: он танцевал то с Катей, то с Лилей, но чаще с Мариной. Как ему казалось, делал весьма удачные комплименты девушкам и поддерживал разговор с мужчинами. К ночи Егор засобирался домой.
   -- Тебе тоже пора, -- толкнул Вадима в плечо. Тот с трудом сфокусировал взгляд на лице брата и, не успев сообразить, о чем речь, услышал ответ, что дала за него Марина:
   -- Пусть Вадим останется, Егор. Ты же видишь, он не хочет уезжать. Да, Вадим?
   Парень согласно кивнул, впрочем, не понимая, на что согласился.
   Егор подозрительно оглядел его и попросил:
   -- Большей не пей. Может, все-таки домой?
   -- Нет, -- обнял Марину Вадим, думая, что обнимает Иру. Брат с сомнением посмотрел на девушку, потом опять на парня и нехотя согласился:
   -- Ладно, оставайся. Я поехал. Утром дома появись.
   -- Ага, -- засмеялся парень: до чего Егор заботлив! -- смешно...
   Последнее, что запомнил Вадим: как отъезжала от крыльца волга, светя фарами на засыпанный пожухлой листвой асфальт, вычерчивая желтые кривые в темноте. Потом высокий фужер с пузырящейся жидкостью и длинные пальцы с красными ногтями.
  
   Очнулся он оттого, что кто-то настойчиво тормошил его. Вадим с трудом разлепил веки и уставился на незнакомого усатого мужчину.
   -- Все, выспался, считай, на мягком. Вставай, -- пробасило над ухом. Парень приподнялся и, застонав, сжал ладонями виски. Сел, жмурясь то ли от резкого света, то ли от жуткой боли, раскалывающей голову. Он пытался понять, где находится, у кого, кто эти люди, что толпятся вокруг, и отчего все галдят?
   Ему в лицо полетела одежда. Он, слабо соображая, что делает, натянул брюки и понял что они не его: минимум на размер больше, к тому же и без ремня.
   Вадим огляделся, поддерживая одной рукой брюки, другой голову, и хотел спросить: где его одежда, где он сам и что происходит. Увидел, что усатый в милицейской форме. Сообразил, что тот не просто так расположился за столом, как хозяин, и спросил:
   -- Что-то случилось?
   -- Это ты нам сейчас, милок, и поведаешь, -- прищурился усатый. Еще один милиционер сунул в лицо Вадима его брюки и рубашку:
   -- Ваше?
   -- А? .. Да... -- протянул руку, желая забрать, но мужчина отдал одежду еще одному милиционеру, хмуро бросив:
   -- Вещдок.
   -- Кто? -- не понял Вадим. Качнулся, пытаясь уследить за передвижением представителей правопорядка. А те уже сдирали с широкой постели простынь, заглядывали под кровать, сновали по комнате с самым деятельным видом.
   -- Что происходит? -- скривился в попытке понять парень.
   -- Не помните? -- скрипнула злость в голосе усатого. Вадим уставился на него:
   -- Нет. Я что кого-то убил?
   -- А могли?
   -- Нет.
   -- Садитесь, -- указал милиционер на стул у стола и кивнул своему товарищу. -- Сань дай ему какую-нибудь рубашку.
   -- Боевые раны прикрыть? -- криво усмехнулся тот, кого назвали Сашей. Вадим непонимающе нахмурился, посмотрел на себя и замер: от плеч до груди шли красные ровные полосы, царапки, синеватые пятна. Попытка вспомнить, где он раны получил, ни к чему не привела - в памяти было пусто.
   -- Я что в клетку с тигром ночью залез? -- спросил сам себя.
   -- Почти, -- хмыкнул третий милиционер, моложе остальных, и подтолкнул парня к столу, кинув в руки мятую рубашку.
   -- Не моя, -- заметил Вадим.
   -- Твоя на экспертизу пойдет, милок, -- с презрением процедил усатый. Взял в руку ручку и давай спрашивать, что-то царапая на листах бумаги. -- Имя, отчество, фамилия. Год рождения. Где прописан. Паспорт с собой?
   -- А? -- сильней нахмурился Вадим, хлопнулся на стул напротив служаки. -- Нет, дома.
   -- Зовут как?
   -- Кого?
   -- Тебя!
   -- Вадим..
   -- Фамилия, отчество?
   -- А?.. Греков, -- черт, а отчество зачем?.. И какое? -- Что происходит?
   -- Отчество?!
   -- Греков... Аркадьевич. Вадим Аркадьевич Греков. А что произошло?
   -- Вам знакома гражданка Селезнева Марина Игоревна?
   -- Кто это?.. А должна быть знакома?
   -- Сегодня ночью вами была изнасилована гражданка...
   -- Чего сделана?! -- не поверил своим ушам Греков.
   -- Изнасилована тобой, подонком! Зальют глаза и мозги, а потом: чего, кого, как?! Ничего, сейчас тебе в камере быстро все подробности расскажут, а заодно научат, как себя с женщинами вести! Давайте-ка его, голубчика, на выход, -- кивнул подручным лейтенант.
   -- Подождите!.. Мужики!.. Да, не мог я!! Вы что?! -- запаниковал Вадим, вскочил.
   -- Сопротивляться? -- процедил усатый и ударил парня в живот. Греков охнул, согнувшись, и получил локтем по шее. На руках за спиной защелкнулись наручники.
  
   -- Я ничего не понимаю, не понимаю, -- в отупении шептал Вадим, боясь смотреть на брата.
   -- Не мямли, Вадим! Знаешь, чего мне стоило пробиться к тебе? Да ты знаешь, что к подследственным вообще не пускают?! Говори четко: что было, ну?!
   -- Да не помню я! Ни черта не помню! Одно знаю: не мог я ее изнасиловать, не мог!!
   -- Тихо! -- Егор с опаской покосился на охранников и вновь качнулся к брату за решеткой. -- Короче, слушай и запоминай: ничего не было. Не бы-ло!
   -- Экспертиза...
   -- Не твоя забота!... Я вытащу тебя, слышишь? Вытащу, только не кисни и ничего не подписывай. Так и говори - не было, не помню. Адвокат уже разговаривает со следователем...
   -- Господи, Иринка же узнает, -- обхватил голову руками Вадим.
   -- Уже.
   -- И что?! -- вскинулся парень. -- Она верит? Скажи ей, что это не правда, передай, что я не мог... я ее люблю, Егор! Я не мог!...
   -- Тихо ты! Мог - не мог -- все уже знают. Адвокат, думаешь, у меня в кармане сидел?
   -- Лев Михайлович? -- стыд-то какой! Мама! -- застонал парень, скривился, еле сдерживая слезы. Все, прощай нормальная жизнь, Ирочка.. Нет, она должна понять, должна сообразить, что он не насильник!
   -- Гвиденко его знакомый. Молодой еще, но матерый. Обещал вытащить. Слушай его! -- поморщился Егор то ли от ненависти к брату, то ли от жалости. -- Бога душу, Вадим! Как ты мог?! Как ты мог?
   -- Передай Ире, Егор...
   -- Да какая Ира, к чертям! Тебе срок светит, идиот!
  
   -- Ну, что, молодой человек? Не хорошее дельце-то, тухлое, я бы сказал. Но да потянем время, глядишь, оно нам на руку и сыграет, -- сложив замком руки на столе, пропел адвокат, ухоженный мужчина лет тридцати. Пахло от него дорогим табаком и не менее дорогим одеколоном. Вадиму не нравился этот запах. Как впрочем, и сам адвокат: ухмылка, масляный взгляд, дорогой костюм. Греков чувствовал себя холопом, явившимся по зову барина. И понимал, что выхода у него нет. Нужно смириться, потому что нужно выбраться отсюда во чтобы-то ни стало, встретиться с Ирой, объяснить ей чудовищность произошедшего, заверить, уверить, что он по-прежнему любит ее, и ни с кем, кроме нее, не был, и быть не мог. Его подставили... Вот только кто и зачем?
   -- Странностей, конечно, много в твоем деле. За них и будем цепляться. Я уже обратил внимание следователя на некоторые нюансы. Жаль, что ты ничего не помнишь. А может, мне-то поведаешь тайны, скрытые в памяти, а?
   -- Я честно ничего не помню.
   -- Опоили?
   -- Не знаю. Пил шампанское.
   -- Сколько?
   -- Два или три фужера.
   -- Странным вкус не показался?
   Вадим пожал плечами: а то он раньше только шампанское пил и мог сравнить!
   -- Ладно, -- вздохнул адвокат. -- Хотя этот факт я без внимания не оставлю. Очень на намеренное отравление похоже. На воздействие каких-то транквилизаторов. А может и попросту `ершик' тебе сделали. Подлили водочки, вот голову и унесло. В крови повышенное содержание алкоголя обнаружено, никак после двух фужеров шампанского, а как будто бутылку русской в одиночестве выпил... Что о потерпевшей сказать можешь?
   -- Ничего. Я знать ее не знал. Там познакомились. Она липла ко мне.
   -- А как липла-то?
   -- Ну... танцевать приглашала, прижималась. За стол рядом села, то ладонь на колено положит, то ... буженину на тарелку.
   -- Интерес проявляла к твоей персоне.
   -- Да.
   -- Вот тоже странно, -- зашелестел бумагами адвокат. -- Потерпевшая не производит впечатление невинной жертвы. Со стервозенкой гражданка, сама себе на уме. .. А вот по фактам смотри: платье ее изорвано, сперма твоя обнаружена у входа во влагалище, на бедрах, остатках одежды, простынях, но из телесных повреждений у потерпевшей лишь кровоподтек на скуле и ушиб правой кисти. Интересно, правда? Причем кровоподтек на лице она заработала, встретившись с тупым предметом. Что это за предмет: твой кулак или, пардон, кирпич, непонятно. Но можно утверждать последнее, а никак не первое, как заявляет она, если учесть, что сотрясения головного мозга не последовало. Экспертиза не выявила!... А должно было быть сотрясение-то. Паренек ты не слабый, да и потерпевшая говорит, что после того, как ты её ударил, она потеряла сознание. Но отчего, если сотрясения нет? От страха? Так не девственница была - чего пугаться? Хорошо, бабы народ непредсказуемый, положим, напугалась, тебя как кошка исцарапала, а ты в ответ что? По лицу съездил и только? Терпение, однако, у тебя. А по виду не скажешь... Еще один нюанс - так рвался, так хотел, что платье порвал, но аккуратно, почти по швам и не задев потерпевшую. Экий ты ас! А что ж тогда дело до конца не довел, по дороге кончил? Перевозбудился? Ее пожалел? Меткость потерял? -- внимательно посмотрел на парня Гвиденко. Вадим лишь пожал плечами. -- Да-а, вот и я не знаю. Но впечатление складывается, что кто-то очень хотел тебя за решетку отправить. И надолго. А Селезнева взялась помочь. Ну-у, это мы еще посмотрим.
   Подмигнул Грекову адвокат, щедро улыбнувшись.
   -- Белыми нитками дело шили, вот мы швы и подпорем. В камере-то как? Не притесняют?
   Лицо парня закаменело: в камере и быть не может хорошо, а на счет подставы?.... Он и сам о том же думал, но понять не мог, кому ж он дорогу перебежал? Шеховым? Вполне возможно, но тогда бы Лев Михайлович адвоката ему не посылал. Хотя, может, и Ира его уговорила, поэтому сжалился, а не от доброты или расположенности к Грекову, да и глаза отвести - вот, мол, о тебе печемся, так что зла не держи, на нас не думай. Да опять же, не слишком замысловато для Шехова? Не в его стиле? Он, конечно, сух и строг, но не подлец, и не солил ему Вадим, чтоб так круто подставлять...
   Тогда кто его подставил? Больше кандидатов не было.
   -- Ясно, но здесь я тебе не помощник. Терпи, сам думай, как углы в камере обходить. Готовься к долгому следствию. Я время тянуть буду, чтоб потерпевшая запаниковала. Глядишь, путаться начнет в показаниях, от слов своих отрекаться, а там и вовсе от обвинения откажется. Свидетелей-то нет. Вот тоже интересный момент. Илларион Апаян спал в соседней комнате и ничего не слышал. Такая борьба меж вами с Селезневой развернулась! Ты ее насиловал. Зверски так, основательно, а она что? Молчала? Нет! Кричала, утверждает, во весь голос... Но никто не слышал! А? Ни Апаян, ни Константин Макрушев, хозяин дачи, ни его невеста, Катерина Лазарева. Ну, хорошо, те своим делом наверху занимались, а Апаян-то оглох что ли? Настолько пьян был? Утверждает, что нет. Однако - не слышал! Проснулся лишь перед приходом доблестной милиции! Ничего себе сон, да? -- развел руками Анатолий Викторович. Посмотрел на Вадима и вздохнул. -- Одно плохо - улики. С ними тебя под подписку не вытащить. Но, опять же, не все сразу. Посмотрим, как там оно дальше будет.
  
   -- Ну, что, кобелек? Отмазывает тебя адвокат? -- ощерился в камере щербатый, разрисованный татуировками мужчина. Вадим сел на нары, не обратив на него внимания. Обнял колени руками, уставился с тоской в стену.
   -- А со мной поговорить не хочешь? -- спустился к нему щербатый, подсел рядом с гадкой ухмылкой. Провел шершавой ладонью по плечу. -- Не плачь, красавица. Первым петухом на деревне будешь!
   Заржал, сплюнув на пол.
   Вадим дернулся, скидывая его руку, уставился зло в небритое лицо:
   -- Пошел вон!
   -- Ах, какой горячий петушок, -- качнул мужчина головой.
   -- Рот закрой, пока не получил за оскорбление!
   -- Ох, ох, как страшно, -- опять заржал тот, и вдруг ударил парня, попытался прижать к нарам. Закричал, подзывая своих. -- Давай сюда, Сергун! Проторим дорожку!
   С верхней полки вниз скользнул амбал и худощавый пожилой мужичок.
   Вадим головы лишился - взбрыкнул, откидывая щербатого. Принял бой с тремя, готовый загрызть их, если понадобится, и умереть, но не сдаться.
   Остальные сокамерники лишь смотрели, не желая лезть в драку, которая становилась все страшней. В руке амбала блеснула заточка:
   -- Нож! -- упреждающе крикнул Вадиму худой парнишка из новеньких. И получил по лицу от соседа:
   -- Засохни, фраер!
   Этого Греков уже не видел - он встречал летящий на него кулак с заточкой. Сталь вскрыла ему ладонь, но удар ноги Вадима достал цели - амбал полетел к параше. Сергун отправился следом, на руки товарищей, сидящих на нарах справа. А вот щербатый не унялся и мастерски отшлифовал парню лицо и живот.
   Вадима бы забили насмерть, но очнулись охранники и ворвались в камеру.
  
   -- Кто на тебя напал? -- спросил седой сержант.
   -- Никто, -- буркнул Вадим, играя желваками на лице.
   -- Ладно. Заштопают, пойдешь в карцер, -- кивнул и вышел. Угрюмый фельдшер подшил парню ладонь и рану на ребрах. Дал таблетку и махнул молоденькому охраннику: забирай клиента.
  
   Вадим сам не знал, как выдержал три месяца.
   Время тянулось неимоверно долго. Дни еще как-то шли, а ночи, словно буксовали в вязких раздумьях о прошлом, настоящем и будущем. Он не знал, что его ждет завтра. Не знал, что ждет через час. Боялся думать о том, что будет через год. И до внутренней дрожи хотел видеть Ирину. Обнять, прильнуть к ее ногам, и если понадобится, умолять принять его. Он даже готов был просить прощения за все грехи, не то, что свои - чужие, лишь бы все как прежде было - он и Ирочка вместе. Навсегда.
   `Она поймет', - уверял он себя и жалел, что не может сейчас быть рядом с любимой, поддержать, объяснить суть произошедшего.
   Бывали минуты, часы, когда он сам сомневался: не виновен ли он?
   Щербатый, как-то сменив гнев на милость, заметил невзначай:
   -- Со мной в несознанку играть не надо. Такому волчаре, как ты, девку порвать, что высморкаться.
   `Неужели я действительно мог изнасиловать'? - холодком проползала мысль в разум Вадима. И понимал: раз уж ему такое в голову приходит, то Ире тем более.
   Как же она встретит его?... А ждет ли?
   Примет ли, поймет? -- душили вопросы. И ради ответов он готов был на все.
  
   -- Вот и дождались! -- заявил Гвиденко, хитро улыбаясь. -- Готовься к воле. Потерпевшая окончательно запуталась в показаниях. После доверительной беседы со мной, гражданка Селезнева готова признать произошедшее досадным недоразумением, если ты женишься на ней, восстановив, так сказать, ее честь в глазах сограждан! -- хохотнул адвокат.
   По лицу Вадима прошла судорога. Взгляд стал таким, что адвокат насторожился. Спросил тихо:
   -- Порвать ее мечтаешь? Я бы о том же думал, но ... ты там, а я и она - здесь. Решай.
   И Вадим решил. Чтоб выйти, он готов был жениться на ком угодно.
   Только бы сделать шаг на волю, к Ирочке.
   А там воздаст каждому по делам. И Богом и палачом станет. Ирину вернет, без всяких отсрочек в ЗАГС ее потянет. А Марину раздавит как гадюку, но, прежде узнает, от какой радости ей Грекова за решетку упрятать захотелось?
  
   И одного он тогда еще не понимал, стремясь вперед, на свет и свободу, в прежнюю жизнь: что не будет уже как было, не может быть. Потому что нет больше того Вадима, как нет и той Иры.
  
   Через две недели Вадима выпустили.
   Его встречал Егор.
   Понятно, что тетку Вадим и не надеялся увидеть у Крестов. Но был готов к встрече с суженной, что мечтала о печати в паспорте, не гнушаясь в достижении незатейливой цели самыми низкими способами.
   Но больше всего мечтал увидеть Иру. Обнять тут же, зарыться лицом в ее пахучих пушистых волосах, пряча слезы радости...
   Однако ждал его лишь Егор.
   -- Где Ира? -- вместо `здравствуй' спросил Вадим. -- Ты сказал ей, что я выхожу?
   Егор отвел взгляд, закаменев лицом, и потащил брата прочь от стен узилища.
   -- Что случилось, Егор?! -- дернулся парень, требуя ответа. -- Она забыла меня? Не хочет знать, видеть? Она поверила поклепу?!
   Брат молча стоял и хмуро смотрел на Вадима. И чувствовалось в его взгляде, молчании, скорбное, плохо спрятанное осуждение.
   -- Что ты молчишь?! -- встряхнул его Греков, заподозрив неладное.
   -- Иры больше нет, умерла, -- выдавил Егор.
   -- Что? -- посеревшими губами прошептал парень, не желая верить в услышанное, принимать, понимать. Не правда! Бред! Сон, какой-то кошмар... Сейчас он проснется: растает снег и желтый ковер опавших листьев вновь будет укрывать промокшие улицы. Он будет в обнимку шагать с Ириной по проспекту и болтать ни о чем, просто наслаждаться ее обществом. Она будет улыбаться, мягко, нежно, как только она умеет. А Вадим будет любоваться ее улыбкой, выбившимся светлым локоном у виска, лукавыми глазами. И целовать шелковую кожу на щеке, вдыхать тонкий аромат духов...
   -- Нет, -- отшатнулся от брата. Замотал головой. Выставил руки: молчи, только молчи! Ты ничего не говорил, я - ничего не слышал!
   И развернувшись, рванул в сторону метро, чтоб как можно быстрей добраться до дома Шеховых.
   -- Стой! Стой, Вадим!! Не ходи туда!! -- пытался остановить его Егор.
   Тщетно.
  
   -- Она повесилась из-за тебя. Не приходи больше сюда, -- глядя куда-то мимо него, сказала Аделаида Павловна, застыв в открытых дверях. Ее осунувшееся лицо без привычного макияжа, казалось старым и страшным. А может черный платок, и черное платье превращали еще молодую, в принципе, женщину в старуху?
   Вадим отпрянул, сам не понимая - от нее или от известий? Шатаясь, вышел из подъезда и осел, скользя по стене у дверей: Ира?... Почему? Как?... Ирочка...
   Ирка!!!
   .....
  
  
   Вадим застонал: сердце, вспомнив ту боль, сжалось. В горле образовался ком.
   Из динамика лилось: '.... я хочу быть с тобой, я так хочу быть с тобой, и я буду с тобой... Твое имя давно стало другим, глаза навсегда потеряли свой цвет. Пьяный врач мне сказал - тебя больше нет...'
   Словно специально будоража старую рану, и без того жгущую и рвущую его душу. Ни годы, ни люди, ни дела, не смогли затянуть ее, унять боль и подарить облегчение.
   Губы, как тогда прошептали в пустоту и тишину, царящую внутри него - зачем же ты, Ира? Зачем же так, милая?...
   Вадим горько усмехнулся.
  
   Глава 4
  
   Греков потер висок, приходя в себя, медленно поправил зеркало обзора, поглядывая на свое серое от обуявших переживаний лицо. Повернул ключ зажигания, плавно тронулся с места, и достал из кармана телефон:
   -- Егор? Привет, брат, -- выдавил улыбку, что скрашивала жесткий тон, придавала голосу игриво-беззаботную интонацию. -- У меня сегодня свободное время образовалось. Не прогонишь, если вечером загляну?... Нет? Хорошо. Буду.
   Вадим захлопнул телефонную трубку и стер с лица улыбку: Не сомневайся, Егор, приеду.
  
   -- Вера, Вадим придет сегодня вечером.
   -- Хорошо, я уже отправила Машу в магазин, -- наблюдая в окно, за играми детворы, во дворе, ответила Вера.
   -- Не подкачай, надеюсь на тебя. Ему сейчас плохо, мы должны....
   -- Конечно, Егор, зачем объяснять? Я все понимаю.
   -- Ну, хорошо. Постараюсь быть дома в шесть. Что-нибудь купить по дороге?
   -- Я позже скажу. Еще не знаю все ли Маша возьмет по списку.
   -- Хорошо.
   Вера нажала кнопку отбоя и, застонав, уперлась кулаками в подоконник: Господи, прости и помилуй! Когда же это кончится?!
   Нет, она должна взять себя в руки. Все как обычно, все как всегда. Не первый раз они собираются, и не последний. Выдерживала предыдущие визиты Вадима и этот выдержит. Тем более, наезжает он редко, а появляется и того реже. За двадцать лет раз пять и виделись-то. В основном он подарки шлет, да по телефону с Новым годом да днем рожденья, от хорошего настроения поздравляет.
   Нет, все хорошо.
   Все хорошо!
  
   Маша, толкая корзину вперед себя, сгребала в нее банки с крилем, кукурузой, гранатовый сок.
   -- Грузовик понадобиться, -- недовольно заметила Катя, повертев в руке банку с лососем.
   -- Брось эту гадость, -- покосилась на нее Маша.
   -- Да я-то брошу... Нет, ну что вы извращаетесь? Почему нельзя в ресторане еду заказать?
   -- У мамы пунктик. Пища должна быть только свежей и только домашнего приготовления. Рестораны, кафе - неуважение к желудку.
   -- Да? -- искренне удивилась Катерина, и даже приложила ладонь к своему животу, чтоб убедиться, что он еще не умер от вчерашнего похода в ресторан. И фыркнула. -- Глупости все это. Если питаться в нормальном заведении ничего с желудком не будет. Кстати, что скажу! Мы со Шкаликовой пока ты тонзилитишь нашли приятный китайский ресторанчик. Всего пятьсот рублей и ешь, сколько хочешь. До шести вечера!
   -- В чем прикол? -- с прищуром посмотрела на подругу Грекова.
   -- Э-э-э... пить хочется. Китайцы перца и приправ всяких не жалеют, садюги.
   -- Угу. И сколько чашечка чая в том ресторанчике стоит?
   -- Ну-у, много, -- отвела взгляд Катя. -- Это я так. Вкусно было... Мороженное брать будешь?
   -- Нет. Пошли к молочному отделу. Мне сыр нужно посмотреть. Хороший. Понятия не имею, какой любит дядя Вадим.
   -- Угодить хочешь? Слушай, а ты случаем, не влюблена в родственника? -- с подозрением посмотрела в лицо подруги.
   -- Дурочка, -- надулась Маша, спеша отвести взгляд, отвернуться. Щеки уже алели, как маки.
   -- О-о! В точку! -- засмеялась Катерина. -- А как же Славик?
   -- Глупый твой Славик.
   -- Поправка - твой. А хочешь, я им займусь, пока ты с дядькой роман крутить будешь?
   -- Слушай Рябинина! -- с негодованием зашипела Грекова, развернувшись к девушке. -- Тебе лечиться надо, нимфоманка! Никаких романов у меня не намечается, и Славка мне на дух не нужен, зануда неуклюжая, а не мужчина! Хочешь? Бери - дарю. Только фантазии свои при себе держи!
   -- Да ладно, Маш, что взвилась-то? В цель я попала? Так это ж меж нами. Что я не понимаю, что ли.
   -- Он родственник, дура!
   -- Ой, да перестань ты - родственник! Сколько ты его раз за жизнь видела? Два? Пять? Тоже мне родня! Что застыла, ханжа? Кати давай тележку... По мне так хоть тридцать три раза родственник, главное чтоб человек душевный был. И не жадный... Если действительно влюбилась, забей на гены. Живем раз, потом оглянешься - а вспомнить-то и нечего. Знаешь, как пожалеешь?
   -- Слушаю тебя и удивляюсь, -- качнула головой Маша, не зная то ли возмущаться, то ли умиляться Катерининой беспринципности. -- И в кого ты такая?
   -- Сегодня маму спрошу. Авось покается, родительница? -- буркнула блондинка, искоса поглядывая на группу импозантных мужчин у кондитерского отдела. `Не иначе - иностранцы' - решила девушка, облизнув губы. -- Маша, ты хлеб еще не взяла, сладкое. Давай загрузимся, раз уж мимо идем?
  
   Вадим шагнул в пустую квартиру. Кинул ключи на тумбочку, опустился на пуфик в прихожей.
   Где найти силы на бой с призраками прошлого?
   И зачем?...
   Что он думал, делал все эти годы? Почему не сложил уравнение раньше? Ведь все ясно и младенцу. И кто, и зачем, и как! Верить не хотел?
   Нет, скорей даже думать. А вот забыть мечтал, да не получилось. Слишком сильно хотелось ему понять - за что по нему словно бульдозером проехали? И казалось за нечто серьезное, за вину особую.
   А оказалось...
   А ведь он бы, пожалуй, простил, забыл, заровнял в памяти произошедшие, и холмика не оставил, если б тот бульдозер не задел Ирину.
   Ира.. Ирка! -- застонал невольно. Рука сжалась в кулак и опустилась на поверхность тумбочки.
   Глухой стук привел Грекова в чувство. Он встал, расстегнул ворот рубашки, скинул небрежно плащ на пуфик и прошел в зал.
   Хватит в сантименты вдаваться. Он еще возьмет реванш, пошалит. Тоже - просто так. Но от души. За все двадцать два года, что он зубами вгрызался в жизнь, сживался с виной, которой не было. Цепляясь за любую соломинку, шел вопреки всем и всему вперед лишь за тем, чтоб дойти до сегодняшнего дня, отомстить, добраться до горла врага.
   А горло-то - вот оно, и тянуться не надо было...
  
   Да, нелегко переварить и принять полученную от Кости информацию.
   Вадим плеснул себе виски и ткнул пальцем в пульт. Зашелестел диск и колонки выдали сакраментальное:
   `.... А двести двадцать один - влюбленный полный кретин!'....
   Рука Грекова с бокалом зависла на полпути ко рту. Мужчина повернулся к динамикам и вслушался в слова:
   `Достань гранату и будет праздник.
   Достань гранату и будет праздник сразу, даром.
   Сразу и для всех.
   Прийти домой, выпить яд,
   взять бормашину в друзья.
   Одеть на белый халат цветы, колодец и сад.
   И распилить шар земной любимой бензопилой.
   И получить результат`
   Вадим хмыкнул: вот и ответ на все вопросы.
   И, отсалютовав музыкальному центру бокалом, выпил за гениальное решение виски.
   -- Принято, mon a mi.
  
   Глава 5
  
   Маша крутилась у зеркала меняя наряды: в черном она на ворону похожа. Да и не траур. В белом - грудь сильно большая, вон как выпирает, да и строго больно, как училка на встречу с учениками собралась. Декольтированную кофточку - вульгарно, мать переодеваться отправит. А жаль самое то. Н-да - вздохнула девушка, полюбовавшись на себя, и решительно стянула желтый топ. Взгляд остановился на белых брючках со стразами и темной кофточке с разрезами на плечах и шнуровкой на спине: как раз!
  
   -- Не думаю, что детям стоит садиться с нами за стол.
   Егор, сложив руки на груди, прислонился к подоконнику и непонимающе посмотрел на супругу:
   -- Почему? Дети достаточно взрослые. Как ты объяснишь их отсутствие Вадиму? Он не видел племянников восемь лет.
   -- Ничего страшного, -- ровным голосом парировала Вера, продолжая укладывать на тарелку нарезку семги.
   -- Чего ты боишься, Вера?
   -- Что ты Егор, ничего я не боюсь.
   -- Тогда в чем дело? Что за странные предложения?
   -- Всего лишь корректность по отношению к твоему брату. Он похоронил очередную жену. Ни семьи, ни детей, а лет ему уже немало. А тут мы в полном составе...
   -- Думаешь, наши счастливые лица вызовут у него оскомину?
   -- Я не настолько плохого мнения о Вадиме.
   -- Тогда в чем дело? Объясни свое заявление.
   -- Не заявление Егор, а всего лишь мнение. Мое. Мы должны быть максимально тактичны по отношению к вдовцу, не счастливому в браке человеку. Вряд ли дети, учитывая их молодость и не воздержанность, смогут вести себя достаточно тактично.
   -- Вадим не кисейная барышня и плакать по поводу фразеологизмов Ярослава не будет. В обморок от его цепей не упадет. Маша же девочка воспитанная и умная, с ней приятно беседовать. Я думаю, Вадиму наоборот пойдет на пользу общение с детьми. Ты правильно заметила - у него нет семьи. Никого, кроме нас. Мы его единственная возможность почувствовать себя полноценным, отогреться в кругу родных, прийти в себя после череды потерь.
   -- Не заводись, Егор. Я не хочу, чтоб ты отталкивал родного брата.
   -- Тогда тема закрыта. Дети будут ужинать с нами. Или ты думаешь, что Вадим может дурно повлиять на них?
   -- Нет, речь совсем не о том, -- вздохнула женщина, понимая, что скажи она `да' и последует едкая уничижительная тирада, переходящая в крик, обвинения, грязную семейную ссору. Некстати.
   -- Тогда мне собственно все равно, что ты хотела сказать. Я прекрасно понял, на что ты намекаешь. Боишься, что Вадим позавидует нашей семейной идиллии? Не обольщайся. Во-первых он не завистлив, а во-вторых завидовать нечему.
   Вера выпрямилась, оторвавшись, от пучков зелени и уставилась на мужа:
   -- Не забывайся, пожалуйста.
   -- Ты тоже. Вадим мой брат. Он был им и им останется!
   -- Никто не оспаривает...
   -- Разговор закончен! -- Егор вышел с кухни, хлопнув дверью.
   Вероника с тоской посмотрела на снедь, разложенную на столе. И сильно пожалела, что не может дать выход своим чувствам: разметать все деликатесы по столу, кухне; разбить тарелки, разломать табуретки... и желательно о головы Грековых. И Егора и Вадима.
   Только кого из них она сейчас ненавидит сильней, Вера не знала,.
   Зато знала, кого боится больше.
  
   Маша наложила макияж, подчеркивающий достоинства ее лица, но не кричащий о них. Уложила волосы, оглядела себя придирчивым взглядом и покосилась на часы: 19.05. А гостя до сих пор нет?
   Девушка пошла на разведку.
   Дверь комнаты Ярослава казалось, подпрыгивает под разудалое Lumine. `И как его самого от децибел не сносит?' -- поморщилась девушка, спеша пройти мимо.
   Осторожно заглянула в гостиную: отец лежал на диване и хмуро рассматривал потолок. `Наверное, опять с мамой не смогли найти консенсус по какому-то вопросу' - решила девушка и прошла в комнату. Села в ногах мужчины:
   -- Па, а дядя Вадим скоро придет?
   -- Когда сочтет нужным, -- нехотя ответил Егор. Ему хотелось побыть одному, подумать, и явление дочери было некстати, мешало мыслям.
   -- Пап, а почему дядя Вадим редко к нам приходит?
   -- Потому что редко приезжает на Родину.
   -- А почему мы ни разу к нему не ездили?
   -- Потому, -- недовольно бросил отец.
   -- Вот так всегда, что не спроси про дядю Вадима - `да', `нет' и весь ответ. Он очень секретный человек, да? Или стесняетесь его? Или храните нашу психику от потрясений? Это потому что у него было семь жен, да?
   -- Что за глупость? -- недовольно прищурился мужчина.
   -- Не глупость, а вполне закономерный вывод.
   -- На чем же он основан?
   -- На вашем молчании. На редких встречах с дядей.
   -- Извини, дочь, но что-то логики не улавливаю, -- сел Егор, смирившись с тем, что ему не дадут побыть одному, подумать в уединении и тишине.
   -- Смотри: он твой родной брат. По большому счету, на данный момент, наш единственный родственник. Если исключить тетю Алю и бабу Катю из Омска. Обычно люди стремятся поддержать родственные связи, а вы словно наоборот, рвете их. Дядя Вадим живет у себя в Швеции, приезжает сюда от случая к случаю и не к нам, а к себе, в квартиру на Невском проспекте. Почему не сюда? Дальше: вы никогда не говорите о нем, что не спроси - уходите в сторону от ответов. Словно дистанцию сохраняете.
   -- А тебе что-то интересно?
   -- Да, конечно, интересно. Все.
   -- Все - это что?
   -- Например: правда, что дядя похоронил семь жен? Что с ними случилось?
   -- Очень вовремя ты задаешь вопросы. И почему тебя интересует именно тема жен Вадима?
   -- Это все что я о нем знаю. Вернее слышала...
   -- Или подслушала часть разговора и сделала один тебе понятный вывод, -- кивнул мужчина. -- Впрочем, в чем-то ты права. Мы действительно стараемся не задевать тему Вадима, но совсем по другой причине, чем ты думаешь.
   -- Когда-нибудь я ее узнаю?
   -- А хочется прямо сейчас? -- устало улыбнулся Егор. Подумал с минуту и сказал. -- А ты права, Маша: не правильно, что Вадим живет один в то время, как у него есть родня. И так же не правильно скрывать от вас подробности его жизни. Ты уже большая, чтоб понять... Не скажи я, спросишь у Вадима, да?
   -- А почему нет?
   -- Конечно, ты у нас девочка любознательная... Я удовлетворю твое любопытство с одним условием: ты не станешь третировать Вадима своими вопросами. Ненужно бередить старые раны, дочь. К сожалению, они до сих пор не зажили, хоть и прошло уйма лет. Дело в том, что Вадим относиться к вымирающему виду однолюбов. Слышала про таких?
   -- Да, -- кивнула Маша, приготовившись внимательно выслушать отца.
   -- Очень, очень давно Вадим познакомился с девушкой, полюбил ее. И настолько сильно, что порой себя не помнил. Планы строил, мечтал, стремился, но жизнь имеет свои проекты и нас в них не посвящает. Вадим попал в нехорошую историю. Его девушка повесилась. Долгое время он не мог прийти в себя, черный от горя ходил. А потом нехотя, очень трудно, начал жить заново. Чтоб избежать боли от потери, он придумал теорию, что мужчина может привыкнуть к любой женщине, а большего для нормальных семейных отношений и не требуется. Он четко следовал своей теории, не желая верить, что является однолюбом. Только непонятно было, кому он доказывает, себе, нам?... Впрочем, я понимал его - он цеплялся за соломинку, лишь бы удержаться на плаву, выгрести. А для этого нужно было отвергнуть аксиому о том, что он однолюб. Он решил, что любви нет вообще, есть общность мнений, взглядов. Двое подходящие друг другу по определенным параметрам уже имеют право на совместное будущее. Безоблачное, стабильное. В некоторых аспектах более счастливое, чем у тех, кто, создавая семью, руководствовался чувствами, а не разумом. Первая его жена была француженкой - Николь. Голый расчет привел к перемене места жительства. Ничему больше. Назвать браком переезд за границу я не могу. Тем более Вадим был багажом, если так можно выразиться. Но, он получил что хотел - поменял обстановку, свою жизнь. Ничто не напоминало ему о прошлом. Он начал строить будущее, основываясь на свою теорию. Через три года женился вновь, на шведке Ингрид - партнерше по бизнесу. Но брак с иностранкой, воспитанной иначе, чем он привел его в исходную точку. Он не понимал жену, Ингрид - его. Их разлад в семье, отразился и на делах. Потом была Рита. Русская. Воспитанная, как он думал - правильно. То есть: дом, муж, дети для нее должны были иметь большую важность, чем деньги, карьера. Но не успел он вывести ее за рубеж, как Рита наставила ему рога. Отправилась на пикник со старыми друзьями, один из которых был ее любимым. На деньги Вадима они шикарно покутили, напились и разбрелись по лесу. Не стану вдаваться в подробности, ты взрослая уже, сама догадаешься, чем они занимались... В итоге - клещевой энцефалит. Рита заболела буквально через день, но понятия не имела, чем? В Швецию Вадим вернулся один. Потом была Света - глупенькая, наивная девчонка, которую можно было согнуть под себя, но через год она разбилась в автокатострофе. Еще была Катя: женщина умная, знающая цену добру и злу. Но она утонула на Красном море. Случайность - ожог медузы. Марина. Милая интеллигентная женщина. Невзрачная, тихая, но очень чуткая, преданная - умерла от внематочной беременности, когда Вадим был в отъезде. Последняя, Ира, самоуверенная, самолюбивая, со стервозинкой. Умерла. Здесь она была кем-то, а там стала обычной женой. Это ее не устроило. Она повесилась.
   -- Кошмар, -- передернула плечами Маша, искренне сочувствуя дяде Вадиму.
   -- Да. Бег по кругу. От себя. Он любил одну, и не мог полюбить другую, но пытался доказать себе что может. Итог: 43 года, а никого рядом.
   -- У него есть мы. Почему бы ему не пожить у нас?
   -- Это хорошая мысль Маша. Я бы с радостью принял его в нашем доме не на час или два, а насколько угодно дней, месяцев, но, Вадиму тяжело видеть твою мать, а твоей матери - Вадима. Та девушка, что сыграла роковую роль в его жизни - сестра Веры.
   -- Тетя Ира? -- удивилась Маша.
   -- Да.
   -- Но она же умерла еще до моего рождения. Разве можно столько лет помнить женщину?
   -- Однолюбы, девочка, люди очень ранимые и непредсказуемые. Им не понять нас. Нам - их... Теперь тебе понятно, почему мама и я избегаем разговора о Вадиме, а он так редко бывает у нас?
   -- Да, -- с чувством выдохнула девушка: Вот тебе и Синяя борода! А еще говорят, настоящей любви не бывает! -- Папа, ты тоже - однолюб?
   Егор Аркадьевич отвернулся, скрывая печаль:
   -- Да.
   Только в отличие от Вадима, он подобного в себе не подозревал...
  
   ... Она ему просто нравилась: волнистые волосы, длинные, густые и черные, как смола. Чуть вздернутый носик, широкие скулы. Карие глаза, смотрящие на мир с робким восхищением. Мягкий, грудной голос, застенчивая и в то же время лукавая улыбка. Гордая осанка, манера поправлять волосы, приглаживая их у виска. Слушать, не перебивая, понимать с полуслова, читать по глазам, взглядам, и ни вздохом, ни жестом не выдавать прочитанную истину. Аккуратность, педантичность, умение держать себя в руках, быть со всеми ровной и приветливой и при этом не спускать хамства.
   Одно было плохо - Ольга была такой же нищей сиротой, как и Егор. Но у него хотя бы была квартира; тетка и брат. Ее же судьба лишила и этой малости...
  
   -- Пап, если ты и дядя Вадим - однолюбы, значит и мы с Ярославом?
   Егор посмотрел на дочь:
   -- Разве это главное? Важно оставаться верными себе и тем, кто вас любит.
   Маша задумалась над словами отца, улыбнулась, принимая сказанное, и обняла мужчину:
   -- Я люблю тебя папочка. Ты у меня самый лучший!
   Егор вздохнул: может это и есть то лазоревое будущее, ради которого он жил, к которому шел, ломая себя и других? Дети. Их любовь и понимание. Для кого-то пустяк, а для него ценный приз. Они исправят его ошибки, они будут жить иначе - чище, радостнее, легче.
   Да, Вадиму не повезло в личной жизни, но в бизнесе он более чем удачен, в отличие от Егора. Кому достанутся его сбережения, недвижимость, что случись? Да что далеко заглядывать? Квартира вон на Невском стоит годами закрытая, а зачем? Одному пять комнат шикарной планировки лишь для того, чтоб периодически останавливаться в квартире, а не в гостинице? Да, Вадим любит покой, а в гостиницах суета, шум. Но снять номер раз в год, три, все же дешевле, чем оплачивать пустое помещение из года в год.
   И вообще, почему бы Вадиму не отписать ее племянникам? Пока, хотя бы ее.
   Конечно у Грековых тоже прекрасное жилье, но у них дети. Маше уже будет 21, Ярославу 17. Одна выйдет замуж, другой женится.
   Да, не время впадать в меланхолию - нужно устраивать будущее детей, и взять наконец реванш над судьбой.
   Ладонь мужчины накрыла руку дочери:
   -- И я люблю тебя, девочка моя. Обещай, что ты не станешь приставать к Вадиму с расспросами. Давай проявим к нему терпение и понимание? Уважение к его горю, сочувствие.
   -- Обещаю. Я буду приставать к тебе.
   -- Боюсь, -- улыбнулся Егор. -- Ладно, закончим экскурс в семейные тайны и начнем накрывать стол. И на счет того, чтоб Вадим пожил у нас - весьма здравая мысль, Маша...
   В этот момент в дверь позвонили.
  
   Глава 6
  
   -- Вадим! -- обрадовался Егор, будто не видел брата лет десять, а не сутки. Протянул руку для пожатия.
   -- Здравствуй, брат! -- щедро улыбнулся ему в ответ Вадим. Маше их улыбки, радостные возгласы показались несколько фальшивыми, но она тут же забыла о том, получив шикарный букет чайных роз:
   -- Принимай племянница, -- оглядел ее придирчиво Вадим, обнял, поцеловал в щеку. -- Красавица выросла, -- бросил Егору.
   Маша покраснела не столько от незатейливого комплимента, сколько от слишком пристального внимания. И объятья и поцелуй дяди родственным ей не показался: слишком ласковыми были руки дяди, слишком долго обнимали. Поцелуй был именно поцелуем, взгляд оценивающим не по-родственному: так на нее обычно смотрели кандидаты в ухажеры и женихи.
   Маша встретилась взглядом с матерью и поняла, что та тоже посчитала поведение гостя фривольным. Однако женщина умела держать себя в руках и чтобы не подумала, продолжала приветливо улыбаться, нагоняя во взгляд мягкой доброжелательности.
   -- Вероника, -- улыбнулся ей Вадим. -- Рад тебя видеть! По-прежнему прекрасна, как виденье.
   Обнял ее, стиснув слишком крепко.
   -- Что ты Вадим, -- не переставая улыбаться, попыталась отодвинуться от него женщина. Но тот словно ничего не заметил, сжал лицо Веры ладонями и расцеловал в щеки. Потом вытащил из кармана плаща бархатную коробочку. -- Хранительнице очага, маленький презент.
   На красном бархате лежало колечко с черным брильянтиком.
   Глаза Вероники вспыхнули от восхищения, губы же прошептали принятые в таких случаях слова:
   -- О, к чему такие траты? Зачем Вадим?...
   -- Угодил, -- засмеялся Егор, хлопнув брата по плечу. Его взгляд уже взвесил кольцо, отметил чистоту камня, огранку, пробу платины: не поскупился брат.
   Пока женщины рассматривали украшение Вадим шагнул к Ярославу и крепко пожал его ладонь:
   -- Здравствуй! Большой ты. Мужчина!
   Тот с насмешкой щурясь, рассматривал родственника, небрежно засунув руки в карманы широких джинсов с цепями висящими чуть не до колен. Толстовка с черепом во всю грудь дополняла имидж пофигиста.
   -- Металлист? Рокер?
   Парень неопределенно пожал плечами, покосившись на отца. Тот осуждающе поджал губы. Вадим же наоборот, казалось, порадовался пристрастиям племянника:
   -- Молодец. Что слушаешь? Сплин, ДДТ, Ночные снайперы?
   -- Не люблю ДДТ, а Сплин - класс.
   -- Смотрю, у нас вкусы схожи? А почему тогда тихо? Включай! И покажи свою подборку, может, обменяемся? У меня из русского рока не мало элитных записей. Да и зарубежного много.
   -- Да? -- заинтересовался парень, и с уважением посмотрев на гостя, пригласил в свою комнату.
   -- Может тогда женщины стол накроют, пока мужчины беседуют,? -- приказным тоном кинул жене и дочери Егор. Вера захлопнула коробочку и двинулась в кухню, старательно прикрыв ресницами раздражение на мужа.
  
  
   -- Все-таки интригующий тип, наш дядька, и мужик вроде мировой, -- прошептал на ухо, сестре Ярослав. Та согласно кивнула, не отрывая взгляда от приятного лица гостя. Ей Вадим нравился все больше: и как смотрит, и как ест, и как улыбается. Нравились его манеры, голос, крепкая фигура, ямочка на правой щеке, лукавый прищур глаз.
   -- Красивый, -- добавила с видом знатока.
   -- А вас баб только одно привлекает - смазливая физиономия, -- скривился парень.
   -- Чтоб ты понимал. Соплив еще судить. Когда доживешь до его лет и сохранишь форму, будешь выглядеть как он, тогда и будешь ремарки свои кидать.
   Ярослав фыркнул и, взяв гроздь винограда, спросил мать, сидящую в кресле:
   -- Ма, я пойду?
   -- Куда? -- насторожилась Вера.
   -- Так, потусуюсь... -- рассказы гостя о Швеции его не интересовали. Пространные речи взрослых навевали скуку.
   -- Иди, -- милостиво разрешил Егор, пресекая возражения жены. Вере осталось лишь закрыть рот и спрятать укоризненный взгляд в тарелке с горячим. Это не укрылось от взгляда Вадима. Он попрощался с племянником и принялся нахваливать хозяйку:
   -- Прекрасный ужин, Вера. Ты всегда была замечательной хозяйкой. Честно скажу - соскучился я по-домашнему. Рестораны при всем разнообразии меню и мастерстве поваров все ж не то. Сам не могу объяснить что, но `не то'... До сих пор помню твои отбивные.
   -- Да что ты, Вадим. Когда это было? Лет восемь назад! -- оттаяла женщина.
   -- И все-таки помню.
   -- Просто ты не часто питаешься по- домашнему, в кругу семьи. Если б ты не сидел в пустой квартире как отшельник, мог бы каждый день вкушать произведения кулинарного искусства моей супруги, -- заметил Егор.
   -- Да, дядя Вадим, почему бы вам не пожить у нас? Неужели не скучно одному? Да и ресторанное питание сами говорите - не идет в сравнение с домашней кухней, -- поддержала отца Маша. Вера уставилась на дочь, словно та совершила нечто возмутительное. -- Разве я не права, мама? -- растерялась девушка.
   Женщине пришлось выдавить вежливое согласие. На большее ее не хватило.
   -- Это не удобно, Маша, -- возразил Вадим с мягкой улыбкой. -- Не стоит вас стеснять.
   -- Ты можешь стеснить родных? -- бросил на него внимательный взгляд Егор: брат явно не против предложения Маши, но колеблется из вежливости.
   -- У вас большая семья...
   -- Которая давно не принимала гостей! -- заметив поощрительный взгляд отца, воскликнула девушка.
   -- Слушай, что твоя племянница говорит, -- кивнул Егор. -- Она родного дядю видит реже, чем президента по телевизору. Согласись это не правильно. Как и питаться Бог знает, где и жить в уединении, словно сирота. Надолго ты на Родину приехал? И когда в следующий раз приехать решишь? Когда Маша уже замужем будет, а Ярослав институт закончит? Неужели не хочется с племянниками побыть, пожить в кругу семьи? Понежиться в тепле и уюте, не холостятскими харчами, а домашним желудок побаловать?
   Вадим с улыбкой посмотрел на Машу:
   --Хочу побыть с племянниками, это ты, верно, заметил, Егор. Умеешь ты прельстить...
   Девушка поспешила отвести взгляд: ей почудился фривольный подтекст во фразе. И голос дяди был слишком сладким, и взгляд игривым, чуть насмешливым - зовущим.
   Вера брякнула вилкой, отложив прибор.
   -- Боюсь, хозяйка против, -- усмехнулся Вадим, кивнув на побледневшую женщину.
   -- Хозяйка, ты против? -- качнулся к ней Егор. Она бы сказала ему громко и внятно не только `да', но и почему. Однако, встретившись с предостерегающим взглядом мужа, смогла лишь выдавить улыбку гостю и слабо воспротивиться его предположению:
   -- Что ты Вадим, тебе всегда рады в этом доме.
   -- Весьма размытая формулировка ответа. Как ее понимать? -- прищурился Егор.
   -- Что теперь ужин за мной. Что встретимся еще раз как-нибудь, -- улыбнулся Греков младший.
   -- Ничего подобного, -- вздохнула Вера.
   -- Видите, мама не против, а `за' как и мы! -- сказала Маша.
   -- Нет, -- попытался возразить Вадим, но его прервал Егор.
   -- Да! Решено! Остаешься, живешь у нас, пока мы тебе не надоедим. Я хочу, чтоб мои дети ближе познакомились с моим единственным братом! Хочу, чтоб мой брат ближе узнал своих племянников. И сам хочу видеться с тобой каждый день, а не от случая к случаю, встречаясь где-нибудь на набережной или в кафе. Надоело, Вадим, правда. Что мы как не родные? Посидим, как в старые времена на кухне под пиво да рыбку, старых знакомых вспомним. Маша вон пока на больничном, город тебе покажет. Питер сильно изменился за те четыре года, что ты здесь не был. С Ярославом на рок концерт сходишь, раз выяснилось, что вы с ним по одним группам фанатеете. Уедешь, будет хоть что вспомнить и тебе и мне. Не молоды ведь мы Вадим. Каждый день уже под гору катит.
   Вадим склонил голову, делая вид, что очень хочет согласиться, но не может.
   -- И не возражай...
   -- Мы с мамой вам комнату приготовим!
   Вера сглотнула вязкий ком в горле, посмотрев на дочь, как на врага. И взяв себя в руки, кивнула:
   -- Конечно. Гостиная давно не принимала гостей.
   -- Каламбур!.. Видишь, все хотят, чтоб ты остался. Не ломайся Вадим. Как старший брат настаиваю!
   -- Что ж с вами сделаешь? -- пожал тот плечами, оглядев присутствующих. -- Раз настаиваете... с радостью!
   -- Вот это другой разговор! -- поднимая бокал с шампанским, заулыбался Егор. -- Вот это подарок для всех нас! Спасибо брат!
   Вера сидела ни жива ни мертва, и мечтала лишь об одном, чтоб время повернулось вспять.
  
   Женщина с недовольным лицом стелила постельное белье на диван в гостиной. Маша помогала, настороженно поглядывая на мать. Она чувствовала, что в чем-то перед ней провинилась, но не могла понять - в чем?
   -- Я что-то не так сделала? -- спросила тихо, укладывая подушку.
   Вера молчала: сейчас она не могла говорить - лишь кричать, что не допустимо по многим причинам.
   Положила одеяло и пошла на выход, процедив:
   -- Позже поговорим.
  
   -- Вадим, я постелила тебе в гостиной. Комната в твоем распоряжении. Если что-то понадобиться, скажи.
   -- И будь, пожалуйста, как дома, -- сказал Егор. Вадим развел руками:
   -- Что с вами поделаешь - буду. Но раз так, давайте помогу убрать со стола.
   -- Пусть этим занимаются женщины. А мы с тобой еще посидим. Коньяк?
   -- Нет. После шампанского? Уволь.
   -- Я тоже не любитель смешивать напитки... Так что ты о вложениях говорил?...
   Пока мужчины чинно развалившись в креслах, беседовали о бизнесе, женщины сгребли грязную посуду и отнесли на кухню. Вера начала мыть тарелки, Маша протирать их, косясь на мать в предчувствии нагоняя.
   -- Мам, ты сердишься?
   -- Нет, я вне себя, -- ровным голосом ответила Вероника, подала тарелку, не взглянув на дочь. Это было очень плохим признаком.
   -- Мам ты из-за дяди Вадима? Я что-то не то сказала?
   -- Зачем ты пригласила его пожить у нас? Как такое пришло тебе в голову? -- не сдержавшись, прошипела женщина. И опомнилась, выглянула за дверь - не слышит ли кто?
   -- Мам, что плохого в том, что родной папин брат поживет у нас? Ты сама говорила нужно проявить чуткость.
   -- Приглашение по-твоему проявление чуткости?
   -- Да. Дядя Вадим очень милый, но несчастный человек...
   -- Что?! -- лицо Веры исказила гримаса возмущения. Она махнула рукой в сторону выхода в коридор. -- Этот человек - несчастный?!
   -- Да. Он нуждается в нас, в настоящей семье...
   -- Вадим?!! -- воскликнула женщина, и, сообразив, что слишком громко говорит, захлопнула дверь кухни. Развернулась к дочери. -- О ком ты говоришь?! Об этом Вадиме?! Ты его знаешь? Знаешь, что он из себя представляет?!
   -- Да, папа рассказал мне о его несчастливой жизни.
   Вера застыла. Ее зрачки расширились: вот значит в чем дело?!
   -- Так это отец тебя надоумил?
   -- Да... вернее - нет. Я решила, что таким образом мы поможем дяде, а папа согласился...
   -- Папа, -- выдохнула Вера, качнула головой с пониманием. -- Что еще он тебе сказал?
   -- Ничего, -- растерянно пожала плечами Маша.
   -- Тогда объясни: почему тебе вздумалось пожалеть Вадима?
   -- Он потерял жену...
   -- Ах, вот как! А какую по счету, папа тебе сказал?
   -- Седьмую. Но это не имеет значение. Дяде катастрофически не везет. Все, потому что он однолюб.
   -- Да. Я поняла: отец рассказал тебе жалостливую историю о бедном брате, белом, пушистом, почти ангеле. Ты прониклась, поверила. Наивная девчонка!
   -- Мама! Перестань нервничать! Я не понимаю что с тобой, почему ты взволнована, почему сердишься? Причем тут отец? Ты из-за тети Иры?...
   -- О-о! Тему Иру тоже отец поднял?! Боже мой!... Зачем?! Что он тебе сказал?
   -- То, что я знала - она умерла. Но я не знала, что дядя Вадим сильно любил ее и любит до сих пор.
   У Вероники не было слов. Она прикрыла ладонью глаза, в попытке сложить услышанное и совладать с эмоциями.
   -- Мама?! -- испугалась дочь.
   -- Послушай меня, Маша, -- Вера села на табурет и попыталась доходчиво объяснить девушке суть происходящего. -- Твой отец человек сентиментальный. Родственные узы для него самое главное. Меня не удивляет, что он причислил Вадима к образу святых, но хочу заметить, что святым он от этого не стал, как никогда им не был. Егор, склонен преувеличивать достоинства близких, сводя на нет их недостатки. Я хочу тебя предостеречь - не верь, и грамма не верь! Сейчас уже не переиграть, Вадим будет жить у нас... надеюсь недолго. Однако меня и сутки его пребывания в нашем доме не успокоят.
   -- Почему, мама? -- забеспокоилась Маша, села рядом приготовившись вытянуть из матери причину ее неприязненного отношения к Грекову младшему.
   -- Вадим очень просчитанный человек, коварный. Он непредсказуем. Границ дозволенного для него не существует. Он привык к власти и роскоши.
   -- И что? Я не понимаю. Да и прости, не верю. Дядя производит самое приятное впечатление: умен, тактичен...
   -- Он удачливый делец и знает, как и с кем себя вести. Вскружить такой глупышке как ты голову, ему не трудно. Он может быть очаровательным, остроумным. Для него это всего лишь игра.
   -- Но зачем ему играть с нами?
   -- Я не сказала, что он играет с нами, я всего лишь предупреждаю тебя, чтоб ты не верила ни ему, ни своему отцу.
   -- Мама, что ты говоришь?
   -- Правду, которую ты никогда не услышишь от отца! Вадим, законченный негодяй. Да, у него было семь жен. Вдумайся! Семь женщин! И каждую он использовал к своей выгоде. А когда они ему надоедали - они умирали. Француженка вывезла его за границу. И он ее сразу бросил. Шведка помогла наладить бизнес, и тоже была откинута. Потом была Рита. Милая девочка, бесхитростная. Поехала на выходные с друзьями на базу отдыха. Вадим был очень занят, не смог с ней поехать - в сауне развлекался. Риту укусил клещ. Думаешь, Вадим помог ей? Нашел врача? Просто поддержал? Ничего подобного! Оформил развод и отбыл за границу, а девочка умирала на руках своих родителей! В этом весь Вадим - жестокость его стиль. Наплевательство - реноме! У него есть только он. Его мнение, его желание - все остальное не в счет. Думаешь, почему он женился в четвертый раз? Ему было скучно одному. Не привык он себя обслуживать: стирать, убирать, готовить. Нужна жена. Женщины за рубежом воспитаны иначе, чем у нас. Они не станут заниматься рутиной повседневных дел, безмолвно снося роль домработницы. Поэтому Вадим женился лишь на россиянках. Приехал и, очаровав очередную подходящую ему дурочку, увез ее в Швецию. Ей было 18. Совсем ребенок... Одна в чужой стране, без знания языка, местности. Кошмар! Девочка погибла: он довел ее до того, что она сломя голову, в дождь, поехала, куда глаза глядят лишь бы не видеть его. И конечно дело кончилось плачевно. Управлять машиной на серпантине в дождь, в состоянии неадекватности... Года не прошло, Вадим женился вновь! Женщина с ребенком. Не знаю, что она думала себе, но вышло, как хотел он. Не подошла она ему. Отвез на Красное море и утопил. Сына выкинул домой, к старенькой матери покойницы. Ребенку было 8 лет! Вадим сломал ему психику, превратил в истерика. Итог - парень попал в тюрьму. Думаешь, отчим хоть раз поинтересовался его судьбой? Нет. Он забыл его, как только посадил в самолет!... А Ира, его последняя жена? Умница. Красный диплом об окончании двух институтов! И должна была сидеть в глуши, прислуживая ему, как падишаху. Она не выдержала давления.
   Маша верила и не верила матери. Услышанное никак не сходилось с тем, что говорил отец, не подходило к тому человеку, что сидел в столовой. Складывалось впечатление, что речь идет о двух разных людях. `Может мама из-за сестры на дядю Вадима зла, вот и наговаривает'? -- подумала девушка.
   -- Ты говоришь - однолюб. Если бы, -- словно угадав мысли дочери, сказала женщина. -- Вадим вообще не способен любить кого-то кроме себя. Ты можешь подумать, что я не объективна в суждениях из-за тети Иры. Чтоб ты поняла, что это не так, я расскажу, что с ней случилось - она повесилась, как его последняя жена. Из-за него. Он всегда умел влюблять в себя, привязывал крепко. Ира очень любила его, верила, готова была пойти против родителей. Да, твоя бабушка видела Вадима насквозь и понимала, что ему нужна квартира. Связи. Статус, а не дочь. Она была против встреч. Но Ира никому не верила. Вадим - вот был ее алтарь. А потом получила подтверждение словам матери: Вадима посадили за изнасилование!
   Зрачки Маши расширились от удивления:
   -- Дядя Вадим сидел? Он насильник?!
   -- Да. Когда Ира узнала, в чем его обвиняют, она сначала не поверила, даже уговорила отца помочь Вадиму. Твой дед был великодушным и слишком мягкосердечным человеком. Он взялся помочь, но, узнав нюансы дела - не стал. Предоставил дочери факты преступления ее любимого. Ира и тогда не поверила - решила встретиться с потерпевшей.... И убедилась в правоте родителей - ее непорочный, всеми оклеветанный Вадим оказался зверем. Она не захотела с этим жить и повесилась.
   -- А дядя Вадим? Что было потом? Как он узнал о ее смерти?
   -- Егор сказал, твой отец. Вадим выскользнул из рук правосудия через 2 недели после смерти Иры. Пообещал своей жертве, что жениться на ней, если она снимет обвинение. Глупая так и сделала... и пропала. Больше ее никто не видел. Следом исчез и Вадим. Сбежал сначала в Москву, потом за рубеж.
   -- Мам, но как его выпустили, учитывая, что он был под следствием?
   -- Не знаю. Вадим умеет найти решение любых проблем: кого купить, кого очаровать, кому солгать... Теперь ты понимаешь, почему мне не спокойно пока он в нашем доме, пока в Питере?
   Маша отвела взгляд: она могла поверить рассказу матери о женах дяди, с трудом - в то, что он коварный, себялюбивый тип. Но в то, что он насильник? Нет! Стоило лишь вспомнить его лицо, манеры, обаятельную улыбку. Нет, такому мужчине незачем насиловать женщин, ему скорей пристало от них отбиваться.
   -- Нам нужно быть на стороже, девочка. Конечно, он папин брат и мы обязаны проявить гостеприимство, обеспечить комфорт, относиться к Вадиму уважительно и корректно. Однако не забывай, пожалуйста, что я рассказала тебе о нем. Будь внимательной и осмотрительной, не говори лишнего, не посвящай его в нюансы семейных дел.
   Маша отщипнула укроп из пучка стоящего в баночке с водой, пожевала в раздумьях и спросила:
   -- Мама, а тетя Ира была нормальной?
   -- В смысле? -- нахмурилась Вера.
   -- В прямом. Что она давиться удумала? Взяла бы да просто бросила дядю Вадима.
   Вероника растерялась: на этот вопрос у нее не было удобного ответа.
   -- Ты излишне рациональна, -- нашла, что сказать.
   Маша хотела возразить, а заодно уточнить, в чем криминал рационализма, но дверь открылась, и в кухню зашел Вадим:
   -- Я бокалы принес, -- поставил посуду на стол.
   -- Хорошо, -- схватилась за них, как утопающий за соломинку Вероника, поднялась и пошла мыть.
   -- У вас нет посудомоечной машины? -- слегка удивился мужчина.
   -- Нет, -- лукаво улыбнулась ему Маша. -- У мамы пунктик на счет кухни. Все должно быть стерильно и сделано своими руками: от приготовления пищи, до мытья посуды.
   Вытащила стебель укропа, и принялась жевать его, не сводя глаз с мужчины: вкусный...
   -- А в чем изюминка? -- насмешливо выгнул бровь Вадим, продолжая с улыбкой поглядывать на девушку.
   -- В том, что мама, сделав все сама, уверена что ни один микроб из патогенной флоры не проникнет в организм и не разрушит наше здоровье.
   В голосе девушки слышалась ирония. Вадим хмыкнул с пониманием. Вера осуждающе покосилась на дочь: что разговаривали, что нет - ничего Маша не поняла и не приняла.
   -- У каждого свои странности, -- заметил философски мужчина. Взял стебель укропа и, принялся жевать, копируя девушку. Маша рассмеялась. Вадим повернулся к Вере. -- Есть прекрасная техника, микробов в ней после обработки посуды не остается. Давай завтра поставим - убедишься сама.
   -- Нет, Вадим. Мне нравиться мыть посуду.
   -- Успокаивает?
   Женщина непонимающе посмотрела на него.
   -- Я к тому, что рутинные дела порой необходимы. Монотонность помогает успокоиться после суетного дня, привести мысли в порядок, обдумать что-то.
   -- Да, -- кивнула Вера.
   -- Тебе всегда нравились хлопоты по дому.
   -- Это плохо?
   -- Наоборот. Завидую Егору, по-хорошему, конечно. Ему повезло с женой. Сейчас женщины, как правило, стремятся вон из дома. Их больше интересует карьера, чем семья... Егор сказал: ты открыла салон?
   -- Да. Скорей не для капитала, для души. Небольшой косметический салон...
   -- Где?
   -- На Московском проспекте.
   Вадим не сдержал кривой усмешки: ма-аленький, видать, салон.
   -- Хороший доход?
   -- По всякому.
   -- И как ты успеваешь совмещать дом и работу, -- восхитился мужчина. Но Маше почудилась насмешка в тоне. Она поспешила развеять сомнения дяди, ответив вместо матери:
   -- К нам приходит домработница.
   -- А-а. Понятно.... Маша, ты не покажешь мне семейный альбом?
   -- Хотите посмотреть фотографии?
   -- Да. Интересно, как вы росли, как жили. Егора-то я два года назад видел, а вас и Веру лет восемь не доводилось.
   -- Вы встречались с папой два года назад? -- спросила поднимаясь. -- Он ничего не говорил.
   -- Не о чем было говорить. Пересеклись случайно в Мюнхене.
   -- Да, я помню, он летал в Европу по делам фирмы.
   Они вышли с кухни, оставив Веронику одну. Женщина обессилено прислонилась к стене у мойки: столько лет ей удавалось держать себя в руках, а сегодня вдруг сорвалась. Правильно говорят - есть предел человеческому терпению. Вот только не вовремя он наступил. Совсем некстати. Как и гость. Ах, если б ее жизнь сложилась, как она мечтала, как представляла в те давние годы. Если б Егор был другим и любил хоть самую малость. Если б Вадим хоть на грамм подурнел, был менее успешен в жизни...
   Да, она сделала ставку не на того - кто виноват?
   Верка, дура!...
  
  
   Грекова заглянула в гостиную: на разложенном диване полулежали Маша и Вадим, и посмеиваясь, листали фотоальбомы.
   Вере не понравились их позы, улыбки, взгляды, но она промолчала и даже не выдала своего присутствия. Тихо проскользнула в спальню.
   Егор лежал, не раздевшись на постели и смотрел в потолок. Любимая поза мужа, любимое занятие - раздражающее женщину изначально. Егор присутствовал в доме, при этом умудряясь отсутствовать.
   -- Я хочу спать. Устала. Сними, пожалуйста покрывало, -- стараясь выглядеть, как обычно спокойной, попросила Вероника. Греков покосился на нее, дождался, когда она снимет блузку, и встал, сбросил покрывало, откинул одеяло. Принялся раздеваться сам:
   -- Вадиму будет удобно в гостиной?
   Молчание.
   -- Ты поставила новую зубную щетку в ванную?
   Тишина.
   -- Вера, я спросил.
   Женщина легла на постель и уставилась на мужа из-под опущенных ресниц.
   -- Мы должны обеспечить ему комфорт, -- лег тот рядом.
   -- Я ничего ему не должна. А ты для начала должен был поставить меня в известность, что планируешь пригласить его пожить у нас. За столько лет подобное и в голову тебе не приходило, а сегодня вдруг ты решил, что так будет лучше.
   -- Да. Не ломай голову. Твое дело ухаживать за гостем, делать все, чтоб он остался доволен.
   -- Что ты задумал? -- развернулась к мужу Вероника.
   -- Неважно. Если все получиться, наши дети не будут нуждаться.
   -- Они и так не нуждаются.
   Егор промолчал: к чему Вере знать, что его бизнес приходит в упадок, фирма медленно, но верно рассыпается под давлением более мощных конкурирующих фирм.
   -- Егор, твое решение скоропалительно. Ничего кроме неприятностей Вадим нам не принесет.
   -- В любом случае - он мой брат.
   -- А у меня была сестра.
   -- Что вдруг ты решила вспомнить о ней? В пику Вадиму?
   -- Ты догадлив.
   -- А ты не дальновидна.
   -- Да. Потому что о будущем у нас думаешь только ты. Из года в год. Только о нем. И при этом не замечаешь настоящего, а твое светлое будущее так и не наступает. И не наступит. Потому что вся твоя жизнь - стремление к эфемерной цели. Ты и сам стал призраком. Не видишь ничего, не замечаешь. Сухой прагматизм, скрупулезные расчеты по любому поводу.
   -- Любой человек должен думать о будущем и строить его сам.
   -- Но не ломать при этом окружающих! Не забывать, что завтра будет лишь завтра, а еще есть и сегодня!... Я устала Егор. Я смертельно устала хранить фальшивую маску благопристойности, видимость счастливой семьи.
   -- Терпи.
   Вера скрипнула зубами: сколько можно, зачем?!
   И тут же ответила: за тем, что у нее ничего нет, а жить она привыкла хорошо, не отказывая ни себе, ни детям. Развестись много ума не надо, а что будет потом? На что она станет жить? Салон принадлежит Егору, и если б ни его вложения давно бы зачах. Только на выплату аренды помещения колоссальная сумма уходит. Квартира? Общее имущество. Машины? И что возьмешь со старенькой камрии? Нет, развод не выход. И дети ее не поймут - для них отец дороже матери, хоть и видят его реже. Впрочем, может, поэтому и дорог? Нет, он действительно очень хороший отец, но муж - никакой. Есть и словно - нет. Однако она привыкла к нему, знает все его достоинства и недостатки, и каким бы он не был, а как антураж бесподобен. Вывеска замужней женщины удобна.
   В который раз здравая мысль о разводе наталкивается на веские аргументы против? Так Вероника и барахтается из года в год в семейном болоте, повязанная по рукам и ногам. Сначала надеясь на лучшее и веря, потом, заставляя себя верить, а сейчас верь - не верь - выхода все равно нет - 22 года вместе. Дети опять же... Вот он главный аргумент! Камень на шее!
   -- Слышала сотню раз - ради детей мы должны сохранять отношения.
   -- Разве я был не прав? У нас чудесные дети: самостоятельные, умные, здоровые. Ради их благополучия стоит терпеть.
   -- Мне!
   -- Тебе? -- Егор приподнялся на локте, уставился на женщину. Его возмутил ее недовольный тон, вызывающее поведение, не уместное учитывая гостя в квартире. Именно присутствие Вадима в доме остановило Егора от едких замечаний, дабы не спровоцировать скандал Вера явно была раздражена и обижена, а значит, не способна контролировать свои эмоции. -- Позже поговорим.
   -- Как обычно. Ты стремишься оставить неприятную тему.
   -- Не уместную. Прибереги свои претензии на отдаленное будущее. Не забывай о госте и о детях.
   Вера чуть не заплакала с досады. Села, достала из тумбочки успокаивающее, и проглотила не две таблетки, как обычно, а три.
   Егор отвернулся. Он ненавидел ее привычку пить на ночь снотворное, успокоительное. Она и так по жизни была меланхоличной, зачем еще усугублять заторможенность? Чтоб не чувствовать его прикосновений? Но они давно спят скорей как брат с сестрой, чем как супруги.
   -- Ты уже как наркоманка...
   -- С тобой иначе никак!
   В голосе жены слышалась злость. Егор пересилил себя и пошел на примирение. Нужно - ради детей, ради спокойной обстановки в доме.
   Склонился над женщиной, обнял почти ласково:
   -- Верочка, ты же понимаешь, что я не просто так пригласил Вадима пожить у нас.
   -- Объясни - зачем? Ты представляешь, сколько хлопот с гостем? И все ляжет на мои плечи!
   -- Но ты же умница, справишься.
   -- Ради чего, Егор?!
   -- Ради детей. Ради их благополучия. Мои дела идут все хуже и хуже, а Вадим - богат. У него нет никого кроме нас...
   -- Жениться...
   -- Не факт. Если мы правильно будем себя вести, и сможем склонить его к мысли что лучшей семьи, чем наша ему не найти, то все сложиться более, чем хорошо. Его нужно привязать к детям...
   -- Вадима?! Ты сам веришь в то, что говоришь?
   -- Да. Ты не горячись и послушай меня. Вадим вряд ли настроен, жениться восьмой раз. Если только не естественная нужда в близком человеке. Так пусть дети заменят ему то, в чем он нуждается. Мы. Тепло, забота, понимание. Он растает, привяжется. Он уже не молод. Придет время - кому он оставит свои капиталы?
   -- Рано ты его хоронишь. Он нас всех переживет!
   -- Я не желаю ему смерти, наоборот - дай Бог ему долгих лет. Но давай реально оценим расстановку сил: конечно бизнес он не отпишет, однако квартиру на Невском - легко. Она все равно стоит закрытая в его отсутствие. А Маше будет двадцать один год, жених вон за ней ходит. Можно склонить Вадима, чтоб он отписал квартиру ей. Реально. Если, конечно ты поможешь. Нужно-то всего лишь показать разницу меж тем как жить одному, и как хорошо жить семьей. Доказать, что здесь ему будет лучше и сейчас и потом, что нет надобности селиться в гостинице или пустоте квартиры на Невском. Дать ему понять, что здесь его любят, ценят, уважают. Ждут, всегда рады.
   Вероника задумалась: в словах мужа было рациональное зерно, и можно было бы принять план и попытаться его осуществить, но что-то мешало поверить в то, что у них получиться.
   -- Вадима не проведешь.
   -- Никто не собирается его проводить. Он мой брат. Это было, есть и будет. В любом случае. Конечно, нужно было бы сближаться много раньше, но кто знал, что он столько лет будет болеть твоей сестрой.
   -- Хочешь сказать, что он настолько был влюблен в нее, что не мог забыть? И при этом женился.
   -- Человек не может жить один, тем более Вадим. Ему никак без женщины. Бизнес очень жесткая игра. Что о нем будут думать, если у него не будет жены или любовницы? Что он кончился, как мужчина? Красивая девка всего лишь вывеска, необходимая для поддержания имиджа.
   Лицо Веры закаменело. Она отвернулась, чтоб Егор не увидел его. Греков же и не смотрел на жену - он смотрел перед собой и разговаривал тоже с собой. В голосе слышалась тоска и донельзя нервировала женщину, знающую ее причину.
   -- В сердце может жить одна женщина, притом, что может быть семья, масса других привязанностей, но у любого мужчины должна быть тихая пристань. Для Вадима это мы. Должны стать. Ты понятия не имеешь, как тяжело человеку любить одну, жить с другой... Но существует слово - надо. Вадим не смог забыть Ирину. А ты ему напоминаешь ее. Вот он и старался не появляться здесь, не видеть тебя, чтоб не бередить рану. Я понимаю его.
   Мужчина вздохнул и откинулся на подушку, продолжая говорить:
   -- Наконец-то он немного оттаял, согласился пожить у нас. Значит, рана затянулась... Благоприятный момент. Для нас. И для него. Успокоился... Сколько лет он боролся с собой?...
   -- Я вызову Лику, а сама пойду на работу, -- заявила Вера, зная как заставить Егора замолчать. И закрыла глаза - теперь можно и поспать. Отдохнуть, упокоиться и с новыми силами в новый день. А сил ей понадобиться не мало. Но если с утра до вечера пропадать в салоне, то можно легко справиться с ситуацией. Пусть братья здесь лобзаются, строят планы, пьют, ностальгируют по былым дням -- ее это не коснется. И она сможет держать себя в руках, пережить неприятности. Обойти острый угол имени Вадима Грекова. А потом он уедет. И все пойдет, как шло.
  
   Глава 7
  
   `Я ненормальная...
   Как страшно думать о том.
   Как больно осознавать.
   Как тяжело поверить и смириться.
   Я - ненормальная?
   Говорят - да.
   Но психиатры - люди и могут ошибиться. В конце концов, кто придумал ту самую норму, по которой определяется степень нормальности? Ведь врачи не скрывают того факта, что большая часть населения имеет психические отклонения: депрессии там всяки, мании, фобии. И хоть один психиатрический диагноз можно легко поставить любому человеку. Тогда, что доктора принимают за норму, как измеряют степень отклонений? По какой шкале, линейке мерят адекватность личности? Может быть по краниометру, тому самому, что наци измеряли череп и после выносили вердикт: чистый ариец или явный еврей? Правда, если брать за точку отсчета определенную величину на их линейке, то, пожалуй, и негр, неподозревающий о грехах своих прародительниц, мог оказаться чистокровным арийцем, а кореец - евреем.
   Так, где же логика?
   И почему ее ищу я, ненормальная, а не те, что считаются адекватными личностями?
   Может, поэтому и ищу, что больная, а они не ищут, потому что здоровые'?
   Лика перестала мучиться вопросом, открыла глаза и уставилась на будильник перед своим носом: дурная привычка заводить каждый день, ставить его рядом с диваном на табурет, словно иначе она его не услышит, проспит, опоздает на работу. Но, при этом всякий раз просыпается за пять-десять минут до его трели. И, следовательно, проспать не может, как в принципе не может опоздать. Потому что её рабочий день не нормирован, и вообще работает она, от случая к случаю, да и работой обыденные дела назвать трудно. Обязанности? Тем более. Обязанность - груз, тяжесть, а девушке сей труд даже не в тягость, а скорей в радость...
   `Нет, я точно - ненормальная', -- подумала, вставая с постели. Накрыла ладонью кнопку будильника за пару секунд до звонка и прошлепала в ванную. День начался, как всегда.
   Впрочем, нет, что-то было не так. Не вне, внутри неё. Какое-то странное ощущение не то беспокойства, не то предчувствия - холодило под ложечкой.
   Лика внимательно оглядела свою физиономию в зеркале: может она что скажет?
   За ночь лицо не изменилось: прыщиками не обзавелось, но и от родительского наследства - широких скул и черных глаз - не избавилось. Прическа опять же, как у кошки после общения с пылесосом - обычное дело по утрам.
   `Точно - ненормальная'! -- скривила она рожицу своему отражению и включила воду. Кран фыркнул и обдал девушку водой.
   `Та-ак. А вот это уже интересно: еще в ванну не залезла, а уже мокрая. К чему это? Не иначе кто-то сплетничает о моей скромной персоне. Да и на здоровье: надо же о ком-то говорить'? -- подумала, настраивая воду. Залезла в ванну: `Что скажешь, водица-сестрица? Что меня ждет? Как день пройдет,'?
   Кран фыркнул и опять обрызгал её.
   `Не очень, да'?
   Повторный фонтан воды в лицо.
   `Ясно. Спасибо, утешила'.
  
   Лика только встала на кафель и успела взять полотенце, как зазвонил телефон. Большая редкость - телефонный звонок в её `ските', а в девять утра, почти такое же чудо, как мирротечение икон.
   А ведь она знала, кто это может звонить, но все равно поспешила в надежде, что это кто-то другой. Рванулась как скаженная в коридор и, поскользнувшись, грохнулась об пол. Лежала и думала: ` Вот тебе и ответ кто звонит - она. Ни принц из сказки, ни давно затерявшаяся на просторах жизни подруга, ни новоявленный родственник, ни дядюшка из штатов и ни Архангел Михаил из Эдема, а Вероника Львовна. А по сему спешить надобности нет и не было, и вообще, судя по подсказке, лучше и не отвечать на звонок. Но это глупость неимоверная - статья дохода у меня одна - терять ее не стоит... Однако не факт, что не потеряю: судя по всему, делать мне сегодня у Грековых нечего, все равно хорошего не будет'.
   Телефон смолк, давая девушке возможность встать, и опять зазвонил.
   `Придется взять трубку' - вздохнула и шагнула к аппарату, как к ступенькам эшафота:
   -- Алло?
   -- Лика? Ты еще спишь? -- голос хозяйки был, как всегда сдержан и сух. Хотя по отношению к другим - ровен, мягок и нежен, как их персидский палас ручной выделки.
   -- Здравствуйте. Нет, Вероника Львовна, не сплю.
   -- Хорошо. Тогда я хотела бы, чтоб ты подъехала через час. Да, ты что-нибудь планируешь на ближайшие 2-3 недели?
   -- Э-э-э, -- странный вопрос.
   -- А конкретно?
   -- Нет, ничего не планирую, -- `Разве что на Барбадос да Ямайку отправиться. С помощью Саббатини' -- подумала, но понятно, промолчала.
   -- Прекрасно. Хотела предупредить тебя об увеличении объема работы и соответственно времени. Ты будешь, нужна каждый день. Тариф тот же. Придешь, поговорим.
   Лика не успела выдавить и `а'? Как трубка противно загудела.
   Поговорили...
   `С чего это Грекова мои трудодни увеличивает?' -- озадачилась девушка.
   `Другая бы не озадачивалась, а порадовалась - дополнительная работа, дополнительная оплата!' -- одернула себя тут же: `Нет, я точно - ненормальная'.
   Но если повторять это с утра до вечера, то и любой нормальный с ума сойдет.
  
   Собраться Лике, что подпоясаться. Джинсы, футболка, куртка, кроссовки - готова. Пара взмахов щетки по волосам и вперед.
  
   Осень. Раньше она не любила это время года: холод, слякоть, грязь, печаль опавших листьев. Но последние года два или три смотрела на смену времен года по иному, не как на медленное, но верное умирание, а на благотворный сон. Как человек засыпает после тяжелого дня, так природа устав от феерии лета, снимала свои наряды, готовясь к ночи- зиме.
   Лика шла к остановке и жмурилась, с наслаждением вдыхая стылый, влажный запах осени: тонкий запах опавшей листвы, дождя и продрогшей земли. Девушка радовалась за деревья, газоны, аллейки - они готовится к отдыху. `Приятного вам сна, добрых зимних сновидений', - пожелала с улыбкой кленам у дороги, сиреневым кустам у жилых домов, величавым тополям у остановки.
   И запрыгнула в маршрутку. Вовремя. На небе, словно какой-то озорник открыл кран. Осенний ливень опустил водную завесу над городом.
   Лика смотрела в окно. В серых, пастельных тонах ненастья, что стучалось в стекло, ей почудился размытый силуэт. Струйки чертили, словно карандаш живописца, набрасывая эскиз портрета незнакомца - вот лоб, вот прямой нос, почти идеальная форма губ и высокий ворот распахнутой куртки, широкие плечи. А главное глаза - мудрые и усталые. Мужчина лет сорока.
   `Интересно, кто-нибудь еще видит его?' -- покосилась девушка на соседку. Та дремлет, ничего не замечая. Молодой парень слушает плеер. Пожилая женщина переговаривается со старичком, обсуждая тяготы пенсионной жизни. И никому нет дела до портрета на стекле. Как впрочем, и до дождя, и до друг друга.
   Лика пригляделась внимательней: может чудится? Нет, на месте портрет, и более четкий, чем был полминуты назад.
   `Кто ты? Что тебе надо? Нужна помощь?' - спросила у мужчины. Тот словно улыбнулся и прикрыл веки. На правой щеке образовалась ямочка, и в тот же момент капля воды слезой скатилась из глаза. Портрет исчез, размылся неровными линиями стек по стеклу.
   Как раз, когда Лике пора выходить.
   Она зябко поежилась: `жалко - зонт не взяла'.
   Хотя до метро два шага. А пока она будет трястись в вагоне, дождь может и закончиться. Ливни явление кратковременное.
  
   Только она зашла в подъезд, как столкнулась с Грековым старшим.
   -- Лика? -- спросил он притормозив. Глаза широко распахнулись, выдавая удивление. Девушка не сдержала улыбки для милого человека:
   -- Доброе утро Егор Аркадьевич.
   -- Доброе утро, Лика. Ты к нам? Почему так рано?
   -- Вероника Львовна просила.
   -- А-а. Да. Совсем забыл, -- улыбнулся. А девушка залюбовалась его улыбкой: искренней, доброй. Теплая ладонь мужчины легла на затылок Лики, губы прикоснулись ко лбу. -- У тебя все хорошо?
   -- Да, -- доверчиво прислонилась к его плечу. Тепло и уют, что дарили ей эти редкие минуты близости, были сравнимы разве что, с нирваной. Девушка ощущала себя нужной, любимой - счастливой.
   И вздохнула: ему и ей нужно идти на работу. Отодвинулась и, запечатлев ответный поцелуй на гладковыбритой щеке, перекрестила мужчину:
   -- Храни вас Бог и Ангелы-Хранители.
   Егор Аркадьевич рассмеялся и, качнув головой, легонько подтолкнул Лику к лифту:
   -- Через час увидимся. Беги.
  
   В квартире Грековых стояла тишина. Не удивительно: Егор Аркадьевич ушел на работу, Ярослав в школе, Маша наверняка еще спит. У нее ангина: значит постельный режим, покой, витаминные чаи, книги из папиной библиотеки. Вероника Львовна наверняка в своем `храме' - на кухне. Да, дверь плотно прикрыта.
   Лика скинула верхнюю одежду, кроссовки, и легонько постучала, перед тем как зайти в помещение.
   Вероника Львовна пила чай и писала очередной указ. Ей, кому же еще?
   -- Здравствуйте.
   -- Здравствуй, Лика, -- кивнула сухо. Лицо словно из воска вылили. `Интересно, что случилось?' -- нахмурилась девушка.
   -- У вас все хорошо, Вероника Львовна?
   -- Почему ты спрашиваешь? -- уставилась на неё подозрительно.
   `Значит, я попала в точку'.
   -- Вы бледны.
   -- Не выспалась. Иди сюда. Можешь сесть.
   Девушка послушно опустилась на табурет.
   -- Вот список первоочередных дел. Ясно?-- Вероника развернула к ней лист исписанной бумаги. Лика пробежала взглядом по строчкам: Паласы и дорожки пропылесосить, полы вымыть, цветы полить, пыль протереть, в комнатах прибрать, привести в порядок ванную комнату, Машину дубленку в химчистку отдать, купить салфетки, зубную пасту, колдакт, аспирин, амоксициллин, оплатить телефон.
   И кивнула: Все как всегда, обычный распорядок дел Золушки.
   Вскинула ладонь к виску:
   -- Будет сделано.
   Женщина недовольно посмотрела на девушку:
   -- Не вздумай резвиться. Завтра в девять будь здесь. И так каждый день пока не отпадет надобность в твоих услугах. У нас гости. Если увижу, вернувшись с работы домой хоть соринку в комнатах, лишу премии, если узнаю, что ты позволила себе вольности, нарушила пункты нашего договора - уволю.
   Лика опять кивнула: что ж не ясного? Сколько она работает у Грековых, столько Вероника Львовна её выгоняет. Но ни разу не выгнала. Потому что не может - это знает она, это знет Лика. Но подобный вариант не исключают обе - одна мечтая, другая - опасаясь.
   -- Займись пока ванной. И не шуми!
   И выпихнула из кухни.
  
   Вероника Львовна готовила завтрак.
   Лика протерла кафель в ванной, пытаясь разложить услышанное и увиденное за утро по своим полочкам, и пришла к гениальному выводу - что-то происходит. И знала - что? Перемены. Их запах ни с чем не сравнить. Так пахнет зимой в октябре, весной в феврале, дождем в безоблачный солнечный день. Нечто подобное уже витало в квартире Грековых. Аромат перемен сгущался, грозя стать видимым, слышимым, осязаемым. Еще чуть-чуть и ей казалось - она дотронется до него.
   Одно девушке было не ясно - каким образом это относится ко ней? А то, что так и есть сомнений не было. У нее обостренное чутье на подобные вещи. Она знала, что Господь всегда подсказывает ей, что и как. Другое дело, что она не всегда правильно истолковывает подсказки.
   `Например, к чему у меня с утра сосало под ложечкой? Так бывает и перед хорошими, и перед плохими событиями. Но если сложить остальное: то, что в ближайшее время у меня будет много работы, а, следовательно, и заработок увеличиться, то, что я не опоздала, встретила Егора Аркадьевича, а не злую соседку или старого добермана, говорило о хороших переменах. Но если подумать с материальной точки зрения, приняв во внимание вид Вероники Львовны, обещание Егора Аркадьевича вернуться через час, гостей, и атмосферу беды, витающую в квартире Грековых, то перемены в их семье грозят неприятностями мне. Минимум лишусь работы. Однозначно плохо, но к плохому ли - вопрос. Два минуса могут дать плюс', -- думала вытирая пол.
   И перестала ломать себе голову, отложив решение ребуса до следующей подсказки.
   Убрала тряпку и пошла поливать цветы.
   Распахнула дверь в гостиную и замерла: вот тебе и подсказка.
   У разложенного дивана стоял мужчина в плавках. Невысокую, но крепкую и ладную фигуру обнимали туманные тени ненастного дня. Волосы чуть взъерошены, взгляд черных глаз цепок и пронзителен. Надменный, оценивающий прищур...
   У Лики екнуло сердце. Под ложечкой опять засосало и прошло холодом к горлу понимание - лицо мужчины и портрет на стекле нарисованный утренним ливнем был один в один!
   Девушка шагнула навстречу незнакомцу: коль дал Господь, не ей от его дара бегать. А что и зачем - ему видней.
  
   Вадим только встал и хотел одеться, как дверь в комнату распахнулась и на пороге появилась девушка. Молча застыла, во все глаза, разглядывая его. Не то, что он не ожидал подобной бесцеремонности или растерялся под пристальным взглядом темных глаз, скорее он просто потерялся в них: пронзительных завораживающих, знакомых, как его собственные глаза и одновременно не знакомых, далеких, как звезды на небе; живых и словно - мертвых.
   Таким взглядом можно и убить, и оживить.
   Вадим забыл что хотел, где находится. Он смотрел на незнакомку и силился совладать со странной, одуряющей тишиной в голове... и теплом, что вдруг разлилось в груди, пошло по членам и мышцам волной.
   Нужно было бы возмутиться и выставить вон незваную посетительницу, но именно этого и не хотелось делать. И казалось, что перед ним не человек, а призрак или виденье, и стоит лишь шевельнуться, издать звук, как оно исчезнет.
   Девушка качнулась, неслышно подошла к Вадиму и остановилась так близко, что он уловил запах ее волос, черных, как ее глаза. Тонкие, неестественно белые пальцы потянулись к нему, дотронулись до старого рубца на груди, застыли на рубце оставленной заточкой щербатого на ребрах. В глазах девушки появилась тоска и боль, словно давно забытая Вадимом рана отдалась незнакомке и та приняла ее, прочувствовала.
   -- Господи, как же тебе было больно, -- прошелестел тихий голос. Глаза стали влажными. Слезинка покатилась по бледной щеке и вызвала в груди мужчины щемящее чувство сострадания. Забытое, затерянное где-то за горизонтом жизненных перипетий.
   `Что за ерунда'? -- дернулся Вадим.
   -- Вы кто? -- спросил грубо, сердясь на себя за глупые чувства. Принялся одеваться. Девушка молча смотрела на него и хоть бы шевельнулась, отвернулась. `Да кто она такая'? -- нахмурился мужчина. Развернулся к ней, спросил вновь, застегивая рубашку. -- Вы кто?
   Девушка сникла. Пальцы и без того бледные, посинели, крепче стиснув кувшин.
   -- Я Лика, -- ответила тихо, разглядывая голые ступни мужчины.
   -- Кто?! -- поддался к ней Вадим, нахмурился: какая Лика? Что это - должность, имя? Часть слова?
   -- Лика, -- повторила девушка, вскинув на него взгляд, бесхитростный, наивный, как у ребенка. Страшный в своей открытости. Как она живет с такими глазами, таким взглядом?!... О чем он думает? А о чем спрашивал? Разве имя?
   Вадим выпрямился, насмешливо бросив:
   -- Вы потрясающая девушка, Лика.
   Но вместо растерянности и попытки понять к чему он это сказал, девушка заулыбалась, чем ввела мужчину в шок. Мало, у нее были уникальные глаза, так еще и улыбка под стать! Смотришь и невозможно не улыбнуться в ответ.
   -- Кто вы, Лика? -- тихо, боясь вспугнуть Мадонну грубостью голоса, спросил Вадим.
   -- Домработница. А вы - гость, да?
   -- Гость?... Да. Вадим Греков.
   -- Брат Егора Аркадьевича?! -- непонятно чему обрадовалась девушка.
   -- Ага, -- хохотнул мужчина. -- Забавная вы... А Лика, сокращенное от Веролики?
   -- Нет, от Ларисы.
   Брови Вадима взметнулись вверх:
   -- Простите?
   -- Мне `с' потеряли в паспортном столе. Написали `к'. Получилась не Лариса, а Ларика. Необычно, правда? Я не стала спорить, менять. Как Бог дал, так тому и быть. Сократила до Лики и живу. Привыкла, даже нравится.
   Вадим хмыкнул, качнув головой: чудачка.
   -- А скажите, Лика, вы умеете кофе варить?
   -- По-турецки или глиссе?
   -- О-о, какие познания. Да я бы и по-русски не отказался.
   -- А я по-русски не умею, -- искренне огорчилась девушка, и Вадиму захотелось обнять ее, приободрить. Что за ерунда? Что с ним твориться?
   Отошел, сел на постель подальше от странной девушки:
   -- По-русски - сколько в турку войдет. Главное, чтоб кроме кофе в ней еще и вода присутствовала, -- принялся натягивать носки.
   -- А сахара сколько?
   -- Сахарницу. На стол. Отдельно.
   Лика засмеялась и выскользнула из комнаты, прикрыв за собой дверь.
   Вадим замер с носком в руке, с улыбкой глядя на закрытую дверь, за которой скрылась диковинная птаха. Если б кто встретил сейчас его взгляд - не поверил бы, что он принадлежит Грекову.
   Взгляд был теплым и ласковым.
  
   Она помчалась на кухню. Без труда нашла турку, открыв дверцу шкафчика. В другом нашла кофе, бухнула от души в посудину, залила водой и поставила на плиту:
   -- Варись, варись, с хворобами борись. Уйди хмарь, маёта, печаль да потягота, свались, скатись болесть и забота, -- зашептала в кофейную черноту, помешивая длинной ложкой, по часовой стрелке: чтоб по-её было, чтоб в прок Вадиму пошло. Ему надо, необходимо. Видела она на дне его зрачков наледь неверия, усталости да тоски. Понимала: гнетут они его, печалят, на темную сторону мысли тянут. А сам-то он солнечный, чистый, что лучик...
   -- Что ты здесь делаешь?! -- что кнутом по хребтине дали. Девушка вздрогнула, испугалась. Встретившись с колючим взглядом голубых глаз, вспомнила - ей же нельзя здесь!
   -- Вон, я сказала! -- выхватила турку Вероника Львовна.
   -- Что случилось? -- спросил Вадим, застыв у дверного косяка.
   -- Доброе утро Вадим, -- смягчилась Грекова. Лика же боялась с места сдвинуться.
   -- Что случилось, Лика? -- шагнул к ней мужчина.
   -- Лика иди! -- приказала женщина.
   Вышла, не ей хозяйке перечить.
  
   -- Зачем так грубо? -- прищурился недовольно Вадим, усаживаясь за стол. -- Я просил Лику сварить кофе. Вижу, она сварила. Чем она тебя возмутила?
   -- Лика не должна появляться на кухне. Ты не знал об этом, но впредь, пожалуйста, не проси ее что-то варить, подогревать, наливать. Ей запрещено переступать порог кухни, -- нехотя пояснила Вера. Вылила кофе в раковину и поставила новую порцию.
   -- Почему? -- озадачился мужчина.
   -- Потому что, Лика не совсем нормальна.
   -- Извини, Вера: что значит - не совсем нормальна? Человек может быть нормален или не нормален, а совсем или по частям - нет.
   -- Она не в себе, Вадим.
   -- Сумасшедшая?
   -- Грубо, -- поморщилась женщина. Расставила чашки на столе, тарелки с бутербродами.
   -- Но точно?
   -- Я не психиатр Вадим.
   -- Тогда почему ставишь диагноз?
   -- Разве по ней не видно?
   -- Нет. Странная - да, но сказать, что она ненормальна - не могу.
   -- Вы только познакомились.
   -- В смысле: самое интересное ждет впереди? Спасибо, Вера.
   -- Она спокойная...
   -- Не буйная?
   Женщина недовольно посмотрела на мужчину: к чему сарказм? Над кем он насмехается? И отвернулась, взяла турку, разлила кофе.
   -- Лика хорошая девушка, работящая, но она как ты заметил - странная. И странностей много. Слишком.
   -- Угу. А одна из странностей - любовь к ядохимикатам?
   -- Извини?
   -- Ты боишься, что она по неадекватности своей что-нибудь подсыплет вам в пищу?
   -- Не исключаю. Никто не может знать, что в голове у больного человека.
   Вадим отхлебнул кофе, пытливо поглядывая на собеседницу:
   -- Тогда зачем держать такого человека в домработницах? Не проще закрыть перед ней не кухонную дверь, а входную?
   -- Увы, нет, -- женщина достала молочник и оставшийся с вечера торт. -- Будешь?
   -- Буду. Объяснения. Любопытство меня мучает.
   Вера принялась резать торт, скрывая отвратительное состояние души, желание послать Вадима к черту с расспросами. Мало она чувствовала себя неуютно в его обществе, так должна еще приветливо отвечать на вопросы! Какого рожна он вообще появился в городе? Что ему в своей Швеции не сиделось? Что он вообще делает на ее кухне?!
   И почему он в свои 43 превосходно выглядит, сохранив и блеск глаз, и свежесть лица и подтянутость фигуры?!
   -- Вера я не хочу торт, я хочу ответ, -- настойчиво процедил мужчина.
   -- Хорошо. Егор против ее увольнения, -- брякнула ножом о стол, и принялась пить кофе, старательно разглядывая умильных кисок на стенном календаре.
   Ответ Веры и ее вид, наводили на размышления. Неприятные, с оскоминой чего-то грязного, низкого, что в принципе не подходило к образу девушки. Егора?...
   Вадим взял бутерброд, чтоб занять паузу видимостью аппетита. Но не чувствовал, что ест, пьет. Ему отчего-то была невыносимо неприятна мысль, что Егор и Лика любовники. И категорически не нравилось то, что ему есть до этого дело.
   -- Она его любовница? -- спросил в лоб.
   Вероника подавилась кофе. Откашлялась и выдохнула:
   -- Нет. Как тебе пришло такое в голову? По себе судишь?
   И хоть удивление женщины не вызывало сомнения, Вадим все равно ей не поверил:
   -- Тогда почему он против? Как вы вообще ее нашли? По объявлению?
   -- Егор привел и поставил пред фактом. Лика дочь его знакомой. Коллеги еще по заводской комсомольской организации.
   -- Вот как. Взаимопомощь? А что девушка сама себе работу найти не могла?
   -- Я не вдавалась в подробности. Поставила четкие условия, чтоб ее не было здесь, остальное... Она справляется. Меня устраивает.
   -- Оплата устраивает, да? -- смекнул Вадим.
   -- И это тоже.
   -- Извини за нескромный вопрос: сколько ты ей платишь?
   -- Сто рублей в день плюс премиальные, если справляется. Еще сто.
   -- В год?
   -- В месяц.
   Вадим молчал минуту, глядя на женщину, как на гремучую змею. Отодвинул чашку и встал, бросив с нескрываемой желчью:
   -- Ты на удивление щедрый работодатель.
  
   В совершенно отвратительном настроении он прошел в гостиную. Делая вид, что не видит Лику, заправляющую диван, взял часы с трельяжа, застегнул браслет на руке, накинул пиджак на плечи. И хотел выйти, но в комнату заглянула Маша, нечаянно преградив ему путь:
   -- Уже встали?
   -- Да. Доброе утро.
   -- Доброе утро, дядя Вадим, -- расцвела улыбка на лице девушки. -- Завтракали?
   -- Да, спасибо.
   -- Вы куда-то собрались? -- кивнула на пиджак. Улыбка поблекла, а в голосе слышалось огорчение. Вадим мысленно усмехнулся: а племянница, похоже, неровно дышит в его сторону. Хорошо это для него или плохо? Для него никак, но для исполнения задуманного - отлично.
   -- Хочу за вещами съездить. Не привык я в одной рубашке два дня ходить.
   -- А я постираю...
   -- Зачем? Она одноразовая, ее не в машинку, а в мусоропровод надо.
   -- Серьезно? -- не поверила Маша. По ее мнению такую шикарную рубашку после разовой носки выкидывать - верх расточительства. -- Жаль. Она вам идет.
   -- Уговорила, одену такую же. А хочешь, поехали со мной? Поможешь по-женски да и по-хозяйски - что взять, что не надо, у вас есть. Потом в кафе посидим, в тайне от мамы, чтоб она за наши желудки не беспокоилась. В магазины зайдем, к обеду что-нибудь возьмем.
   -- Ой, я с удовольствием. Сейчас переоденусь. Подождете?
   -- Конечно, Машенька, -- сладко пропел Греков.
   Девушка глянула в черные глаза и смущенно отвела взгляд, уставилась на Лику, застывшую посреди комнаты в обнимку с подушкой:
   -- У меня будешь убирать, книги на место поставь: к папе в библиотеку. И больше ничего на столе не трогай, -- и поспешила к себе, переодеваться.
   Вадим покосился на Лику: та смотрела на него, как мать на любимого сына-забияку, и молчала. Мужчина вышел, тщательно прикрыв за собой дверь.
  
   Лика не знала, что ей не понравилось, но не понравилось точно. Может их взгляды, что они бросали друг на друга?
   `Маша глупенькая. Вряд ли она понимает, что смотрит на дядю далеко не по-родственному. Но он... Явно завлекает ее, хоть не испытывает и доли интереса. В его глазах нет и миллиграмма тепла для нее', -- думала, слушая, как они посмеиваются в коридоре, переговариваются, собираясь на прогулку. И не могла пошевелиться: ей казалось, происходит что-то страшное, чему она становится невольным свидетелем. И не хотела бы этого знать, но не могла избежать своей участи.
   `Господь за какой-то надобностью ты отвел мне роль в данной пьесе? И кого - наблюдателя, спасителя? Виновницы, виновной?'
   Она решила поговорить с Вероникой Львовной, и, дождавшись, пока Вадим и Маша уйдут, направилась к Грековой.
  
  
   Та собиралась на работу, скидывала в сумочку какие-то бумаги со стола, шарила взглядом округ в поисках сотового. Наконец заметила девушку, испуганно вздрогнула:
   -- Господи, Лика! Нельзя же так пугать людей! Ты научишься когда-нибудь стучать, прежде чем войти?
   -- Дверь была приоткрыта.
   Вероника Львовна поморщилась, и хотела возразить, но, увидев сотовый, забыла о девушке. Да и какое ей дело до невоспитанной прислуги? Взяла телефон и двинулась к выходу, но в дверях стояла Лика и уходить не собиралась. Вера удивлено уставилась на нее:
   -- Как это понимать?
   -- Вероника Львовна, Вадим Аркадьевич очень хороший человек...
   -- Приятно слышать. Понравился? -- спросила с сарказмом, и, отпихнув девушку, прошла в коридор. Лика за ней, как хвостик за лисой.
   -- Он не может не нравиться. Но он способен на поступок...
   -- Чем плохо? -- присела на пуф, чтоб надеть сапожки на острой шпильке.
   -- Смотря для кого. Скажите: он вам друг или враг?
   Грекова замерла с сапожком в руке. Повернулась к домработнице, подозрительно уставившись на ненормальную:
   -- Что за странные вопросы? Вадим брат Егора. Родной, -- а голос глухой, и тон неуверенный. И сапог забыт. -- Что смолкла? Я жду объяснений? Что пришло тебе в голову? Что-то увидела, почувствовала?
   -- Мне показалось, что Маша слишком внимательна к Вадиму Аркадьевичу и тот расположен к ней...
   Вера смерила девчонку едким взглядом и одела, наконец, обувь:
   -- В следующий раз, когда тебе что-то покажется, перекрестись, -- бросила, надевая пальто. Процокала каблучками к выходу и хлопнула дверью.
  
   Глава 8
  
   Они вошли, внося в квартиру беззаботный смех. Вадим приобнял девушку, помогая ей снять обувь. В этот момент в коридор из кухни выглянула Вера, замерла, глядя, как ладонь мужчины ласково прошла по голени дочери, оглаживая ее, сняла сапог. Маша, безмятежно улыбаясь, смотрела сверху вниз на Вадима и поглаживала его по волосам.
   `Возмутиться? Одернуть'? -- подумала женщина. И представила недоумение дочери, фальшивую маску удивления на лице Вадима, его насмешливый взгляд. Просчитала в голове последствие вмешательства, и решила промолчать. Пока. Позже выскажется. Егору. С дочерью поговорит. С Вадимом. Но с каждым по отдельности и наедине.
   -- Ой, мамочка, ты уже дома? -- наконец, заметила ее дочь.
   -- Как видишь. Ужин накрывать? -- скупая улыбка, сгладила сухой тон. Девушка переглянулась с мужчиной.
   -- Мы перекусили. Если Егор еще не вернулся, подождем его и сядем за стол все вместе, -- предложил Вадим.
   -- Перекусили?
   Маша, услышав недовольство в голосе матери, решила задобрить ее, похваставшись ценным презентом. Вытащила длинную тесненную коробочку из сумочки, и подошла:
   -- Мамуль, смотри, какая прелесть. Вадим мне подарил.
   Вадим - резануло слух. Но попенять не удалось - дочь открыла футляр, и Вера забыла все претензии. На нежно-голубом бархате лежало сапфировое колье с каплевидными брильянтиками.
   -- Боже! Разве можно дарить такие вещи?! Это же целое состояние, -- выдохнула Вера через пять минут. Но тот, к кому она обращалась, уже ушел общаться с племянником. По коридору вихрем пронеслась колыбельная для глухонемых в исполнении Ramshtain. Потом хлопнула дверь в комнату Ярослава, и стало тихо.
   -- Машенька, -- прошептала Вера от переизбытка нахлынувших эмоций. -- Ты не можешь принять настолько дорогой подарок.
   -- Мамуль, Вадим обидется, -- девушка оглянулась - не слышит ли кто? И зашептала. -- Я уже отказывалась. Но он настоял. Сказал, что имеет право потратиться на любимую племянницу, а если я не возьму, он подарит колье первой попавшейся девушке. Конечно, я приняла. И он прав мам, почему - нет? Тем более для него десять тысяч долларов, что для нас - рублей. Я сама не думала, что он настолько богат!
   -- Он при тебе покупал?
   -- Да. Заставил примерить. Здорово, правда? Там еще с рубинами гарнитур был, но Вадим сказал, что рубины для меня слишком грубы. У него потрясающее чувство вкуса, ма. А еще он настолько обаятелен и умен, что я просто сражена!
   -- Боюсь, он даже слишком умен, -- задумчиво протянула женщина, пересчитав камни украшения - 22. Случайность или намеренность?...
   Да что он может знать? -- захлопнула крышку футляра, уверяя себя: случайность.
   Вот только спокойнее на душе не стало.
  
   Вадим сидел в кресле, делая вид, что внимательно слушает восхищенные комментарии племянника по поводу подарка. Кожаная сумка на семьсот дисков с вензелями и лейблами была забита до отказа: концертными записями, альбомами самых разных групп, от Roling stouns до Pink, от ранней Машины времени до последней записи Гребенщикова, от рок-блюза и адажио до тяжелого металла. Надолго парню хватит разбираться с дисками. И пока тот радовался презенту родственника, Вадим думал, что делать с племянником.
   С женщинами понятно. Первый шаг сделан и весьма удачно, судя по алчному блеску глаз Веры и влюбленному Маши. Максимум неделя и племянница будет в его полной власти, станет послушным орудием в его руках. С Вероникой тоже все ясно. И даже не интересно. Противно - да, но он переживет, отодвинет брезгливость, чтоб вернуть былую славу анахронизму - справедливость. Егор? Вопрос для Вадима открытый. Дорог много, какую-нибудь выберет по ходу дела. И лишь один выпадал из плана Грекова - Ярослав. Совсем еще мальчишка, глупый и доверчивый, как щенок. Такого раздавить труда не составит, но поэтому и не хочется. Его топить, что себя в грязь окунать.
   Было в парне что-то, что напоминало Вадиму его самого, того, что еще не ведал различий меж `могу' и `хочу', ходил, твердо ступая, смотрел прямо, говорил, что думал, смело встречал перемены и легко жег мосты. И в душе еще было много веры, а в сердце места для новых привязанностей.
   Вадим посмотрел на племянника, сидящего прямо на полу с раскрытой сумкой на коленях. Н-да, сантименты сантиментами, а дело, прежде всего. Парень - сын своих родителей. Поэтому, пленных в этой войне, Вадим брать не будет.
   Вот только на какую приманку ловить этого зверька?
   -- Значит по душе подарок?
   -- Конечно, дядя Вадим! Спасибо! А вам не жалко? Такие записи! Моих друзей от зависти сглючит!
   -- Много друзей?
   -- Конечно! Суперская компашка! Почти весь класс да со двора братва - свои.
   -- И что, всем классом и двором на рок-концерты?
   -- Не, мы сейчас металлисты. Но в душе я остался рокером! Как пацаны из нашего дома.
   -- Получается в школе ты металлист, дома - рокер?
   -- А я еще не определился, но тяготею все-таки к вечному. А рок - это вечность! Вещь, класс! Мы даже свою группу хотим организовать. Митька, друг мой, ударник купил. У Банана синтезатор есть. Я у отца гитару выпрошу... Ну или у мамы. В крайняк сеструха денег даст, -- и вздохнул, огорчившись. -- Только зря все это. Лика сказала, что затея наша пустая. И вообще, не буду я ни рокером, ни певцом, ни академиком, а моряком, офицером.
   -- Лика? -- насторожился Вадим. -- Ваша домработница?
   -- Ага.
   -- Она ясновидящая?
   -- Не смейтесь, дядя Вадим.
   -- И не думаю, -- улыбнулся. -- Я не знаю ее настолько близко, чтоб судить, тем более насмехаться. Хотя заметил, что она необычна. Есть в ней что-то настораживающее. Взгляд на пример.
   -- Ага! Не по себе, да? И сама - то ли колдунья, то ли богиня, то ли...
   -- Ненормальная.
   Парень мгновенно ощетинился: взгляд стал жестким, лицо напряженным. Руки захлопнули сумку и застегнули молнию:
   -- Зря вы, дядя Вадим!
   -- Это не я, мама твоя сказала. Я лишь ее слова повторяю.
   -- А-а, -- смягчился юноша. -- Понятненько - маман в своем репертуаре: все, что выпадает из материальной плоскости и не имеет четкого определения на физическом уровне относиться к сфере психиатрии. Только все это неправда. Лика классная девчонка. А то, что необычная, не значит - ненормальная. Это мамкины психологи ей диагнозов нашлепали, чтоб бабок побольше срубить. Как в анекдоте: `за ваши деньги мы найдем вам любую болезнь'.
   Вадим выгнул бровь:
   -- Ты часом не влюблен в прислугу?
   Ярослав обиженно насупился, буркнул:
   -- Она не прислуга, -- и встал, пряча обиженное лицо, убрал сумку в шкафчик у компьютерного стола.
   -- А кто она?
   -- Домработница.
   -- Н-да? -- хмыкнул мужчина. -- В чем разница?
   -- В том, что прислуга - прислуживает, а домработница - работает, -- с недовольством пояснил парень. -- Что не понятного?
   `Да в принципе уже ничего. Все ясно', -- подумал Вадим, но решил продолжить расспросы, чтоб узнать о Лике, как можно больше. На всякий случай. Не для души, для дела, конечно.
   -- Она умеет гадать?
   -- Нет, она просто знает, видит, чувствует.
   -- Все-таки ясновидящая?
   -- Да нет же! Лика просто складывает события.
   -- Это как?
   -- Ну, например.. -- парень сунул руки в карманы брюк и закачался с пятки на носок, оглядывая комнату в раздумьях. -- А ну, вот пример: у бати с утра невезуха пошла - сначала чай разлил, потом что-то найти не мог. На мать орал. Потом машина заводиться не хотела. Лика сказала, что ему не надо на работу - хорошего не будет. И точно - завалил какую-то встречу, с поставщиками облом, еще там что-то было. Или Машка фигню какую-то сдавала, дрожала что провалит. А Лика сразу сказала - сдашь, не боись. Сдала.
   -- Бред, -- качнул головой Вадим. -- Сам посуди - как связан разлитый чай и неприятности на работе? Они не появляются внезапно, Ярослав, зреют порой годами. А последний пример вообще из сферы психиатрии. Посуди сам - Маша сдает экзамен, потому что не разлила чай? Или зачетку не потеряла? Может, все-таки, потому что хорошо подготовилась? А, Ярослав?
   Парень пожал плечами, задумчиво разглядывая палас под ногами: с одной стороны дядя прав, но с другой...
   -- А фиг его знает, что и как Лика связывает, но выводы делает точные.
   Дверь в комнату открылась, и на пороге появился Егор:
   -- Привет, -- пожал руку брату. -- Как день провел?
   -- Хорошо.
   -- Рад. Ужинать будем или я не вовремя с прозаическим предложением? Вы еще творчество Ночных снайперов и ВИА Гры не обсудили?
   -- ВИА Гра - попса отстойная! -- скривился парень. -- Ничего ты па, не понимаешь.
   -- Может мне и не дано?... Кушать хочется. Так что, за стол?
   -- Не откажусь, -- встал Вадим.
  
   После ужина Ярослав ушел с друзьями, а женщины схватились за телефоны: Маша в своей комнате делилась с подругами впечатлением о родственнике и его подарке, Вероника на кухне разбиралась с делами, что не успела решить днем. Мужчины пили чай и смотрели телевизор. Егор уже знал от жены о подарке брата, и обратил внимание за ужином, что отношения меж Вадимом и Машей дружеские, доверительные. Поэтому пребывал в самом благостном настроении от мысли, что его задумка начала осуществляться: первые всходы уже имеют место быть. Одно плохо - он не знает планов Вадима. Сколько тот планирует гостить на Родине? Успеет ли Егор склонить в сторону дарственной на квартиру дочери?
   -- Что думаешь делать завтра?
   -- Определенных планов нет.
   -- В Пертропавловку сходить не хочешь?
   -- Нет.
   -- Встречи?
   -- Не планировал, разве в спонтанном исполнении.
   -- Тогда с Машей на экскурсию. Правда, ей завтра в поликлинику.
   -- Она говорила. Наверное, так и сделаем. Отвезу ее на прием, а потом покатаемся, погуляем.
   -- Замечательно, а я переживал, кто ее отвезет. Вера в салоне занята, а у меня дела.
   -- Как бизнес? Что-то ты молчишь на эту тему.
   -- Говорить не о чем, сдуваюсь потихоньку. Прибыль ползет вниз, расходы вверх.
   -- Расширяйся. Мелким фирмам сейчас иначе не выжить. Перспективы две: вливание в более крупную компанию и самостоятельное расширение сферы деятельности.
   -- Расширение хорошо, но для него нужны немалые вложения, -- невесело протянул Егор. -- А где взять?
   -- Салон Веры. Не рентабельно. Прибыль наверняка минимальна. Проходили сегодня мимо с Машей, посмотрел. Клиентов мало, так и услуги незначительны. А помещение огромное, и на половину не использовано. Центр города - арендная выплата огромна, а прибыль минимальна. Вам либо оставить его надо, либо расширять, использовать пустующую площадь, добавить услуги: солярий элементарный устроить.
   -- Думал уже. Не получается. По деньгам лечу. Да и Вера не потянет: расширение - увеличение нагрузки, хлопот. А она медлительна, как твой эстонец. И хватки нет.
   -- Смени управляющего.
   -- Вера против, чтоб я лез в ее дело... Хотя записан салон на меня и оплачиваю расходы я.
   -- Смысл? Угодить жене?
   -- Ну, доход, какой- никакой приносит...
   -- Жене на карманные расходы?
   Егор вздохнул, соглашаясь.
   -- Поэтому и предлагаю - сдай этот бизнес. Глупо вкладываться в минимально доходное дело. Прогоришь.
   -- Знаю. Но пока вариантов нет. Опять же, Вера дорожит салоном. Ее детище.
   -- На Западе тебя бы не поняли. Руководствоваться в делах женскими капризами? Какой ты бизнесмен? Нет, с тобой бы не стали иметь дела.
   -- Мы в России, Вадим.
   -- Да суть не в стране, а в перспективах.
   -- Хорошо, что ты предлагаешь? Сдать бизнес? На что тогда жить? Да и жалко - я еще надежду питаю. И точно знаю - были бы хорошие вливания - поднялись бы.
   -- Вот то-то и оно: то да бы мешают. Я тебе еще лет пять назад говорил о бесперспективности экструзивного производства в ваших условиях. Машины старые, рынок сбыта соответственно никакой. Брак ведь гоните. Половина на слом, половина - низкий сорт. Ты же видел на выставке в Мюнхене, что конкурировать не с кем, не тот у тебя уровень. Российский рынок? Скольких ты партнеров потерял, поменял? В постоянном поиске новых связей. А товар-то дрянной, прямо скажу. Поэтому и доход минимален, и кинуть его на реконструкцию не можешь. А без реконструкции товар так и будет невысокого качества. Соответственно постоянный рынок сбыта, нормальный доход невозможен. Вот и буксуешь. Замкнутый круг. Потому что, чисто российский подход к делу: и бросить жалко и везти тяжело.
   -- А что делать? Семью кормить надо.
   -- Кормить можно другим способом, причем много лучше кормить и при этом головной боли не иметь.
   -- Как? -- заинтересовался Егор, пересел ближе к брату, приготовившись внимательно выслушать его предложение.
   -- Вложения, Егор, хорошие вложения в хороший банк под хорошие проценты. С дивидендов можно жить много лучше, чем ты живешь сейчас. Получать стабильный доход и при этом не обременять себя ненужными заботами.
   -- Нет. Наши банки...
   -- А кто тебе про ваши банки говорит? Забыл, что твой брат - банкир?
   -- Что ты предлагаешь?
   -- Помощь. Как родственник. Иначе бы, честно скажу, и мизинцем не пошевелил.
   -- В чем? Как, что? Конкретизируй.
   -- Переводишь в мой банк, на мой счет хорошую сумму, я даю тебе хорошие проценты.
   -- Хорошие - это какие?
   -- Вкусные, Егор. Очень.
   Мужчина задумчиво потер подбородок, пытливо поглядывая на брата:
   -- Сколько?
   -- В зависимости от суммы вклада. Сам понимаешь, если речь пойдет о ста тысячах то и процент будет максимум пять, и то - по-родственному.
   -- В долларах?
   -- Можно в евро. Главное, чтоб не в тугриках.
   -- А смысл? Десять процентов - десять штук. А здесь пять. В год?
   -- Да. Но речь идет о гораздо большей сумме. У нас огромные налоги, Егор, и мне нет смысла возиться с суммой меньше пятиста тысяч. Да и тебе тоже. Поэтому если говорить серьезно, то начальная ставка будет составлять ...Только тебе - 25 процентов годовых, но с суммы не меньше пятисот тысяч долларов.
   -- А если - евро?
   -- Тоже самое, -- улыбнулся в лицо брата. -- Ради будущего племянников.
   Егор откинулся на спинку кресла и принялся подсчитывать. Выходило, что таким образом его доход увеличиться значительно:
   -- Да-а, заманчивое предложение... Сказка, -- протянул, находясь в сомнениях.
   -- Вкладываешь миллион - имеешь 250 чистого дохода в год, не считая вложенной суммы. Прожить на эти деньги в Росси можно легко. Сколько ты сейчас получаешь, вместе с Верой? 30 -40 тысяч рублей? А будешь получать грубо 3 400 000 за полгода. Не напрягаясь. На капризы Веры хватит? -- хитро прищурился Вадим, видя интерес брата: попал тот на крючок, теперь бы сглотнул наживку и не сорвался.
   -- Шутишь? Одно `но' Вадим - где взять миллион? Ты одолжишь?
   -- Нет, извини, -- фыркнул. -- Я и так даю тебе невероятные проценты. Рискую. И какой в том смысл, если я еще и вкладываться буду? Меня не поймут. Я должен предоставить круглую сумму налом, только тогда сделка состоится.
   -- То есть конкретная внушительная сумма на конкретный внушительный процент?
   -- Да. Сегодня сумма - завтра процент, как стулья. Примерно через месяц, после того как деньги поступят на счет банка и начнут крутиться, я смогу перечислить тебе полугодовой процент.
   -- Где ж взять-то такую сумму? -- задумчиво потирая подбородок, спросил Егор.
   -- Думай. Мое дело предложить, но извини, еще и крутиться, голову заботами забивать?...
   -- Да, Вадим, извини. Конечно это мое дело. Я подумаю. Время есть?
   -- Пока - да.
   -- Сколько?
   -- Недели две, гарантированно. Нравиться мне пока дома. С вами. Не прогонишь - поживу. Кстати, вот тебе небольшое вливание - продай эту квартиру, и поживи пока с семьей у меня на Невском. Конечно, когда я уеду.
   -- Конечно.
   -- За год на проценты купишь не менее шикарные апартаменты, чем эти.
   -- Ты щедр. Если б кто другой предложил, не поверил бы.
   -- Я твой брат. Другой подобное не предложит.
   -- Да, Вадим - ты мой брат, -- проникся Егор, с влажным блеском в глазах преданно посмотрел на Вадима. -- Двое нас, всего двое.
   -- Двое и было. Кто нам поможет, как не мы сами себе и друг другу? Думай. Если надумаешь, начинай собирать деньги. К моему отъезду сумма должна быть переведена. Конечно, если хочешь быстро получить дивиденды.
   -- Давай уточним: я собираю минимум пятьсот тысяч, перевожу в твой банк... На твой счет?
   -- Да. И я плачу тебе лично.
   -- Странно, не находишь? -- подозрительно покосился на Вадима и тут же спросил. -- Реквизиты?
   -- Дам, когда сумма превратиться в живые деньги.
   -- Хорошо. Я перевожу, ты уезжаешь и?...
   -- Через месяц ты получаешь полугодовые проценты от суммы. Остальное, понятно в конце года.
   -- Понятно, -- согласно кивнул Егор. -- Но ты скажи - сделка действительно, реальна?
   -- Обижаешь, Егор. Стал бы я заводить разговор, обнадеживать? Разве я похож на праздного болтуна? Или думаешь, как у вас выражаются - прокатить тебя хочу? Родную кровь? За кого ты меня принимаешь? Я давал тебе повод дурно думать о себе? -- голос Вадима стал жестким, прищур холодным.
   -- Нет, что ты, и мысли не было, -- поспешил разуверить его Греков-старший. -- На тебя всегда можно было положиться.
   -- Как и на тебя, -- бросил Вадим, и уставился в телевизор.
   -- Ты извини, брат, но твое предложение слишком фантастично, -- попытался объясниться Егор, приняв хмурый вид Вадима на счет своих колебаний. -- Поэтому мои сомнения естественны. Тем более я серьезно рискую, и хотел бы иметь гарантии, не обижайся.
   -- Гарантии - я и мое слово. Мало?
   -- Нет, вполне достаточно. Но...
   -- Риск? Мы живем - уже риск. Огромный, ежедневный. Я завел разговор, я - предложил проценты, значит, знаю что говорю. Да неужели ты думаешь, я не понимаю твои сомнения? У тебя семья, дети. Колебания вполне естественны, но тебя никто и не заставляет дерзать. Занимайся, чем занимался, надейся на лучшее. Или рискни, и получи сразу все. Дело твое. Я тоже рискую, заметь, но это мои трудности. Остальное - твои.
   -- А чем ты рискуешь?
   -- Репутацией. А это фактически все: настоящее, будущее, связи. Я понимаю, ты сейчас сидишь и думаешь: зачем? И разве может хоть один банк мира предоставить столько колоссальные проценты? Отвечаю: нет, не может и не даст. А я дам, но только тебе, и только я. Почему? Я хочу реализовать одну идею. Вложения небольшие, около миллиона, но отдача превышает первоначальные затраты раз в десять. Но свои деньги использовать не могу из-за доли риска. Он минимален, но есть. У нас иначе смотрят на темные дела, чем у вас, и если узнают, то потеряю все. Поэтому трогать свой вклад я не буду. Но прибыль упускать не хочу. Выход? Два варианта: взять кого-то левого, что выгодней. За пятнадцать процентов согласится любой разумный бизнесмен с радостью. Партнеров у меня, готовых сделать вложения, и здесь и на Западе более, чем достаточно. И никакого риска, напряжения ни для него, ни для меня. Информация останется конфиденциальной. Дивиденды будут перечислены максимум за два месяца. Копейки. Но! У меня есть брат и племянники, почему я должен кормить левого человека, а не своих родных? Конечно, твои двадцать пять процентов, учитывая мою прибыль - подачка. Зато честная и разумная цена твоему `риску' и моей головной боли. Через год, ты сможешь забрать всю сумму, при этом получив сверху. Нет, понравится, я буду не против сохранить партнерство.
   -- Что за дело, спрашивать не стоит?
   -- Извини, Егор. Коммерческая тайна.
   Егор задумался: зная хватку Вадима можно не сомневаться - дело стоящее, и брат в любом случае получит желаемое, и скорей всего много больше, чем говорит, и останется чистым, с незапятнанной репутацией. Так почему бы действительно не войти в долю, не рискнуть? Пока предлагает, пока есть шанс запрыгнуть на поезд? Что говорить, дела идут все хуже и хуже. Год, другой и Егор будет работать за `спасибо'. А на него детей не выучишь, не накормишь. Ярослав при всей разгильдяйской натуре, мальчик очень умный. На красный диплом идет. И будущее соответственно - радужное. Если у отца краски на радугу хватит. А Маша замуж выйдет? Дети пойдут. Тоже помочь надо, да и внуков обеспечить. И Лику. Сейчас при всем желании содержать ее, как ему бы хотелось, он не может себе позволить. А мелкие суммы, что подачки - одно унижение и для него и для нее.
   Да, думать нечего - нужно воспользоваться шансом, что дает ему брат. В конце концов, не станет же он родных подставлять?
   . -- Я придумаю, где взять деньги, Вадим.
  
  
   Егор долго не мог уснуть - размышлял над предложением брата. Потом думал о нем самом и о том, что было бы, если б Вадим женился на Ирине.
   Гадиной она была уникальной...
  
   22 года назад.
   Егор только вышел из арки Олиного дома, как увидел сидящую на скамейке Шехову. Она в упор смотрела на него, он - на нее. А хотелось оглянуться, проверить, что за спиной нет Олечки, и никто его сейчас не окликнет, а значит Вера не уличит в измене. Хотя изменяет он, как раз Ольге, и ей в пору предъявлять претензии, а никак не Шеховой, бесцветной, холодной, будто не живой. Но, черт возьми, именно эта бесчувственная статуя единственный шанс для него - путевка в нормальную жизнь - стабильность, обеспеченность. Большие возможности.
   Неужели она следила за ним и выследила?
   Нет, не может быть. Он осторожен, Ольга не болтлива. Хотя раз в год, говорят, и вилы стреляют.
   -- Вера? -- шагнул к Шеховой, набравшись смелости. Придал лицу выражение легкого удивления и некоторой радости от встречи с невестой.
   Девушка засмеялась, глаза хитро блеснули.
   -- Садись милый, -- хлопнула ладонью о лавку. Егор брякнулся и заскучал - странно ведет себя Вера. К добру или к худу ее ехидный смех? Неужели все-таки узнала о его двойной жизни? Как теперь себя вести? Отрицать. Конечно же, отрицать все от первого слова до последнего, и уверять девушку в своей негасимой любви. Неважно, что она знает: происки недругов и завистников. Вот! На этом он и будет стоять!
   -- Как ты здесь? К подруге ходила?
   -- Ага. Олей зовут, -- хохотнула опять девушка. Егора на минуту приморозило к скамейке. И кажется, лицо инеем покрылось - побелело. -- Что ж ты так испугался, милый?
   -- Что за глупость? Чего мне бояться?
   -- А что с голосом? Что осип?
   -- Горло болит, -- буркнул Егор, соображая, что именно и откуда могла узнать Вера.
   -- А-а... И голова? Заболел? -- засмеялась, толкнув его в плечо.
   `Что ж ей так смешно'? -- с ненавистью подумал парень.
   -- Да расслабься Егор, я Ира, а не Вера!
   Греков непонимающе уставился на девушку: шутит? Нет, вроде... Надо же сестрам быть настолько похожими! Близнецы, близнецами, но должно же быть меж ними хоть какое-то отличие? Впрочем, есть - Ирина более живая, яркая, озорная. Однако волосы собраны в хвостик на затылке, как обычно это делает Вера. Одета в темное пальто - Верино. Но разве та умеет так задорно смеяться?
   -- Ира?! Что ты здесь делаешь?
   -- Тебя жду. Поговорить надо.
   -- О чем?
   -- Ты все не веришь, что я не Вера? Неужели мы настолько похожи?
   -- Хм.
   -- Ладно, не напрягайся. Оставим. Скажи лучше - что Вадим?
   -- А что Вадим? Работает.
   -- Да, я знаю, но... Хорошо, карты на стол. Только не перебивай, выслушай, а потом выскажешься.
   -- Слушаю.
   -- Я знаю, что у тебя есть семья...
   -- Поклеп...
   -- Не нужно мне врать, Егор. Первое - я не Вера, и мне все равно с кем ты спишь. Второе - я прекрасно тебя понимаю. И говорю откровенно, чтоб и ты меня понял. Если хочешь, мы находимся с тобой в одинаковом положении. Ты не любишь Верку, но вынужден с ней встречаться, согласен жениться, чтоб только изменить свою жизнь в лучшую сторону. Вполне понятное желание, закономерное решение. Мне импонирует твоя расчетливость, потому что я сама такая. Чувства чувствами, а нужно думать о будущем. Возьми свою любовницу: что она может тебе дать кроме объятий, минут наслаждения? Ничего. Как и ты ей пока. Как и мне Вадим. Но, как и на каком языке объяснить это твоему брату? Не возможно, правда, как невозможно будет объяснить твою измену Вере. Она не поймет, что двойная жизнь для мужчины норма, а не патология. Смысл обращать на то внимание? Нет, обязательно устроит скандал, порвет отношения с тобой, будет страдать от разбитого сердца, изображая святую мученицу.. Глупо. Не выгодно, прежде всего тебе. Учитывая, столько ты трудов приложил, чтоб войти в нашу семью. И беззаботная безбедная жизнь, вот она - в четырнадцати шагах. Две недели и ты уже не сирота, не серая мышка всем должная и обязанная.
   -- Ты пытаешься меня шантажировать? -- и удивился и насторожился Егор. С этой стороны он Ирину не знал, даже не предполагал, что она способна на подобный поступок. Девушка казалась ему милой, незлобивой, немного глуповатой, но не дурной. Скорей ребенком, живущем в прекрасном мире иллюзией, благодаря заботе родителей, чем взрослой женщиной. Однако, сейчас пред ним предстала совсем иная Ирина: хитрая расчетливая, способная на любой поступок в свое благо. -- Вадим хоть раз видел тебя такой? -- с нехорошим прищуром спросил Егор.
   -- А зачем? Да и что он вообще видит? Влюбленные слепы. А на счет шантажа... у тебя сложилось неверное мнение и обо мне и о сути данного разговора. Ты еще не дослушал, а уже делаешь выводы. Оскорбительные, между прочим. Я не больше стерва, чем ты кобель. Мы с тобой оба - жертвы обстоятельств. Ты хочешь ту жизнь, что обеспечат мои родители через Веру, но душа ... или плотское желание, не суть, лежат к Оле. У меня тоже самое: люблю Вадима, но, понимая, что меж нами ничего хорошего не будет, хочу другого. И даже есть: один парень, очень перспективный, будущий дипломат, предлагает мне руку и сердце. Я не дура, чтоб отказывать, думаю, ты понимаешь почему. Жить с Вадимом - упасть ниже той планки на которой я сейчас, естественно меня это не устраивает. Выйти замуж за .. обозначим его Х: подняться и очень, очень высоко. Кстати, если поднимусь я, и вам с Верой будет хорошо. Представь, какие у меня будут связи?
   -- Вадим мой брат, -- неуверенно парировал Егор, мысленно просчитав возможные блага, что сулит ему выгодное замужество Вериной сестры. Заманчивая, головокружительная высота, из серии: из грязи в князи. А почему нет? Он сможет - и ума, и сил хватит. Вот только Вадим вряд ли поймет поступок Иры. Что с ним будет, учитывая насколько сильно он влюблен, привязан к девушке?
   -- Твой брат, конечно, кто оспаривает? И мне он не чужой. Не хочу я ему боль доставлять. Потом, он так не воздержан, импульсивен, что нет гарантии, что не кинется в крайность: не убьет себя или меня. А нам скандалы не нужны. Представь, как будет смотреть на меня жених, узнай про Вадима? Да он бросит меня, и мечта превратится в пыль. Но даже не бросит - сделай, что Вадим с собой, это пятном ляжет на моей репутации, могут не выпустить за границу. Опять тупик.
   -- Что ты хочешь?
   -- Помощи. Для нас всех: для меня, тебя, наших родных, будущего.
   -- Конкретно?
   -- Ты собираешься устраивать мальчишник? -- спросила осторожно.
   -- Зачем?
   -- Принято. Надо для того, чтоб исполнить мой план.
   Егор пристально посмотрел в лицо девушке: на что она способна? Что задумала?
   -- Излагай.
   -- Ты устраиваешь мальчишник. Берешь с собой Вадима и одну девушку. Хорошую девушку. Зовут Марина.
   -- Зачем мне ее на мальчишник приглашать?
   -- Затем, что она влюблена в Вадима. Безумно влюблена. На вечеринке они познакомятся, сблизятся и Вадим ...
   -- Стоп. Как же она влюблена? Заочно? Насколько я понял, они не знают друг друга.
   -- Вадим ее не знает, а Марина видела его несколько раз. Все уши о нем прожужжала. Познакомь да познакомь. Вот и повод. А учитывая ее опыт в обольщении, она сможет склонить Вадима к себе, заинтересовать, увлечь. Глядишь, у них завяжется роман. Наше с Вадимом расставание пройдет безболезненно для него. Он будет с Мариной, я со своим Х, ты с Верой. Всем хорошо.
   -- А ты уникальная...
   -- Тварь, да? -- рассмеялась Ира.
   -- Нет. Если б ты просто кинула Вадима и он бы что сотворил с собой, я бы тебя... Ладно, считай, договорились, но если твоя подруга промажет, пеняй на себя.
   -- Нет, Марине только дай возможность, она его так очарует, что он через неделю ее браковаться потянет.
   -- Будем надеяться, -- кивнул Егор. Выбора у него не было, тем более после того, как девушка показала свое истинное лицо, он бы не пожелал брату такой жены. Нет, Вадима в любом случае нужно отодвигать от Шеховой. И изложенный вариант был оптимальным. -- Если ты расскажешь Вере...
   -- Зачем? -- искренне удивилась Ирина. -- Ты знаешь мою тайну, я твою. Мы связаны и смысла пакостить друг другу нет. Я была откровенная с тобой, видя в твоем лице союзника, умного, понимающего человека, а не сентиментального слизняка или врага. Давай дружить.
   `На расстоянии', -- кивнул Егор.
   -- Когда устраивать мальчишник?
   -- Думаю, в пятницу. Чтоб времени больше было. Если вместе на ночь останутся, не мешай, пусть Марина крепче привяжет его к себе.
   -- Ладно, -- согласился нехотя. -- Но хочу заметить, шансов, что Вадим забудет тебя, оставит ради другой, мало.
   Ирина промолчала, но, судя по лицу, не исключала тщетность своей задумки.
  
   Подумав на досуге, Егор пришел к выводу, что Ирина не такая уж и гадина, раз печется о благе Вадима, а не бросает его, толкая тем самым в сторону минимум огромных неприятностей для двух семей Шеховых и Грековых, максимум - в петлю. Хорошо, что она понимала, кем является для Вадима, была тактична с ним, берегла от потрясений. Это плюс ей как человеку, а то, что другого, более выгодного для себя кандидата нашла к минусам не относиться - ее право, ее дело. Человек вообще животное выгодное и выгадывающее. И счастье что в данном случае это животное не бредет по головам, а осторожно огибает препоны, не ломая их. Как не сказать - молодец - за столь бережное отношение к близкому?
   И пусть изначально заявление девушки покоробило Егора, сейчас он ее понимал. Вадим не Оля и не смириться с ролью второго плана. Уж слишком он гордый.
   Егор обзвонил друзей и, переговорив с Макрушевым, назначил вечеринку на его даче, в пятницу. Встретился с Мариной, нашел ее весьма привлекательной и окончательно успокоился. А когда увидел, что брат заинтересовался девушкой и их влечение взаимно, даже и порадовался. Без единой дурной мысли, оставил пьяного Вадима в обществе друзей и девушки, и уехал домой.
   А утром начался настоящий кошмар: Егору позвонил Илларион, чтоб поставить в известность о преступлении брата.
  
   -- Это все ты!!.. Гадина! -- кричал в лицо Ирины Егор, уверенный, что она главная виновница произошедшего. И хотел удавить ее, утопить, сбросить с моста в воду. -- Ты солгала! Знала, что Вадиму никто не нужен кроме тебя, понимала, что нужно убирать его совсем! Навсегда!! Чего лучше - посадить!! Сволочь!
   Девушка перестала жаться к перилам, изображая напуганную невинную жертву его несправедливого гнева.
   -- Да!! -- закричала ему в лицо. -- А ты мне помог! Ты! Нечего изображать оскорбленного родственника. Захотел бы - понял, но тебе было легче не думать, принять ту версию, что я тебе выдала. Она была удобна для твоей совести! А мне удобней закрыть Вадима! Мы оба сделали, то что должны были сделать, и нечего на меня кричать.
   Егор сник раздавленный ее словами.
   -- Страшного ничего нет, -- заявила Ира, вальяжно облокотившись на перила. -- Марина будет делать, что я скажу. Через пару месяцев я выйду замуж, уеду из города, и она заберет заявление. Вадима выпустят. Мне не нужны скандалы, мое положение и так слишком не надежно, чтоб пускать на самотек твоего брата. Вадим внушил себе что любит и хочет жениться, а если нет - повеситься.
   -- Если б он знал, какая ты гадина...
   -- Откуда? Ты бы сказал, а он поверил? -- усмехнулась Ира.
   -- Зачем ты вообще встречалась с ним, голову кружила? Надежду давала?
   -- Вадим очень красив, с ним приятно идти по улице, все смотрят... Да, какая тебе разница? Обстоятельства поменялись, Вадима нужно было убрать на время.
   -- Я все расскажу ему, -- процедил угрожающе Егор.
   -- Попробуй. Что будет, сказать? Он не поверит, но ты станешь его врагом. Плюс, Веры тебе не видать - я все расскажу ей и родителям о твоих шашнях с секретаршей. Будешь сидеть в дерьме, как сидел, а Вадим останется в тюрьме. Лет на семь - десять.
   -- Гадина ты, -- качнул головой Егор, сжимая кулаки от бессилия.
   -- Я тебе предложила союзничество, ты сам его отвергаешь, -- пожала та плечами. Парень смотрел в красивое лицо и думал: отчего природа не отмечает подонков особыми приметами, не отражает уродство души на лице? Специально, чтоб нормальные люди попадались в их сети не ведая, не подозревая о том, что их ждет за вывеской небесно-голубых глаз, ангельско-невинного взгляда?
   -- Ты как сирена: прекрасная песня, манящий мотив, завораживающие слова... зовущие в пропасть.
   -- Я такая же сирена, как ты Соловей-разбойник. Хватит меня оскорблять, терпение у меня действительно далеко не ангельское, я не твоя безответная Вера.
   -- Да плевать мне на тебя!
   -- Зря. Брату разве не хочешь помочь? А для этого нужно уговорить отца помочь ему. Кто это сделает? Ты? Ага. А он послушает.
   Егор скривился от бессилия, хрустнул челюстями: тупик, кругом тупик!
   -- Что ты хочешь? Я сделаю. Говори. Но Вадим должен выйти, слышишь, ты...
   -- Слышу. И ты слушай. Ты ничего не знаешь, и не знал. Твой брат попал в беду, а ты без пяти минут наш родственник. Я уговорю отца, поддержу тебя. Вы сыграете свадьбу с Верой, отец пошлет адвоката Вадиму. Все. Потом я выйду замуж, уеду, ты останешься. Встретишь Вадима, обогреешь. Успокоишь, найдешь нужным расскажешь о том, что думаешь, обо мне - пожалуйста. Если конечно он примет твою роль в его деле, сможет понять и простить. Родного брата. Если б не твоя помощь, он бы не сел...
   Егор кипел от негодования, но вынужден был смирить гнев и смириться. Обстоятельства были против него и против Вадима. Пока. Но жизнь идет и быть может предоставит ему возможность взять реванш над стервой, припомнив и свое унижение.
  
   Иры давно нет, она ушла, как и жила, хитро избежав разоблачения, всяких волнений, не ответив за содеянное. Ушла, забрав с собой свои и чужие тайны, освободив Егора от обязательств. Но странное дело, он так и не смог открыться Вадиму, покаяться.
   А может, не видел в том смысла? Боялся? Да, пожалуй, боялся, что брат не поймет его. Ведь в его глазах, как и в сердцах и умах остальных участников тех трагических событий Ира стала великомученицей, жертвой чистой любви и жестокого предательства. И кто бы ему поверил, скажи он, что Шехова перехитрила сама себя, попала в яму, что с усердием рыла другому. И ее ухоженная могилка с мраморным памятником обелиск Низости и Подлости.
   Сколько лет Егор прятал глаза, молчал, давил в себе чувство вины?
   И вроде бы получалось, и кажется - забывалось. Но лишь до встречи с братом.
   Егор видел в кого превращается Вадим, понимал истинную причину его неудач в браке, и в сотый, тысячный раз проклинал роковую гарпию. Но продолжал молчать, уверяя себя, что так лучше.
   А сегодня вдруг подумал, что своим малодушием помог Шеховой сильней, чем в те дни, помог обдуманно, а не нечаянно. Кто знает, не молчи он все эти годы, возможно рана Вадима затянулась бы, жизнь сложилась иначе.
   Да и он не чувствовал бы себя порой настолько мерзко.
  
   Глава 9
  
   Вадиму снилась Лика. Стояла на берегу фьорда и смотрела в небо, такое же безмятежное, как ее взгляд, умиротворенное, как лицо девушки. Ветер теребил ее волосы, играл подолом длинной юбки. Вокруг так тихо, что можно услышать звон вереска, шепот легких волн. А на душе спокойно и радостно. У него возникло чувство, что он дошел. Здесь его место, его дом, причал всех надежд и стремлений. И та, рядом с которой неважно, что за гранью горизонта, за пастелью небес и крутизны земных вершин. Неважны дела, мысли, пусты стремленья, любые цели низки и бессмысленны, и все равно, есть ли мир вообще.
   Лика повернулась к нему, замерла, с легкой улыбкой на губах ожидая, когда он подойдет. И Вадим шагнул ей навстречу:
   -- Мама, -- сорвалось нечаянное с губ...
  
   Греков проснулся и задумчиво уставился в потолок. Вадиму редко снились сны, по пальцам можно пересчитать, но к чему сон, он думал впервые. Минут пять. А потом бросил ломать голову и встал. Сны снами, а жизнь - жизнью.
  
   Грекова была на кухне, готовила завтрак.
   -- Доброе утро, Вера.
   -- Доброе утро, Вадим. Кофе?
   -- Да, как вчера, -- он сел за стол, пододвинул к себе вазу с печеньем. Изумился. -- Домашнее? Когда ты все успеваешь?
   -- Привычка, -- вяло улыбнулась, сервируя стол для завтрака. -- Я хотела поговорить с тобой Вадим.
   -- Говори, -- запихнул в рот печенье надеясь, что его вкус соответствует виду, и довольно кивнул: да, действительно вкусно.
   -- Я на счет подарка, что ты преподнес Маше...
   -- Оставь.
   -- Нет, Вадим, оно слишком дорогое.
   -- Для вас.
   Вера поджала губы: он выслушает ее или так и будет перебивать?
   Разлила кофе по чашкам и села напротив мужчины:
   -- Я хотела бы закончить мысль.
   -- Извини, -- пожал плечами Вадим и принялся уплетать печенье, прихлебывая кофе, всем видом показывая, что ничего более его не интересует.
   -- Абсолютно не важно, насколько сильно ты потратился. Важен сам факт. Девочка может неправильно расценить суть подарка, и потом у нас не принято дарить дорогие вещи...
   -- Чтоб не чувствовать себя обязанными. Ясно.
   -- Да, Вадим. Я лично чувствую себя неуютно, Маша же в силу своего возраста и минимального жизненного опыта, не в состоянии здраво оценить, что допустимо, что неприемлемо даже меж родственниками.
   -- Милая Верочка, -- улыбнулся ей мужчина. -- Считай безделушку мизерной оплатой за стол и кров, и не мучайся. Где-то я слышал очень мудрую поговорку: хорошо натасканная совесть, хозяина не грызет. Я успокоил свою совесть, отплатив племяннице за те годы, что мы не виделись. Девочке нравятся украшения, что вполне естественно, почему б ее не побаловать?
   -- Но не возмутительно дорогим подарком. К хорошему быстро привыкают. Ты испортишь Машу.
   -- Глупость. Маша очень умная девушка и вполне сформировавшаяся личность. И колье если хочешь, адекватная оценка ее достоинств, дань уважения родителям, что воспитали настолько приятного во всех отношениях человека. Согласись было бы странно, если б я подарил ей штампованную бижутерию.
   -- Почему нет?
   -- Потому что я уважаю не только ее и вас, но и себя. И оставим эту тему. Предоставь мне самому решать, кому и что дарить. Мне приятно тратиться на вас, своих близких, единственных родных. Могу я порадовать себя раз за двадцать лет или нет?
   -- Конечно, Вадим, но...
   -- Вера, все равно будет, как хочу я, так стоит ли тратить время на уговоры?
   Женщина отвела взгляд: что ж, в чем-то Греков прав.
   -- Но как хозяйка и мать, я все же настаиваю на прекращении всяческих презентов...
   -- После того, как мы решим с подарком тебе. Что бы ты хотела Вера?
   -- Я?!
   -- Ты. Хранительница очага, мать моих дорогих племянников и жена любимого брата, которому ты обеспечиваешь крепкий тыл на протяжении долгих лет. Твоя верность дому и семье достойна хорошей награды.
   Вероника пристально посмотрела на мужчину - шутит, издевается? Вроде нет: лицо бесхитростное, взгляд прямой, честный и чистый. И все равно у женщины возникло чувство, что Вадим глумиться над ней.
   -- Мне ничего не надо.
   -- Совсем?
   -- Отчего же. Стандартные желания есть.
   -- Какие?
   -- Здоровье и благополучие детей, мужа.
   -- Ах, да, да, -- усмехнулся Греков. -- А где в этом списке ты?
   -- Я вместе с семьей.
   -- Я всегда восхищался твоим моральным кодексом. Ах, как повезло Егору!
   Неужели ей опять показался сарказм в голосе мужчины? И как понять Вадима, если тон диссонирует с видом и взглядом.
   -- Это мне повезло, -- вымучила скромную улыбку.
   -- Ой-ли? Мне показалось, что Егор не ценит тебя, как ты того заслуживаешь. Например, почему ты работаешь в салоне, а не с ним, на производстве? Учитывая, что ты химик-технолог, а он технарь, было бы естественней, если б ты помогала ему на химпроизводстве.
   -- Он против.
   -- А почему? Не потому ли, что тогда ты будешь в курсе его истинных доходах и расходах? -- прищурился Вадим.
   -- Что ты хочешь сказать? -- насторожилась женщина.
   -- То, что сказал. Вы живете вместе, но такое чувство, словно каждый сам по себе. Не знаю, возможно, подобные отношения естественны для супругов проживших вместе почти четверть века, но меня коробит подобная атмосфера. Наверное, у меня просто другие взгляды на совместную жизнь.
   `Уж кто бы говорил', - глянула на него Вероника.
   -- Да пока мне не везет, но лишь пока.
   -- Собираешься жениться еще раз?
   -- Да, если найдется такая женщина, как ты. Умная, верная, хозяйственная, чуткая. К сожалению, пока это мечта, но кто знает, сбудется ли она?.. Да, ты в курсе, что бизнес Егора приходит в упадок? Год максимум и твой муж - банкрот. Ты думала, как будешь жить? На черный день что-нибудь отложено?
   Вера хлопнула ресницами: новость. Нет, она подозревала, что дела Егора идут не очень хорошо, но чтоб до такой степени?
   -- Он ничего не говорил.
   -- А вообще что-нибудь говорит? Спорю - нет. Он из тех, кто не считается с мнением женщины.
   `Куда ты клонишь'? -- спрашивал взгляд Вероники.
   -- Не пойми меня превратно, я очень люблю Егора, он мой брат, честнейший человек, но никто из нас не застрахован от ошибок. И многие из них оказываются роковыми. Однако кого винить в том? Только себя. Я всегда относился к вам с большим трепетом, но как ты могла заметить, старался свести наши встречи на нет. Не знаю, понимала ли ты - почему? Задумывалась ли об этом?
   -- Да, я понимала, что ты не хочешь видеть меня, потому что я похожа на Иру, и тебе больно.
   -- Да, поначалу так и было, -- Вадим изобразил сумятицу чувств на лице, нагнал во взгляд печали и нежности, и выдал. -- Буду откровенен с тобой - я влюблен. Давно. В тебя. Не знаю, в какой момент это случилось. В какой миг все, что я испытывал к Ире, перенеслось на тебя. Но я молчал, боролся с чувством, как боролся с любовью к твоей сестре в свое время. Наверное молчал бы и дальше не смея потревожить тебя, однако вижу что ваши отношения с Егором несколько разладились и хочу предложить тебе: выходи за меня. Я буду здесь еще пару недель и больше не затрону данной темы, но перед отъездом вновь напомню о предложении. Подумай Вера. Захочешь, расскажи Егору. Но мы не дети, чтоб ставить в известность о наших планах мужей, детей. У меня огромные связи, стоит тебе сказать - да, и буквально за неделю будет оформлен и развод и наш с тобой брак и визы на выезд. Тогда и можно будет что-то решать с детьми. Я буду лишь рад, если мы будем жить все вместе. У меня слишком большой дом даже для четверых, а капитала хватит и правнукам.
   `Заграница'! -- вздохнула женщина и зажмурилась на пару секунд: Ее голубая мечта: свобода, светские рауты, элитные бутики, поездки на уик-энд в Париж или Стокгольм, Лондон или Осло - вечный праздник души...
   -- Но как же Егор?
   И не возмущений, ни угроз поставить в известность Егора о столь возмутительном предложении. И даже тени мысли о совершаемой подлости по отношению к мужу не мелькнуло в глазах женщины.
   Вадиму стало противно до дурноты. Он отодвинул печенье, и доиграл сцену до конца, придавив ненужные эмоции аргументами рассудка:
   -- Я обеспечу и его. Мы с ним кое-что задумали. Вижу, он не посвятил тебя в тонкости дела. Значит так надо. Надеюсь, ты не выдашь меня? -- улыбнулся просительно.
   -- Э-э... все сказанное тобой настолько неожиданно... Да у нас есть некоторые проблемы с Егором, но ... все же мне нужно подумать...
   -- Думай. Я буду ждать, сколько б ты не решала. Но пока, чтоб не было ненужных подозрений и разговоров мы останемся друзьями, создадим видимость ровных отношений. Согласись волновать детей и Егора заранее не стоит.
   -- Да...
   -- А с детьми я буду сближаться. Не подумай дурного, нам будет на руку их лояльное отношение ко мне. Союзники в таком деле не повредят. Повторю - я буду рад, если мы будем жить вместе. Надеюсь, ты примешь правильное решение.
   И вышел, оставив женщину в растерянности и полной сумятицей в голове. Вероника тупо разглядывала содержимое своей чашки и пыталась переварить винегрет из информации, что преподнес ей Вадим вместо завтрака.
  
   Маша встала ближе к десяти. Прошлепала на кухню завтракать, мило улыбнувшись дяде, и заверив, что она быстро попьет чай, и они продолжат вчерашнюю прогулку.
   Вадим принялся осматривать библиотеку брата в ожидании племянницы. Нашел достойный внимания том, и сел в кресло напротив открытой двери, чтоб слышать любое движение в прихожей. Вот только кого он ждал: Машу или Лику? Пожалуй, Лику. Ее он еще не задействовал в игре, не поставил на шахматную доску, а партия уже началась. Возможно девушку стоит сделать королевой...И вздохнул - потому что дурочка? А ты Вадим Греков - негодяй. Вольно тебе над этой сворой изгаляться, а девчонка-то чем провинилась?
   Ответ найти легко, да беда в том, что любой ответ - фальшь. Перед собой, прежде всего. Ну, столкнет он Лику с Ярославом, вбив таким образом клин меж отцом и сыном, любовницей и любовником, а где то сладкое удовлетворение, что рождается лишь от мысли реванша? С Верой понятно - не жаль, и чтоб не сделал - мало. С Машей? Девчонка умна и достаточно сильна, чтоб любые невзгоды принять как урок, и поднятся после любого толчка в спину, даже после нокаута. Нет, ее тоже не жалко. Егор? А для него и жалости нет, лишь глубокое сожаление о том, что он - брат. Ярослав? Вопрос решенный. А вот Лика...
   Странная девушка. Ходит к знакомым психологам Вероники, устроена в семью Грековых, как протеже Егора. Нравиться Ярославу, но категорически не нравиться Вере. Маша же к ней относиться холодно, но ровно, как к прислуге, не смотря на то, что возраст девушек приблизительно один. Да и похожи в чем-то: высокие, стройные.. Стоп! Книга захлопнулся в руках Вадима, от пронзившей мужчину догадки: а если Лика - дочь Егора?
   И тут же Греков качнул головой - невозможно. Брат любит своих детей, гордиться ими, и при случае всегда рассказывает о их достижениях, неудачах, взлетах и поражениях. Если б Лика была дочерью Егора, Вадим бы о том знал. Да и не стал бы брат устраивать внебрачного ребенка в свою семью, не настолько он глуп, наоборот, слишком просчитан.
   А любовницу, пожалуй пристроить мог, если та бывшая или будущая. Если отношения загасли, а чувство долга или надежда на продолжение осталась. Или если Лика нравиться, но не дается...
   Бред.
   Тогда кто ты, Лика - Ларика? Прототип Куприновской Олеси?
   Вадим посмотрел на книгу в своих руках - а ведь именно Куприна он и взял с полки брата. Мистика?.. Да нет. Рядовая случайность коих по десятку в день.
   А если впасть в детство и получить ответ старым способом, открыв любой том наугад? Нет, Куприн не подходит, лучше что-нибудь нейтральное.
   Вадим встал и, положив том на место, закрыл глаза, положившись в выборе на интуицию. Рука вытянула толстую книгу. Вадим открыл глаза - Три века русской поэзии. Ага, ага - подходит. Итак, вопрос: кто ты Лика? Закрыл глаза и открыл книгу.
   Палец ткнул наугад.
   `Шептали мольбу ее бледные губы, рука подаянья ждала.
   Но плотно мы были укутаны в шубы, нас тройка лихая несла,
   снег мерзлый взметая, как облака пыли...
   Тогда в монастырь мы к вечерни спешили'
   Прочел Вадим холодея. Ему стало страшно и стыдно. И не было больше вопросов и не нужны были ответы, и больно от одной мысли, что он готов был вписать ничего не ведающую девушку в свое уравнение мести.
   Минута другая размышлений и Греков убрал книгу, и выгнал из головы ненужные сантименты. Мистика ему сейчас не нужна, а жалость - не по карману.
  
  
   `Вообще-то я нормальная. Абсолютно. Просто по голове тюкнутая', - подумала Лика, глядя на себя в зеркало и нащупала неровный рубец над виском. Он тянулся почти ото лба и до затылка, но густые волосы, её и мамина гордость, надежно скрывали след беды. На теле. В душе рубца так и не образовалось. Ни мама, ни Егор Аркадьевич, и заботливый медперсонал, ни светила психиатрии и психологии не смогли подшить эту рану, и она постоянно давала о себе знать.
   Девушка панически боялась машин, темных улиц, закрытых дверей, замкнутого пространства. В её квартире всегда горел свет - так она гнала страх и тьму.
   Дверей нет, кроме двух, закрытых крепко, на замки - входная, и мамина. За ней маленькая комнатка, в которой жила и умирала Ликина мамочка. Жила ради дочери и умерла из-за неё. Жила, не видя ничего хорошего, и умерла, так и не узнав вкуса покоя, счастья. Она всегда работала, и никогда не жаловалась. Девушка не помнила, чтоб она плакала, исключая те дни, что Лика лежала в больнице, и не помнила, чтоб мама сильно радовалась, опять же исключая тот день, когда девушку выписали.
   `Я никогда не отплачу ей за заботу и любовь, как мечтала. Не согрею в своих ладонях огрубевшие от работы руки, не прижмусь к ней, ища спасения от бед и печалей, не заберу ее усталость и заботы. Не смогу помолиться о здоровье, выпросить долгих, благоденственных дней жизни.
   Что она видела в этой жизни? Тяготы одиночества, суету и вечные, неразрешимые проблемы: что приготовить, где купить подешевле продукты и вещи, и у кого занять на это денег?'
   Лика сморщилась и прикрыла глаза ладонями: `Не хочу об этом думать, не хочу'! А глаза уже щиплет от слез и они, преодолевая решимость хозяйки, льются из глаз.
   `Нет, уходите! У меня все хорошо! Я счастлива, свободна и... одинока.
   Не надо думать об этом'! - всхлипнула и попыталась найти менее зыбкие аргументы собственного благополучия: `У меня есть квартира и работа - кров и пища. Да! Уже лучше! У многих нет и этого, у бомжей, например. А еще Бог дал мне шанс начать новую жизнь. Переосмыслить свои поступки, и став более терпимой, не творить зла мыслями и делами. Он дал мне вчерашний день и сегодняшний. Дал солнце и дождь, запах осени и улыбки прохожих. Он свел меня с семьей Грековых.... и с Вадимом'.
   Девушка облегченно вздохнула, улыбка раздвинула губы. Слезы высохли.
   Правильно - кивнула сама себе: не зачем плакать. Пока ей есть ради чего жить, печалиться не зачем, а мама... `Надеюсь ей там хорошо, много лучше чем здесь. И она видит меня и радуется, и помогает. Не удивлюсь, если Вадим ее рук дело'.
   И закусила губу, чтоб вновь не расплакаться, открыла шкафчик, где хранилась аптечка. Выпила две таблетки валерианы, умылась и пошла одеваться. Пора на работу, а то, пожалуй, начнет думать дальше и уже не остановит слез. Она взрослая, самостоятельная женщина, и достаточно сильная, чтоб суметь держать себя в руках.
   И не сумасшедшая, а самый обычный человек, нормальный до оскомины.
  
   -- Скучаете, дядя Вадим? -- спросила Маша, усаживаясь в соседнее кресло.
   -- Нет, тебя жду. И почему дядя Вадим? Мы же договорились - Вадим.
   Маша смущенно улыбнулась:
   -- Мама.
   -- Здесь мамы нет.
   -- Да, но...
   -- Намекаешь на то, что я слишком стар для Вадима? -- улыбнулся мужчина.
   -- Нет, вы не старый. Наоборот, -- Маша хотела сказать комплемент, да осеклась: неизвестно, как гость его воспримет.
   -- По-моему ты смущаешься, -- заявил Греков, и, завладев рукой девушки, поцеловал. -- Чаровница.
   -- Ничуть не смущаюсь, -- парировала Маша, с нескрываемым восхищением разглядывая мужчину.
   -- У тебя есть парень? -- спросил Вадим, разглядывая алые щеки племянницы.
   -- Да. Но он так себе, -- поморщилась девушка.
   -- А в чем `так себе'? Расскажи, мне наука будет. Может я тоже из этой серии?
   -- Да, что вы, Вадим. Ничего подобного. Вы очень обаятельны, умны,...словом, настоящий мужчина. А Славка еще ребенок, глупый рохля, нудный, безвкусный. Поговорить даже не о чем.
   -- Зачем же тогда встречаешься с ним?
   -- Вынуждает. Жалко мне его. То в трубку чуть не плачет, то часами под окнами стоит.
   `Знакомая картина', - подумал Вадим и отвел взгляд, чтоб девушка не заметила его холод:
   -- Ты в поликлинику собиралась? Поехали?
  
   У подъезда их ждал рыжий лопоухий парень с плаксиво-несчастным выражением лица.
   -- Слава? -- скривилась Маша, словно лимон съела, и покосилась на Вадима: спасайте. Но то и не подумал, кивнул парню в знак приветствия и пошел к стоянке:
   -- Не буду мешать. Вы пообщайтесь пока, я за машиной.
   -- Кто это, Маша? -- услышал, и поспешил отойти подальше, но, увидев Лику, бредущую навстречу, притормозил:
   -- Здравствуй.
   Та остановилась напротив, заглядывая ему в глаза, и кивнула:
   -- Здравствуйте Вадим.
   И вроде сказать больше нечего, а вроде и не нужно. Глаза в глаза - и слов не надо. Так и молчали, минуту, другую. Первой отвела взгляд Лика, покосилась на Машу и уловила ревность в ее глазах. Рыжий парень в чем-то уверял ее, а она и не смотрела на него, косилась на Грекова, на домработницу.
   -- Вы вскружили голову девушке, -- тихо заметила Лика. Вадим молчал. -- Не жалко вам ее?
   -- Удивишься - нет, -- разжал губы.
   Она не удивилась, скорей огорчилась:
   -- Зачем вы так с ней?
   -- Влюблен.
   -- Не правда.
   -- Почему? Она красивая девушка, я еще не старый мужчина...
   -- Вы ее дядя.
   -- Любви родственные узы не помеха.
   -- Любви - да, но в вашем случае о ней и речи нет.
   -- Вот как? -- заинтересовался Вадим. -- Значит тебе не важно, что мы родственники, важно, что нет любви? И почему решила, что ее нет? Может наоборот, я влюблен, страстно, безумно.
   -- Вы себя обманываете или меня? Машу? Не надо Вадим, оставьте ее, она слишком чувствительна, слишком ранима...
   -- Как ее мама?
   -- Нет. Вероника Львовна очень сильный человек, способный на ...
   -- Подлость.
   Лика растерялась: Вадим прав - Грекова способна на низость, но кто может ее судить?
   -- Мы все не святые. Вероника Львовна не исключение, но она не подлая, а запутавшаяся. Маша же и вовсе, невинная девочка.
   -- Вы ангел-хранитель семьи Грековых? С какой радости?
   -- Долг любого человека помогать ближнему.
   -- Даже если он подлец?
   -- Даже сели он подлец. Вы же, не он.
   Вадим невесело усмехнулся: святая наивность!
   -- Вы интересная девушка Лика... С удовольствием побеседую с вами, но позже, сейчас нам с Машей нужно ехать, -- заметил, услышав стук каблучков за спиной.
   -- Привет, -- сухо бросила Маша домработнице, даже не взглянув на нее, и подхватив Вадима под руку, лучезарно улыбнулась ему в лицо. -- Поехали?
  
   -- Вероника Львовна, как вы относитесь к ухаживанию брата вашего мужа к вашей дочери? -- спросила Лика, поборов смущение. Хозяйка оторвалась от составления очередного списка и удивленно выгнула бровь, одарив ее взглядом, точь в точь как у доктора, который не может поставить точный диагноз.
   -- Первое: с чего ты решила, что Вадим ухаживает за Машей? Второе: какое тебе до того дело?
   -- Мне кажется...
   -- Сто раз говорила тебе: оставь свое `кажется' при себе! Мне нет дела до тех фантазий, что бродят в твоей голове. Не забывай, пожалуйста, что ты домработница, а не член семьи.
   Лика вздохнула, признавая правоту женщины. И хоть могла возразить на правах пусть не члена семьи, но добропорядочной христианки, не стала. Знала - бесполезно. Хозяйка лишь разозлится сильней, но все равно не послушает. Девушка прекрасно понимала, что она для Грековой - навязанная мужем прислуга, ненормальная, которую она терпит по доброте душевной и из уважения к Егору Аркадьевичу, не более. Но терпение Грековой не безгранично, как и влияние мужа. Возьмет да погонит надоедливую дурочку.
   Устроиться же на другую работу Лике будет трудно, почти невозможно. Пыталась она уже, не раз. Месяц максимум и её просили оставить место в добровольно-принудительном порядке. А здесь она уже два года. Привыкла к Грековым и они к её приступам слезотечения. Вероника Львовна даже к знакомому психологу устроила, бесплатно. Вот и получается - хозяйка к девушке с добром, а она в благодарность молчи? Но как же молчать, если Вадим Маше угрожает? Окрутит девушку и главное не от любви, а от скуки или еще чего хуже. Есть в нем что-то настораживающее: лед на дне зрачков, дичинка во взгляде. Такой и сам не рад, что творит, а все равно - делает. Беда, одно слово. И Маше, и родителям, да и самому Вадиму потом худо будет. Не злой ведь он, не подлый, а скорей дурной от мути, что годами накопленная, в его душе лежит,. Видать покрутила его жизнь, поломала.
   `Господи, жалко-то его как! А Грековых?! И что мне-то делать?' - сморщилась Лика, пытаясь удержать слезы.
   -- Ну, ну, перестань, -- приказала Вероника Львовна увидев её мокрое лицо. Салфетку кинула. -- Неврастеничка, право. Слова сказать нельзя тут же в слезы! Ты как жить-то собираешься, если по поводу и без повода в рев?
   -- Страшно мне за вас, -- всхлипнула.
   -- И мне, -- хмыкнула та, с презрением оглядев заплаканную физиономию домработницы. Хлопнула еще одну салфетку на стол, список пододвинула. -- Бери, и приступай к работе.
   `Вот и весь разговор', -- вздохнула Лика: `Один выход остался - с гостем поговорить'.
   Да беда в том, что рядом с Вадимом у неё одно желание возникает: прижаться к нему и забрать себе хоть частичку мучающей его боли, растопить лед печали, развести муть на сердце, отогреть теплом, и показать кусочек неба с пушистым облаком, сквозь которое пробивается лучик солнца. Смотри Вадим, смотри! Солнце!...
   `Нелепая мысль, глупое желание, но на то мы и люди, чтоб мечтать и верить, что наши мечты когда-нибудь сбудутся'.
  
   -- Лика не нравится тебе, -- скорей констатировал, чем спросил мужчина, садясь за руль. Маша села рядом, тщательно расправила полы пальто на коленях, поправила волосы, делая вид, что не слышала фразу Вадима. Вот только лицо у нее было слишком угрюмым, чтоб поверить в ее глухоту. Да и взгляд внимательно оглядывал дворовый пейзаж, знакомый до мелочей и ничуть не изменившийся за ночь.
   `Любопытно', -- прищурился Греков, выезжая через арку. И, пожалуй, промолчал бы, да мысли то и дело возвращались к странной девушке, что интересовала его больше, чем любой в семье брата. Блажь ли это, помутнение рассудка, или естественное желание любознательного человека разгадать загадку домработницы? Впрочем, какая загадка может быть у домработницы? Большеглазой простушки, наивной, как ребенок?
   -- Сколько ей лет?
   Этот вопрос, как ни странно Маша расслышала:
   -- Двадцать три, кажется. Она что-то около двух лет или чуть больше старше меня, -- ответила, пытаясь быть вежливой, но комментарий получился угрюмый. Девушка отвернулась, уставившись опять в окно.
   `Не нравится ей тема разговора... А по возрасту выходит, что Лика родилась когда я был в армии. Нет, дочерью быть не может. Тетка бы обязательно оповестила, Егор бы не удержался. Да я бы и сам заметил, когда уже вернулся, что ... А что, собственно? Что он пропадал с утра до вечера? И я знал где? Предполагал - с Верой, но факт ли? Да и не было мне тогда дела до него: Ирка с утра до вечера в голове была', -- думал Вадим, мрачнея в попытке понять, что его больше мучает - тайна происхождения Лики или тот факт, что она может оказаться как дочерью, так и любовницей Егора?
   -- Давно она у вас работает?
   -- Два года, -- нехотя ответила Маша через пару минут. В салоне опять повисла гнетущая тишина.
   -- Лика твой враг?
   -- Нет уже, -- ответила тихо, скорей себе, чем мужчине и потому не заметила, что проговорилась.
   -- Как понять `уже'? Были трения, но вы пришли к консенсусу и теперь соблюдаете нейтралитет? А трения были на бытовой почве?
   -- Я сказала `уже'?.. Нет, оговорилась. У нас не было трений, и не враг она мне. Крези обыкновенная, было б с кем ругаться. Вообще-то я не думала, что мы будем обсуждать автобиографию нашей прислуги.
   Вадим выгнул бровь, уловив презрительную интонацию очень похожую на проявление банальной ревности. `Прислуга' - резануло ухо, заставило, и удивиться и насторожиться. `Врет девочка, были у них ссоры и по всему видать - крупные', -- решил Греков, но промолчал. Позже вернется к разговору. Спешить ему пока некуда.
   -- Хорошо, умеешь ты уговаривать - обсудим что-нибудь другое. Осень, например, -- примирительно улыбнулся Вадим. И получил в ответ благодарный взгляд:
   -- Нет, ты не подумай плохого, просто Лика не тот человек о ком стоит говорить. Есть более примечательные личности.
   -- Кто, например?
   -- Ты, мама...
   -- Папа?
   -- Да, и папа, -- вздохнув, отвернулась к окну. Вадим рассмеялся:
   -- У меня возникло чувство, что я разведчик. У тебя есть какая-то тайна, и я тебя пытаю с целью ее выведать.
   И по взгляду девушки понял, что не далек от истины:
   -- Действительно есть какой-то неведомый мне секрет?
   -- Вадим, я не готова обсуждать эту тему, тем более, что секрет не только мой.
   -- Но и отца? У вас договоренность: ни слова врагу! -- шутливо заметил мужчина. -- Но я не враг, Маша, -- и качнулся к ней. -- Тем более своей очаровательной племяннице и брату. Однако и изображать агента 007 не буду, не мое амплуа... Как думаешь, выпишут тебя?
   -- Не знаю. Хотелось бы еще дома побыть, пока вы гостите.
   -- Ну, что ты выкаешь, Маша? Договорились же. И не огорчайся, мне пока нравиться гостить, так что уезжать в ближайшее время не собираюсь, еще повеселимся, устроим налет на магазины и рестораны. В кино сходим - сто лет не был в кинотеатрах. Немного изменим режим дня: буду забирать тебя после института и катать по Питеру. В казино хоть раз была?
   -- Нет.
   -- Предлагаю восполнить пробел в знаниях и посетить сегодня казино. Как предложение?
   -- Особого желания нет, -- пожала плечами. -- Но и возражений тоже.
   -- Договорились. Значит, после поликлиники едем в бутик за шикарным платьем и вечером поражаем аборигенов своей неотразимостью!
   -- Вы шутите! -- рассмеялась девушка.
   -- Нет, я тебя завлекаю, -- улыбнулся и Греков.
   -- Как рыбу в сети.
   -- Ага, а потом съем.
   -- Вы кровожадны?! Можно я в родительской клетке посижу?
   -- До пятидесяти лет? Не могу позволить. А кто потешит мое мужское самолюбие? Представь завистливые взгляды игроков, когда мы будем входить в фойе казино. Такая грация с каким-то стариком!
   -- Ты все шутишь! Никакой ты не старик, да и я для грации слишком угрюма. В маму, мне дома больше нравиться, чем на тусовках.
   -- Замечательно, но дома ты насидишься после моего отъезда, а пока я в Питере изволь веселиться. А то, что ж я буду вспоминать длинными холостятскими вечерами на чужбине?
   -- Сидя у камина с бокалом элитного вина? -- хитро прищурилась Маша.
   -- Да, забытый, печальный, с таким же как я, одиноким бокалом давно забытого и старого вина, -- в притворном огорчении вздохнул Вадим, -- какого-нибудь перно одна тысяча семисотого года.
   Маша рассмеялась:
   -- Не верю!
   -- А вы Станиславский, мадмуазель?
   -- Всего лишь, Мария Грекова. Но мне достаточно. Главное ведь не кто ты, а что.
   -- Интересно. И что ты?
   -- Человек, надеюсь - личность. В свое время была гадкой девчонкой, каюсь, но время превалирования эмоций прошло, и наступил вдумчивый штиль. Характер подвергся шлифовке, взгляды и действия корректировке. Не скажу, что мне было приятно признать себя пустышкой и попытаться что-то исправить, но удалось. И я горжусь своим достижением.
   -- Какие ломки ради ... а ради чего? Вернее, что послужило их причиной?
   -- Один очень не красивый поступок. Не то, чтоб мне было стыдно за него... Тогда - нет, я была уверена в своей правоте, а потом... Папа великий воспитатель. Он преподал мне урок дальновидности, показал, что не все то белое, что бело, и не все черное, что темно. А еще показал, что у каждого действия есть последствие и порой такое, о чем мы и не подозреваем, не предполагаем, хоть порой и тщательно просчитываем варианты, но итог бывает, противоположен задуманному финалу.
   -- Мудро, -- посерьезнел Вадим.
   -- Да. Теперь я всегда думаю, прежде чем делаю, стараюсь не торопиться с выводами. Правда терпимости от этого не прибавляется, но может, с годами и ее будет хватать? Тем более живой примет перед глазами - мама. Она всегда ровна и не спешна в суждениях, а терпение у нее поразительное. И понимание беспрецедентное. А раньше мне казалось это не достоинства, а недостатки, и она нетерпима, а заморожена. Живет в своем мире, в домике -кухне. Помните, как в детстве играли: я - в домике, я - в домике! Вот и мама также, закроется и плевать ей на нас, на весь мир, только не трогайте. Поели, уроки выучили? Идите, гуляйте. Я обижалась, даже одно время думала, что она пьет. Сидит на кухне и тупо накачивается вермутом или водкой. Но спиртным от мамы не пахло, и бутылок в доме не прибавлялось.
   -- Чтоб напиваться, нужен повод, а чтоб каждый день - очень веский, например - апокалипсис всей жизни.
   -- Повод-то как раз был, -- протянула задумчиво Маша.
   -- Какой позволь полюбопытствовать?
   Девушка долго молчала, глядя перед собой с таким видом, словно машина несла ее напрямую в прошлое, в те дни, когда радости, видимо, было мало, а вот печалей и бед - больше, чем достаточно.
   Странно, что Вадим о том не знал. Впрочем, последний раз они встречались с Егором довольно давно, и разговор вышел смятый, в сутолоке и спешке. Дежурные фразы, пара пустых новостей и один пошел направо, другой налево, пообещав встретиться вечером. Но встречи не произошло. Поздравления с Новым годом тоже не в счет: как дела? Хорошо. Здоровья, удачи. И тебе. Детям привет, Вере отдельный, пламенный. И тебе от всей семьи...
   -- Тогда много случилось. Долго рассказывать. Главное, что после бабушка ушла в монастырь.
   Вадим чуть не въехал в бампер впереди идущего БМВ от неожиданности:
   -- Стоп, она же умерла, Маша!
   -- Ничего подобного, если брать физический план. Сейчас может и правда, умерла, не знаю, а тогда, лишь для нас и мира. Необычное решение, удивительное для бабули. Она ведь педагог и законченный атеист. А вот решила уйти в монастырь, и ладно б куда-нибудь в области. Нет. Суетно здесь, сказала. Собралась за сутки, поцеловала нас и отчалила в неизвестном направлении.
   -- Зачем? Что за трагедия у вас произошла? .. И я не знал.
   -- Это были наши проблемы, чисто семейные. А почему бабушка приняла столь странное решение? -- девушка покосилась на Вадима и вздохнула. -- Сказала: будет молиться за Иру.
   `Вот как'? -- лицо Вадима застыло, руки сильней сжали руль.
   -- Потом постепенно все наладилось. Мама, правда, так и не простила бабушку, посчитала ее уход предательством, блажью. Считает ее мертвой. Но нас стала замечать. Сейчас я ей даже благодарна за ее отстраненность. Она нас к самостоятельности приучила. Не лезла в наши детские проблемы, и мы научились решать их сами.
   -- Не думаю, что твоя обида на мать прошла, слишком грустно ты излагаешь концепцию ваших отношений.
   -- Возможно, -- согласилась девушка. -- Но это обида не на ее холодность и невмешательство в нашу жизнь, а на себя. Я другая, не могу, как она, порой даже не понимаю и не приемлю ее отношение к определенным моментам. Но это моя проблема, не ее.
   -- Что же у вас произошло?
   -- Давай не будем сейчас об этом? Позже Вадим.
   -- Хорошо. Вижу, тебе не приятна тема.... Сюда сворачивать?...
  
   Они вернулись домой около трех, и еще у двери поняли, что Ярослав дома, а Вероника, скорей всего нет: в квартире, с удалым размахом, пировали рокеры. Маша, хмуря брови, открыла дверь и оглохла на пару минут. Вадим еле сдержался, чтоб не зажать уши руками, спасая перепонки.
   -- Веселится, братец, -- недовольно буркнула Маша и вихрем понеслась в комнату Ярослава. Вадим настроенный более благодушно, поспешил за ней, чтобы спасти юношу от сестринского гнева, и возможно аппаратуру от серьезной поломки. Судя по виду девушки, настроена она была решительно не только по отношению к брату, но и к его музыкальным пристрастиям. Однако, дойдя до распахнутой настежь двери, из которой ухало и выло, так что подпрыгивали жалюзи в зале напротив, Маша остановилась и застыла, открыв рот. Вадим заглянул в комнату через ее плечо и не сдержал смешка: Лика импровизировала на пылесосном шланге вместо гитары, а Ярослав, изгибаясь в экстатических ломках напротив нее, изображал солиста - орал нечто замысловатое в гантель, что заменила ему микрофон.
   -- Занятный дуэт, -- хмыкнул Вадим. -- Будущий Кипелов и Кормухина! Таланты!
   Маша одарила Грекова непонимающим взглядом и, шагнув в комнату, вырвала шнур из розетки, пнула от переизбытка чувств по колонкам. Те издали хриплое `бемс-с' и смолкли. Неудавшиеся рокеры удивленно уставились на гостей.
   -- Ой, -- издала Лика и попыталась спрятать использованный не по назначению шланг от пылесоса за спину. Ярослав же пошел в наступление на сестру, прикрывая девушку.
   `Молодей, мальчик: лучшая защита - нападение', -- хмыкнул Греков и направился на кухню, чтобы не смущать молодежь своим присутствием. Но на минуту остановился на полпути, услышав столь замысловатую речь, что в пору было ее записывать, как народный фольклор.
   -- Ты чё, коза, совсем оборзела?!
   -- Рот закрой, придурок! Вечером все родителям расскажу!
   -- Ябеда-карябида! Я тоже найду, что родокам сказать. Про тебя! Ишь борзая какая!
   -- Замолчи! А ты что уставилась?! Твое место где?! А ну, вон отсюда!...
   Вадим зашел на кухню и прикрыл дверь, чтоб не слышать Машиных тирад. Уничижительных, и тем неприятных для него. Хотя и обращалась племянница не к нему...
   Девушка влетела в кухню, в рекордные сроки закончив прения. Мазнула злым взглядом по равнодушному лицу Вадима и бросила:
   -- Извини.
   Принялась продукты из пакета выкладывать.
   -- Ничего страшного, -- кивнул мужчина, взял яблоко с вазы и сел за стол. -- Смотрю не любишь ты рок, а Лику и подавно - ненавидишь.
   -- Много чести!
   -- Что так?
   -- Некого ненавидеть. Подобие человека, пародию на личность? Увольте. Пусть сначала кем-то станет, чтоб удостоится любви или ненависти.
   Вадим прищурился и захрустел яблоком, обдумывая услышанное.
   -- Я думал, что проявление данных качеств зависит от проявления достоинств или недостатков характера, а не признаков зрелости личности.
   -- Лика ненормальная.
   -- Это диагноз, твое мнение или желание?
   -- Совокупность.
   -- Тогда ты должна проявлять терпимость к убогой...
   -- Только и делаю, что проявляю! -- скривилась девушка.
   Вадим отложил надкусанное яблоко: аппетит пропал.
   -- Столь явная ненависть должна иметь веские причины...
   -- Более, чем веские! Глобальные! Монументальные!
   -- Поведаешь?
   -- Долгая история, -- сникла Маша.
   -- Это я уже слышал. Все о чем ты не хочешь говорить относиться к долгим историям, а мы, кажется, опаздываем, да? Или боишься, что я засну, пока будешь излагать?
   Девушка умоляюще посмотрела на мужчину. Тот хмыкнул, соглашаясь, встал:
   -- Пойду общаться с племянником. Поддержу покалеченную в борьбе за светлые рок-идеалы, личность. А ты примерь платье. Вечером идем в казино, отмечать твое возвращение в Alma Mater, не забывай.
   -- Не сегодня, лучше в выходные.
   -- Хорошо, -- улыбнулся, хитро щуря глаза. -- Это я сговорчивый или ты умеешь уговаривать? Кстати, или совсем некстати... фамилия у Лики?...
   -- Цезарева, а что?
   -- Так, -- пожал плечами, и вышел.
  
  
   -- Досталось? -- улыбнулся взъерошенному Ярославу, протягивая ладонь. Тот пожал, скорчив неопределенную рожицу:
   -- Да, ну, коза, замучила со своим дерганьем. Лику вон напугала.
   -- Ничего.
   -- Как раз - дофига! Проблем теперь будет, сеструха наверняка настучит мамане.
   -- Пожурят да перестанут. Первый раз?
   -- Да мне-то что? Мне на их недовольство, как и на сеструхино, фиолетово в ромбик. Лику жалко.
   -- Что она такого сделала, чтоб ругать? Не думаю, что твои родители проявят недовольство...
   -- Маманя накажет, сто процентов.
   -- Розгами? -- усмехнулся Вадим, совершенно не понимая причины озабоченности парня. Дело, по его мнению, и трех слов в диалоге не стоило, а столько фраз и мыслей уже образовали, что в пору импровизированный рок-концерт, к трагедии причислить.
   Парень вздохнул, с осуждением глянув на мужчину:
   -- Ничего вы не понимаете, дядя Вадим. Машка обязательно скажет, характер у нее вредный, занудный. А мамка обязательно Лику накажет, она ей и меньшего не спускает. Лишит премии, а девчонка и так копейки считает.
   -- Слышал я про ее `колоссальную' зарплату.
   -- Вот и представьте.
   Вадим задумчиво посмотрел на Ярослава:
   -- Уверен?
   -- Сто процентов. Говорю же.
   -- Тогда давай искать выход, если конечно хочешь Лике помочь, сохранить доход.
   Парень поморщился, почесал затылок и выдал:
   -- На себя возьму, мол, заставил.
   -- Что заставил? -- хмыкнул Греков. -- Рок-гитариста парадировать?
   -- Ага. Скажу: репетировал, другой пары для дуэта не было.
   Вадим еле сдержал смех, представив Ярослава излагающего свою версию отцу и матери, их лица, недоуменные взгляды.
   -- Не думаю, что ты поможешь девушке, изложив столь бредовую версию родителям.
   -- Думаете, не проникнуться?
   -- Угу. Что-то подсказывает - мимо.
   -- Тогда - не знаю, -- искренне расстроился парень.
   -- Есть одно предложение, -- Вадим вытащил бумажник из кармана пиджака. -- Компенсируем Лике возможную потерю самостоятельно. В обход родительского бюджета.
   И протянул Ярославу сто долларов. Тот отшатнулся:
   -- Да, вы что, дядя Вадим, не возьмет она.
   -- Уверен?
   -- Как в себе.
   -- Уже давал?
   -- Ну, -- замялся.
   -- Значит, плохо давал. Учись давать так, чтоб не отказывали даже бессеребрянники.
   -- Да не умею я, -- сдвинул брови на переносице парень.
   -- Самое легко сказать - не умею. Ты мужчина, значит должен уметь все, а что не умеешь - учись. Бери, -- сунул ему в карман купюру. -- Сходи с девушкой для начала в кафе, потом в магазин, набери деликатесов и напросись в гости, чай попить или на кота посмотреть.
   -- Нет у нее кота.
   -- Значит, на портрет любимой бабушки.
   До юноши, наконец, дошло, и он заулыбался:
   -- А вы стратег, дядя Вадим.
   -- Угу, старый ловелас. Пока в отпуске делюсь опытом. На кафе, -- протянул пятьсот рублей.
   Ярослав замялся в нерешительности, и выдал гениальное:
   -- В долг.
   -- Угу. С первой пенсии отдашь, -- улыбнулся Вадим, и, одарив парня насмешливым взглядом, вышел из комнаты: `В долг'! С вашего долга слишком большой процент накопился. Жизни не хватит расплатится...
  
   Вадим зашел в отведенную ему комнату, плотно прикрыл дверь и достав телефон из кармана, набрал нужный номер:
   -- Костя?
   -- Не-а. Золотая рыбка, -- весело фыркнул в трубку Уваров. -- Чего надобно старче?
   -- Найди Шехову Аделаиду Павловну. Два или три года назад она ушла в монастырь.
   -- Найду и что? Кто меня в женский монастырь пустит?
   -- Меня пустят, ты главное найди старушку.
   -- Ща, запишу... Шехова? Это родительница мадамы?
   -- Угу.
   -- Понятно. Странно, что я не знал о том, что она жива... Что еще?
   -- Мне бы информацию еще по одному человечку. Девушка Лика. 23 года.
   -- Лика сокращенное от?....
   -- Не силься - не угадаешь. От Ларисы. Букву ей в паспортном столе поменяли.
   -- Ага. А живет сия особа?...
   -- Вот ты мне и скажешь, где. А заодно узнаешь - кто?
   -- Личный интерес или по делу?
   -- Как пойму - скажу.
   -- Ага. Где пересеклись?
   -- Здесь. Она у братца в домработницах числиться.
   -- Половые услуги?
   -- Вот ты меня и просветишь.
   -- Приметы дивчины давай.
   -- Огромные черные глаза, взгляд странный: пронзительный, затравленный и одновременно наивный. Черные густые волосы, стрижка короткая. Одета... бедно. Все.
   -- Не густо. Ты в курсе, что в Питере девиц с подобной внешностью - мама дорогая. Фамилию хоть у любимой спросил?
   -- Да. Цезарева. Ларика Цезарева.
   -- Громко. С претензией.
   -- У нее претензия на шизофрению.
   -- Ах, какой дивный экземпляр! -- хохотнул Костя.
   -- Ты не резвись, а работай. У Ливенбах был?
   -- Серый отзвонился. Ведут ее пока. Завтра, послезавтра прижмут, поговорят. Как новости будут - звякну.
   -- Хорошо. Давай.
   Отключил телефон и осторожно положил трубку на комод: буду ждать Костя, причем - терпеливо.
  
  
   Ужинали без Ярослава. Парень убежал за Ликой, и видимо проявив недюжие способности обольщения, остался с ней. Вадима это устраивало, все шло как он и задумал, однако в душе отчего-то было мерзко и хотелось на кого-нибудь сорваться, от мысли, что Лика обычная шлюшка. Впрочем - не факт. Возможно, парень просто завис с друзьями или пошел в какой-нибудь клуб отрываться на дядины деньги. Хорошо если б так: значит Вадим ошибся в парне, но не ошибся в Лике, значит Ярослав достоин роли пешки в игре родственника, а девушка... А что девушка? Серая мышка экзотической наружности. Ненормальная, которая, сдается Вадиму, нормальней самых нормальных.
   Да какая ему разница?! -- разозлился сам на себя и покосился на брата.
   Егор с угрюмым видом жевал салат. Вера имела вид хмурый, но решительный. Маша мрачная, недовольная, как и родители, молча мучила эскалоп, стараясь не смотреть на сотрапезников. Оставалось лишь догадываться причине плохого настроения собравшихся. Лика. Опять она.
   Вадим посмотрел на Машу. Та покосилась на мужчину и вновь уткнулась в тарелку. Ясно - наябедничала таки. Прав оказался Ярослав, зря Вадим ему не поверил.
   -- Сегодня стал свидетелем забавной сцены, -- заметил, как бы, между прочим. -- Ярослав солировал, а Лика подыгрывала. У тебя талантливый сын, Егор. И домработница, весьма своеобразная девушка.
   -- Я уже в курсе дневных происшествий, -- буркнул Егор. Вера свысока посмотрела на него, и заметила ровным, безжизненным голосом, диссонирующим с взглядом:
   -- Твоя протеже значительно нас всех утомила.
   Егор зло уставился на жену, давя ее взглядом:
   -- Она совершила преступление?
   -- Нет, но...
   -- Тогда разговор окончен, -- отрезал. Вероника недовольно прищурилась и возможно промолчала бы, как всегда, но утреннее предложение Вадима несколько подбодрило ее. И хоть она еще не приняла решения, и склонялась из чувства самосохранения к отрицательному ответу, однако окрыленная пусть и иллюзорными перспективами, позволила себе сказать все, что думает не стесняясь, не зажимаясь, не думая о последствиях высказываний. Пусть на минуту, на час, день, но она почувствовала себя свободной и поверила, что имеет верного союзника - Вадима. И пусть он знает, что из себя представляет его брат!
   -- Твоя Лика ведет себя отвратительно. Я больше не желаю терпеть ее в своем доме.
   -- Она не справляется со своими обязанностями?
   -- Справляется.
   -- Тогда тема закрыта!
   -- Ничего подобного.
   Егор отложил вилку и растерянно уставился на жену: что с ней происходит? Бунт на корабле? С какой радости? По какому поводу? Может, присутствие в доме гостя спровоцировало не свойственный жене приступ бестактности?
   -- Хочешь обсудить Лику в присутствии Вадима? Давай, -- кивнул соглашаясь. Маша перевела затравленный взгляд с отца на мать, потом на гостя, решительно отодвинула тарелку и встала:
   -- Без меня!
   Вера проводила дочь задумчивым взглядом и, вздохнув, вернулась к трапезе.
   -- Секреты? -- выгнул бровь Вадим, забавляясь сумятицей на лицах оставшихся.
   -- Нет. Вера сейчас поведает стра-ашную тайну. Да, Вера? Ты ведь этого хотела?
   -- Оставь, Егор!
   -- Я уже предлагал, ты не захотела, а сейчас не хочу я. Так сама скажешь, или мне?
   -- Ты не выносим! -- брякнула вилкой о тарелку женщина и поспешила скрыться вслед за дочерью. Мужчины остались в комнате одни. Егор невидящим взглядом уставился перед собой. Вадим, смакуя вино, поглядывал на брата в ожидании объяснений. Минута, другая - мужчина не шевелился, лишь мрачнел все больше. Тишина стала угнетающей, и Вадим решил нарушить ее:
   -- Так что за тайна, брат?
   -- Что? -- очнулся тот. -- А-а, да никакой тайны нет, есть очень некрасивая история, о которой очень хочется забыть женской половине нашей семьи. Придумали себе, бог знает что, и свято в то верят.
   -- Ты о неадекватности психического состояния Лики?
   Егор поморщился:
   -- Она абсолютно нормальна, просто не такая ханжа, как Вера, вот и все. Что думает, то и говорит, душой не кривит, имеет космополитические взгляды на мир. Очень ранима - да, но разве это патология?
   -- Нет, мы все в той или иной степени ранимы, но не все вокруг нас это понимают и проявляют чуткость.
   -- Вот! -- обрадовался Егор, почувствовав поддержку и понимание брата. -- Почему-то считается, что эта самая чуткость присуща в большей степени женщинам, а не мужчинам. Мы прагматичны, рассудочны, они более эмоциональны, мягки. Не верь, Вадим, -- махнул в сторону закрывшейся после ухода женщины двери. -- Вот яркий пример того, что женщинам не ведома жалость, сострадание, ответственность за совершенные поступки. Капризы, фантазии, и действия под их влиянием, а потом отрицания вины за их последствия.
   -- Егор, мне трудно понять, о чем речь. Слишком туманно.
   -- Да, я не говорил тебе, стыдно было, -- вздохнул тяжело. -- За собственную дочь - стыдно. Она хорошая девочка, но слишком избалована, слишком самостоятельна, что ли? Импульсивна. Порой она напоминает мне Иру так сильно, словно Маша ее дочь, а не Веры... Извини.
   Вадим кивнул: ничего.
   Егора его добродушие смутило. Он налил себе полный бокал вина, в раздумьях - покаяться ли перед Вадимом или не стоит ворошить прошлое? И решил - не стоит, иначе брат чего доброго передумает на счет предложения, возмутиться, обидется, не поймет. Значит, не будет никаких дивидендов, безоблачной жизни, светлого будущего у детей, спокойной старости у него.
   Выпил вино: аминь - прошлому, виват - будущему.
   -- Так ты поведаешь тайну или тупо накачаемся вином и пойдем спать? Вряд ли я засну. Любопытство не даст, -- подтолкнул брата к откровению.
   -- Расскажу. А почему нет? Ты должен знать. Хоть история давняя и я считал, что главный виновник осознал свои ошибки, проникся виной, поумнел, но... Помнишь Олю Цезареву?
   -- Олю? -- наморщил лоб Вадим в попытке вспомнить.
   -- Она секретарем-машинисткой работала у нас на заводе, со мной. Черненькая такая?
   Вадим сколько не силился, вспомнить ее не мог. Качнул головой.
   -- Нет, не помню.
   -- Да, извини, и не сможешь вспомнить. Она ж в декрете была, когда ты из армии вернулся. В общем, хорошая исполнительная девушка. На нее всегда можно было положиться. Я уже и не работал на заводе, но обращаться случалось не раз, она всегда помогала. Мы с ней дружили. Я чувствовал себя в некотором роде обязанным ей, в организации фирмы она мне в частности сильно помогла. Бесплатно. А сама ребенка одна воспитывала. Девочка была хилая, болезненная, но смышленая, добрая.
   -- Лариса?
   -- Да. Лика.
   -- Года четыре назад мы случайно пересеклись с Олей, потом мне понадобились документы. Она помогла... Она была удивительно светлым человеком, добрым, бесхитростным, и понимала меня, как никто другой. Я хотел ей помочь, отплатить хоть немного за помощь, за спокойствие в душе, что она мне дарила. Лика тогда в институте училась и подрабатывала, чтоб оплачивать учебу. Я помог, сколько смог.. -- мямлил мужчина, задумчиво поглядывая перед собой.
   -- Вы были любовниками?
   Егор криво усмехнулся и сунул в рот дольку ананаса. Прожевал и выдал:
   -- Маша также подумала. О Лике. Девочка не тянула по физике, я помогал. А Маша за мной следила и решила, что я изменяю Вере. Отношения в тот момент у нас и, правда, были напряженными.. Холодно с Верой, понимаешь? Но семья. Дети. Им нужны оба родителя, чтоб вырасти полноценными. Трудно все объяснить. Да и надо ли, ты уже не юный романтик-идеалист, знаешь, что наши желания и возможности редко пересекаются. Но если не забывать о слове `надо', то толк будет. Есть - у меня прекрасные дети. Семья.
   -- Угу, -- кивнул Вадим, сдержав нехорошую усмешку.
   Смысл что-то говорить - брат и сам понимал зыбкость придуманных им идеалов -- тусклый взгляд, грусть в голосе выдавали истинное положение вещей -- его семья в его голове, на деле он одинок и неприкаян, возможно, еще больше, чем Вадим. В пору пожалеть фантазера, да не хочется. Сам виноват. Все высчитывал... и просчитался. Отрекся от вечных ценностей, отдался тлену денег и связей. Вот и итог: финансы стремятся к нулю, связи пусты, а любви, тепла и понимания, не было, нет, и не будет. Ими он заплатил за десятилетие стабильной и, в общем-то, вольготной жизни. Стоило ли?.. Егор уверен, что - да. А что ему еще остается кроме веры? Впрочем...
   -- Дети у тебя прекрасные, и любят тебя.
   Егор смущено улыбнулся, с благодарностью посмотрев на брата, и налил еще вина себе:
   -- Да. А то, что оступаются, так никто не застрахован от опрометчивых поступков, и мы по молодости творили безумства. Но кто поймет и поддержит детей кроме родителей?
   -- Никто.
   Егор нахмурился, словно ожидал от Вадима не согласия, а осуждения. Залпом отправил содержимое бокала в рот. Отвернулся к окну, помолчал, и наконец, торопливо, почти скороговоркой, раскрыл тайну:
   -- Маша решила, что Лика причина наших натянутых отношений с Верой и поспешила с выводами и действиями. Не поговорила со мной, матерью, не выяснила суть дела. Взяла у бабушки деньги якобы на шмотки и поездку, и заплатила паре отморозков. Лику перехватили по дороге домой в одном из переулков, запихнули в машину...
   Вадим побледнел, представив описанные события. Рука сжала бокал так, что будь тот из обычного стекла - лопнул бы.
   -- Конец осени, почти ночь... Никто ничего не видел, свидетелей не нашлось... Слава Богу, -- не заметив напряженного взгляда брата, продолжил Егор. Вадим дернулся и поставил бокал на стол, боясь не сдержаться и запустить им в мужчину, что благодарит Бога, за то, что у несчастной девчонки не было свидетелей, и виновница трагедии смогла избежать наказания, как и те, кого она купила для исполнения своих низких планов.
   -- Маша потом призналась мне, что не планировала преступления, хотела лишь припугнуть Лику, но те, кому она заплатила, превысили свои полномочия.
   Вадим скрипнул зубами: как холодно и казенно - превысили полномочия! Словно парламентеры или дипломаты, а не подонки!
   Хороша племянница! Вся в родителей.
   Егор налил еще вина, задумчиво покачал бокал:
   -- Лику действительно сильно напугали, но она девушка смелая, пыталась дать отпор и получила кастетом по голове.. Ее сильно избили и выкинули из машины. Нашел Лику какой-то мужчина уже под утро. Оля позвонила мне в истерике прямо сюда, так все и открылось. Я увидел взгляд Маши и ее ухмылку... -- Егор выпил вино жадно, будто хотел напиться и забыться как можно скорей. -- Представь мое состояние? Лика в реанимации, и виной тому родная дочь!... Милиция никого не нашла. У Лики ушиб головного мозга, не факт что выживет, а уж вспомнить что-то и подавно не сможет. Ольга черная от горя, а здоровье и без того плохое. Дома скандал: Вера в истерике, обвиняет во всем меня, Маша чуть из окна не прыгает. Аделаида Павловна в шоке... Она единственная поверила в виновность внучки сразу, как та не отрицала свою причастность. Вера заступалась, но потом позвонили ... один из тех, кто учувствовал в преступлении. Шантаж. С Маши начали требовать дополнительную сумму. Я видел - с ней неладно, боялся что она что-нибудь вытворит с собой... Нажал. Она расплакалась и рассказала все. Я заплатил, договорился, припугнув что в случае повторного звонка они сядут, а дочь у меня несовершеннолетняя и доказать, что именно она организовала преступление у них не получится. Они все правильно поняли, больше не появлялись. Кому хочется в тюрьму? У меня связи, деньги, у них сроки за спиной... Аделаида Павловна сильно мне помогла. Удивительное для нее участие - она даже дежурила у постели Лики, Ольгу поддерживала. В церковь зачастила. А с Верой у нее и до того были плохие отношения, а после и вовсе разладились. Скандалили они сильно, Аделаида Павловна во всем обвиняла дочь, с Машей не разговаривала, а когда Лика очнулась и пошла на поправку, отправилась в монастырь. Представь Аделаиду в монастыре? Чушь, правда? Если б я сам не был тому свидетелем, тоже бы не поверил. И главное, когда уезжала, сказала Вере, что будет молится о Ире. Не о ней, не о внуках, а о самоубийце, давно истлевшей в гробу и памяти... Вероника не просто обиделась, а смертельно. Вычеркнула мать из списка живых и считает ее умершей. Себя - сиротой. Я думал она алкоголичкой станет, пить начала от обиды сильно, но ничего остановилась, за ум взялась, салон у меня вытребовала. Я финансировал, лишь бы мать детям вернулась. За Машей глаз да глаз нужен был... Наладилось.
   -- А Лика?
   -- Лика? Она после не смогла восстановиться в институте, учится в принципе. То беспричинные слезы, то страхи, то головные боли. Таяла и мать вместе с ней. Смотрит на дочь и ... -- вздохнул тяжко. -- Во сне Оля умерла. Обширный инфаркт. Не выдержало сердце. Лика осталась одна. Пыталась устроиться на работу, да кто ее держать будет?.. Вот я и привел ее к нам, настоял на том, чтоб она работала у нас. Вера понятно не довольна, до сих пор считает, что она моя любовница
   `Не правда', -- прищурился Вадим: зачем Егор лжет? Или Вероника солгала?
   -- Однако я должен был помочь девочке, а заодно научить, пристыдить Машу, чтоб больше подобного не повторялось. Каждый день видеть пример своей глупости - согласись, любого научит думать, прежде чем делать. Поэтому Лика работала, и будет работать у нас как напоминание Маше о ее неблаговидном поступке.
   `Какая же ты, сволочь! Да, вы с мадам достойны друг друга.. Ничего, девочка, если только эта история получит подтверждение, я выведу тебя из своего уравнения, и воздам должное. За нас обоих', -- подумал Вадим, однако его лицо не отразило и доли истинной мысли. На нем лежала печать сочувствия и понимания.
   -- Теперь мне ясно, отчего женщины не любят домработницу, но держат ее.
   -- И будут держать...Я сказал, -- зло прищурился Егор, глядя на то место, где за ужином сидела его жена. Он явно опьянел и выглядел жалким, старым, раздавленным, хоть и хорохорился. Давно Вадиму не доводилось видеть брата таким. Впрочем - брата ли? Вадим не испытывал сейчас к человеку сидящему за столом ничего кроме брезгливости. Он казался ему чужим, далеким, и мерзким. Атмосфера столовой словно напиталась миазмами тех мыслей, поступков, что совершал каждый в этой семье в тайне от другого, в оправдание себе.
   Вадиму стало душно и неуютно, и захотелось выйти из комнаты, покинуть квартиру, вычеркнуть из своей памяти проведенные в этой клоаке дни вместе с родственниками.
   Он решительно встал и вышел. Уйти совсем не получиться: он должен, обязан разобраться, расставить акценты и вернуться домой свободным, чтоб больше ничего не тянуло его в этот город, не лежало камнем на душе.
   Входная дверь хлопнула. Ярослав скинул обувь, и с блаженной улыбкой на губах кивнув дяде, пошел к себе.
   -- Получилось? -- насторожился Вадим. Парень задержался у дверей в свою комнату, чтоб бросить еле слышное:
   -- Да-а, -- и скрылся за дверью.
   Греков поморщился: судя по блаженной физиономии племянника, Лика щедро отработала зеленую бумажку.
   А может, он ошибся? Может, и не было ничего? Попили чай да разошлись?..
   Стоп - к чему обольщаться? И какое ему в принципе дело: было, что меж ними, не было? И потом, он сам хотел подобного финала, ввел Лику в игру, направил к ней Ярослава, спонсировал их сближение.
   Черт! -- поморщился, разглядывая кривые линии рисунка на обоях. И вздохнул: Скверно. Он использовал больную, наивную девчонку, как и Егор. Сознательно, цинично. Так есть ли меж ними разница? `Яблоко от яблони', -- кулак невольно впечатался в стену.
   В коридор выглянула Маша. Застыла у косяка, затравленно поглядывая на мужчину, суетливо поправила вырез халата.
   -- Он все рассказал, да? -- спросила тихо, приняв хмурый, расстроенный вид Вадима на свой счет.
   -- Что? -- раздраженно переспросил он. Девушка смутилась: с одной стороны ей хотелось уйти скрыться с глаз дяди. Уверить себя, что отец промолчал. И побыстрей заснуть, чтоб, проснувшись, ничего не напоминало ей о сегодняшнем вечере, и все стало как было: она сохранила в глазах Вадима статус милой девушки, доброй, умной, привлекательной.
   Но с другой стороны Маша прекрасно понимала, что не сможет заснуть не объяснив, не объяснившись. Не оправдав себя, и не увидев в глазах Вадима привычного уже ей понимания и интереса. Человеческого и мужского. Ей уже не пятнадцать и она прекрасно осознает, что мечтать можно лишь о реальных вещах, и если чего-то хочешь, то, нужно стремясь к цели не бегать от трудностей, а преодолевать их. А значит, не стоит уверять себя, что отец сохранил ее секрет. Наоборот, нужно узнать, что именно отец поведал Вадиму, и признаться в том, что неоспоримо, покаяться в незначительном проступке, чтоб вызвать сочувствие, жалость, а следом и понимание. И тем самым сохранить близкие отношения с Вадимом, его расположение и интерес к ней. Сейчас. Пока он не закостенел во мнении.
   -- Что тебе сказал папа? -- спросила, стараясь смотреть прямо мужчине в глаза.
   Вадим заставил себя подойти к девушке. Прислонился плечом к коску напротив и неопределенно пожал плечами, с вялым любопытством поглядывая в комнату. Что-то было в ней не так, как должно быть, но что?
   Приглушенный свет от настольной лампы не мешал властвовать полумраку на остальной территории. Тяжелые гобеленовые портьеры задернуты, диван расправлен. Три подушки с выбитыми на наволочках попугаями смотрят в огромное зеркало встроенного шкафа вместе с гобеленовой репродукцией Боттичелли, висящей над постелью. Угловые полочки заставлены портретами в веселых рамках, флакончиками, ракушками, безделушками. Мягкими игрушками, фарфоровыми куклами. Уютно, тепло и удивительно спокойно в комнате. И кажется что живет здесь маленькая, аккуратная и послушная девочка... Только чистота и уют не ее рук дело, а той, что живет иначе. Той, что впору играть в расставленные по полкам игрушки, успокоено засыпать на веселых подушках.
   `Вот в чем дело', -- понял Вадим, шагнув в комнату: Здесь нет места преступнику, здесь место жертвы. Это Лика должна жить, как Маша.
   Вадим взял с полки маленькую куклу в парчовом платье и сел на пуфик, задумчиво разглядывая игрушку: `Интересно, Лике нравятся куклы?'
   -- Ты играешь в куклы? -- спросил Машу.
   Та качнула головой, усаживаясь на постель:
   -- Они для красоты стоят.
   -- Зачем так много?
   -- Раньше было еще больше. Выросла, половину убрала. А эти мне особенно дороги. От них на душе тепло.
   Вадим внимательно посмотрел на девушку: `Чтоб стремиться к душевному теплу, нужно иметь представление и о душе и о тепле. А человек, у которого нет ни того, ни другого, путь он сто раз красив, мил, и умен, кажется фальшивым, как все его рассуждения на эту тему, и воспринимается, как говорящая машина... кукла, не более'.
   И вспомнилось ему, как Ира просила его подарить на восьмое марта не духи и мимозу, а куклу. Он бегал по магазинам, пытаясь найти что-нибудь яркое и красивое, подстать ей, но на полках стояли лишь пластиковые однотипные чудища с тупым выражением искусственных морд. В итоге, с глубокими сомнениями он купил две куклы, которые меньше других напоминали своим видом даунят. И искренне переживал, думая, что Ирине не понравится. Но она, вопреки его опасениям, прыгала от радости, чем сильно его озадачила. Ей было семнадцать лет. В этом возрасте обычно уже играют другими куклами - живыми. Но он тогда и мысли об инфантилизме любимой не допустил, вопреки явному проявлению оного, радовался, что она не такая как все. Еще совсем маленькая, беззащитная девочка...
   Вадим положил игрушку на постель: Наверное, на этих манекенах девочки учатся играть с мальчиками. А потом с успехом применяют опыт в жизнь, и ломают своих живых подопытных с такой же легкостью, как ручки и ножки кукол.
   Странно, когда-то он ничуть не печалился об отведенной ему роли...
   Маша, заметив странный взгляд Вадима, устремленный на фарфоровую барышню, подумала, что он не понимает её пристрастия к подобным вещицам:
   -- Глупо, да? Это потому что у вас нет детей. Но представьте у вас появиться ребенок - девочка... -- и осеклась, встретившись с бесстрастно холодным взглядом черных глаз. Маше стало не по себе. -- Прости. Я лезу не в свое дело.
   -- Дети... -- задумчиво протянул Вадим, разглядывая девушку. Она могла быть его дочерью. Много раз он думал о том, что у них с Ириной могли родиться дети: такая вот красавица - дочь, и умница - сын, как Ярослав. И впервые Греков ничуть не сожалел, что этого не случилось. -- Дети - хорошо. Я очень хотел детей...
   Но Ингрид считала, что современной женщине дети не нужны. Кате хватало хлопот с одним ребенком, однако проживи она дольше, возможно у Вадима и появился бы родной сын, а не приемный. Ира?... Как он обрадовался, узнав, что она беременна! И даже мысли не допустил, что ребенок нужен ему, и абсолютно не нужен ей. Целых пять минут он был по-настоящему счастлив...
   -- Моя последняя жена была слишком честолюбива, чтоб позволить ребенку ломать ее планы. Ты знаешь, что она повесилась?
   Маша кивнула, пряча глаза: ее бестактность травмировала мужчину. И о чем она думала, затеяв разговор о детях?
   -- Три года она неустанно трудилась над тем, чтоб войти в мое дело на правах не жены, но партнера. И я готов был в итоге согласится, взять ее к себе, но она сообщила о беременности, и я передумал. Она должна была выносить и родить здорового ребенка, подготовиться к роли матери. Я смел думать, что это важнее для женщины, чем карьера. Да и зачем ей карьера? Она была обеспечена, имела все, что не пожелает. Но есть люди, которым сколько не давай - мало... Она решила сделать аборт. Я возмутился, и чтоб она не натворила глупостей, отвез ее подальше от соблазнов цивилизации. У меня прекрасный дом на берегу фьерда. Безлюдно, тихо, только шум волн, звон вереска и песни ветра. Прекрасное место для будущей матери. Дом теплый, благоустроенный, а что нет TV и телефона, так зачем они нужны? Все что нужно я привозил каждые три дня, а потом и каждый день: продукты, книги, журналы... врача. Думал срок будет больше, блажь пройдет, все наладится. И Андерс, наш врач, уверял, что так и будет. Психика женщины в первые месяцы беременности перестраивается из-за бурной гормональной перестройки и выдает срывы, капризы. Женщина сама не понимает, что делает... Ничего не наладилось. Слезы, истерики, скандалы. Она стала похожа на помешанную. Один и тот же сценарий вечера ежедневно. Я терпел - месяц, три. А в тот день не поехал домой ни потому что не мог - дела - не хотел. Устал. Поехал на следующий день.
   Вадим смолк, вспоминая неприятные минуты...
  
   Он остановил машину у ограды. Вышел, и долго стоял у авто, глядя на красоту фьорда, наслаждаясь тишиной и свежестью вечернего воздуха. В дом идти совсем не хотелось: там была она. Злая, как пантера в клетке, неряшливая, подурневшая и совершено осатаневшая. Только перешагни порог и вместо: 'Здравствуй, милый. Будешь ужинать?' Он услышит грязные ругательства, оскорбления. И будет обвинен в том, что у неё токсикоз, в том, что утром она запнулась о раскиданные журналы, что сахар не сладкий, а соль не соленая, что днем шел дождь, и вообще, скоро осень. А вместо ужина, он будет собирать грязные тарелки и чашки по всем комнатам, ставить их в посудомоечную машину, проветривать помещение, готовить ужин, и держать себя в руках, чтоб не сорваться и не ответить на сопровождающие все его действия едкие ремарки.
   `Ничего, ничего', -- подбодрил себя, зябко передергивая плечами под порывами холодного ветра: `Почти четыре месяца. Осталось потерпеть еще пять'.
   Покосился на слепые окна дома и медленно побрел по дорожке к двери. Толкнул, и увидел жену. Она висела в холле напротив зеркала, на котором помадой неровным, отрывистым почерком было написано: Сдохни, ублюдок!!...
  
   Вадим закрыл глаза и сжал переносицу пальцами: к чему ему вспомнились дела годичной давности? Зачем кому-то знать об этом? Зачем он вообще разоткровенничался с Машей? Что ж его так придавило?.. И понял - Лика.
   Как, зачем? Что она ему? Почему он то и дело думает о девушке? Что ему в ней? Серая мышка... Сумасшедшая? Да таких ненормальных - сотни, тысячи. Несчастная жертва? Таких миллионы. Да и жертва ли она? Может это он - жертва? Собственных иллюзий. Непонятно откуда взявшихся эмоций, желаний. И почему так хочется плюнуть на все, позвонить Косте, узнать адрес Лики и поехать к ней. Посмотреть в глаза, и просто обнять и стоять, слушая, как в полумраке и тишине квартиры бьется маленькое сердце...
   Вот в чем дело: он устал от одиночества. Лика тоже одинока. Но она еще и слабая, нуждающаяся в помощи и защите, в отличие от него. Вот ему и захотелось сблизится с ней. Заполнить пустоту в сердце. Почувствовать себя нужным, еще способным на поступок, сильным. Обнять - защитить. `Сработал мужской инстинкт - ничего больше', -- уверил себя.
   Усмехнулся, посмотрел на Машу:
   -- Пойду-ка я спать. Устал.
   -- Ты расстроился?
   -- Из-за чего?
   -- Из-за жены...
   -- Нет. Неприятно, не более.
   -- Она повесилась сама?
   -- Странный вопрос, -- хмыкнул Вадим: Вряд ли ее могло повесить кресло или каяк, что маячил в тот день на другой стороне фьорда. -- А ты сама хулиганов наняла?
   Маша шумно вздохнула и прилегла на постель, принялась поглаживать пальчиком попугая на пододеяльнике. Вадим оглядел ее фигурку: длинные стройные ножки, манящий изгиб бедер, и грудь, что была видна в вырезе халата. Да, девушка умеет себя подать. Хитра бестия, знает чем и как, привлечь мужчину, разрядить обстановку и направить мысли оппонента в нужную ей сторону. Только одна неувязка - Вадим все это проходил и такая же грация, в более искусном исполнении крутила им, как могла.
   Время словно повернулось вспять.
   Однако Маша, не Ира, и Вадиму не двадцать один год. Вот в чем просчиталась девушка, неосознанно играя на руку ему, против себя, а не за. Что ж, он позволит ей верить, что она обольстила его, а потом поступит также, как когда-то с ним поступил ее прототип. И это будет справедливо.
   Вадим прилег рядом, рассматривая Машу. Погладил по щеке, убирая локон. Девушка не воспротивилась, не оттолкнула, наоборот, ее зрачки расширились, задышали, губы раскрылись приглашая. И он бы не заставил ждать, да совершенно некстати, словно занавес упал меж ними - Лика. Ее образ, ее лицо, губы, взгляд ... Наваждение какое-то!
   Вадим лег на спину и уставился в потолок: что за ерунда с ним происходит?! Когда он последний раз столько думал о женщине? Незнакомой, по сути ненужной.
   -- Ты осуждаешь меня, да? -- спросила Маша расстроено.
   Он промолчал, чем невольно подтвердил ее предположение. Ей и невдомек было, что Вадим не слышал вопроса, думая о своем.
   -- А как бы ты поступил на моем месте? Какая-то левая, наглая девица, окручивает моего отца...
   -- Что? -- очнулся Вадим от повышенного тона Маши.
   -- Они встречались каждый день. Папа домой заполночь приходил, а раз три дня вообще не ночевал. Мама от окна к окну всю ночь, всех обзвонила: друзей, знакомых, больницы, морги. Она, конечно, молчала, в себе все держала, но я-то видела как ей больно, трудно. И с отцом сразу ясно было - завел он кого-то. Он и раньше бывало, часто задерживался, но тогда - каждый день. Я проследила за ним и выследила. Она меня вообще взбесила - невзрачная, одета отвратительно... Что он в ней нашел? Она-то понятно - деньги. А что еще таким надо - одна святыня - баксы. И каким путем добывать их - тоже ясно....Идут по Невскому, мой отец и эта, и смеются. Довольные, лица счастливые. А моя мать в это время плачет! Нет, мама и вида не показывала, что переживает, но я ж не маленькая. Я сначала хотела поговорить с Ликой, по-человечьи объяснить, что у нее нет перспективы, что он - мой отец, она в чужую семью лезет. А потом с друзьями и подругами поговорила, посоветовалась и они убедили, что это бесполезно. На посмешище себя выставлю только. Ну и сказали, к кому обратится. Страшно было, но посмотрю, что дома делается, и все больше к мысли склоняюсь, что нужно действовать. Я же не думала, что они ее сильно ударят. Договор был припугнуть да попинать для ума.
   Маша смолкла и хмуро посмотрела на Вадима:
   -- А ты бы что сделал?
   Тот резко сел, чтоб девушка не прочла ответа в его глазах:
   -- Убил бы, -- процедил глухо: Тебя!
   Маша облегченно вздохнула: хорошо, что он правильно ее понял.
   -- Тогда у меня подобная мысль лишь мелькала... Это потом, когда отец ее в наш дом привел, я ее действительно убить готова была. И его, за то, что издевается над всеми. Три раза в неделю видеть в своем доме эту дегенератку! Святая инквизиция до такой пытки бы не додумалась.
   -- Представляю, как ты травила Лику, -- не поворачиваясь, бросил Вадим.
   -- Было, но быстро надоело. Она дура дурой. Не интересно. На нее орешь, а она стоит, сожмется в комок, молчит и смотрит как сирота Рязанская, и плачет, -- добавила тише.
   -- Да ты что? С чего вдруг? -- с желчью спросил мужчина. Внутри клокотала злость: слишком живой была картинка плачущей Лики, нарисованная Машей. Жаль, ах, как жаль, что Вадим не приехал раньше.
   -- Осуждаешь? Я сама бы осудила. Знаю. Подло поступала. Юношеский максимализм. Пока опыта не будет, в голове ничего не прибавится.
   -- Тебе ее совсем не жалко.
   -- Жалко?... Ей мою мать жалко не было, и отцу родных детей, жену!... Да, ладно, дело прошлое. Он мужчина, с него что возьмешь? Она во всем виновата.
   -- Ты до сих пор считаешь, что твой отец и Лика любовники?
   Маша долго молчала, в раздумьях разглядывая свои ногти, и качнула головой, поджав губы:
   -- У отца шикарная отговорка: `если она моя любовница, то, как бы я мог привести ее в свой дом. Представить жене и детям? За кого вы меня принимаете'? Одно время я даже верила, что ошибалась, а потом пару раз видела, как отец Лику целует. Правда только в лоб, и словно прячась. Есть что-то меж ними, или было - точно. Он себя при всех с ней ровно держит. И ведет индифферентно, но только заикнись вон как сегодня - `выгнать ее надо', тут же скандал, бравирование, ультиматумы. Он постоянно ее защищает. Не явно, конечно, все больше вяло как-то, но видно что большего не может просто, чтоб мы не заподозрили его в продолжении любовной эпопеи. Я, конечно, делаю вид что верю, что Лика ему любовницей не доводилась.. сейчас-то ясно - она никто. Кому дебилка нужна? Но у отца чувство долга порой зашкаливает, любые доводы рассудка затмевая. Сентиментален стал. А мама умно поступила. Решила, что раздувать скандал не стоит, потому как бывшая Лика любовница или настоящая уже не суть, главное, что она на виду, а значит, ситуация под контролем. На счет милиции утряслось - кто ж подумает, что я замешана, если Лика работает у нас? Мы получается благотворительностью занимаемся. Отец, опять же, успокоился, дома постоянно, а чуть что, можно его и припугнуть Ликой.
   Вадим кивнул: ничего иного услышать он не ожидал. Маша действительно умеет произвести приятное впечатление. И если не копать в глубь ее личности, то поддаться очарованию легко. Примерно, как рыбаку на зов русалки. Умная девушка... вся в мать. А уж как Егору `повезло'? Вопрос только с кем больше - с женой или дочерью?
   `Да, брат, стоит ли тебе яму копать? Ты уже в ней. Сам ее выкопал. Сам в нее залез'.
   -- Спокойной ночи, -- бросил, вставая. И вышел из комнаты.
  
   Егор перебрался в спальню под пристальным, осуждающим взглядом жены. Остановился у зеркала, уставился в него, покачиваясь, и опять встретился с блеклыми глазами жены, стоящей как караульный за его спиной.
   -- Порой ты похожа на камбалу. Такая же плоская, дохлая и пустая, -- сказал раздраженно.
   -- Ложись спать. Ты пьян, -- бросила Вера.
   -- Я не пьян. Я устал... От вас!
   Женщина отвернулась: спорить, парировать - смысла нет. У Егора сейчас один благодарный слушатель - он сам.
   Вера молча сложила покрывало, начала готовится ко сну.
   Егор прислонился плечом к зеркалу, исподлобья поглядывая на жену, как бык на тореро:
   -- Почему ты не ушла в монастырь вместо своей матери? Тебе бы там самое место было. Ночная рубашка вон, как ряса... Ага, эта, эта - от ушей и до пола. Думаешь, я на тебя покусюсь... покушусь? Ты не женщина - гранитная статуя. Призрак Комондора в женском обличии. Сколько мы с тобой бракованы? Двадцать два года? Кошмар! -- мужчину качнуло. Он потер глаза, желая, удостоверится, что эта чужая ему женщина - мираж, и на месте сейчас появится Оля - жизнерадостная, улыбчивая... любимая.
   Нет, перед ним Вера.
   -- Древесина бесчувственная... Ты вообще когда-нибудь меня хотела? Хоть раз что-нибудь чувствовала?... Допустим, я не так хорош для тебя, королевны. А другие? Ты мне изменяла? Хоть раз тебе был интересен мужчина, человек? Ну, хоть кто-нибудь?.. Сердце вообще у тебя бьется? Душа что-нибудь хочет из запретного? Я не знаю: трахнуться там, с каким-нибудь артистом, или укатить к какому-нибудь шаху в гарем? А-а-а, ну да, да - я веду себя, как быдло. Угу. Ты, королева, живешь с каким-то быдло. Вот она - трагедия всей жизни!...
   -- Ложись спать, -- не сдержавшись, процедила Вера.
   -- С кем? С тобой? -- мужчина, зябко передернув плечами, прошел к постели, тяжело опустился на одеяло. -- Ты ж фрион... Снежная королева.
   -- Разденься.
   Егор со вздохом кивнул, и чуть не плача с досады на паршивую свою жизнь, принялся стаскивать носки, расстегивать рубашку:
   -- Почему так, а Вер?
   Женщина стиснула зубы и полезла в тумбочку за снотворным.
   Мужчина с пониманием кивнул:
   -- Конечно, какая тебе разница, что у меня на душе? О чем я думаю, мечтаю? Что хочу, ради чего живу, терплю... тебя! -- плюхнулся головой на подушку. -- А скажи... ответь на один единственный вопрос: почему твои папенька с маменькой благословили именно меня с тобой, а не Ирку с Вадимом?
   Спросил, и захрапел.
   Вера хмуро покосилась на него. Выпила снотворное, и, брякнув стакан о тумбочку, уставилась перед собой: Почему?
   -- Потому что она была бесплодной, идиот!
   Глава 10
  
   Лика обняв колени сидела в ванне и смотрела на воду не чувствуя ее прикосновений к своему телу. Она спасалась, но не видела спасения. Внутри нее жила тревога и будоражила душу, отнимая аппетит, забирая сон. Девушка думала, что примет душ и все пройдет, но не тут-то было: словно наваждение, словно мания, сумасшествие, её одолевало волнение, и виделись твердые губы Вадима, его глаза с прохладой живительной для Лики, мертвой для других. В них был его мир, огромный как вселенная, прекрасный, как распускающиеся бутоны цветов, и он манил её, звал и... прятался, испуганный стремлением девушки, ее готовностью войти в него и остаться навсегда.
   А она б осталась. И вымела паутину прошлых ошибок, пыль утрат и разочарований. Отполировала бы мечту и веру, вернув им былой блеск. Она бы спасла его, отдала свою душу по клетке, по атому, заменив омертвевшие от грубости мира ткани его души.
   Вадим... -- прошептали губы, смакуя имя, делая его привычным, домашним - своим. И как же иначе? Ведь она - это он. И пусть он - это она, всего на миг, короткий как вспышка в ночи, но Лике хватит ее света, чтоб дойти до следующей встречи, пусть через год, пусть через век или целую эпоху, длинную, как и час без него. Вадим...
  
   Вадим встал очень рано не понимая, спал ли вообще. Прошел на кухню, где Вероника кормила завтраком детей и молча плюхнулся на табурет. Ярослав буркнул слова приветствия с набитым ртом и получил осуждающий взгляд матери. Вылез из-за стола, на ходу глотая чай, и вышел с кухни. Маша, решив, что Вадим встал так рано из-за нее, сидела, млея от радости, и не спуская восторженного взгляда с мужчины, жевала тост с сыром. Вера, хмуро наблюдая за дочерью, поставила турку на плиту и покосилась на Грекова:
   -- Что так рано поднялся?
   -- Не спалось, -- буркнул он, и с трудом заставил себя посмотреть на Машу, копируя ее взгляд. Но удалось лишь на пару секунд - лицо искривилось от кислой гримасы, смазывая эффект. Машу перекосило в ответ, в попытке понять причину столь странной мимики.
   -- Голова болит? -- осенило.
   -- Угу.
   В кухню заглянул Егор, деловито объявив:
   -- Так, дочь, бегом, я опаздываю, -- и увидел Вадима. Прошел в помещение, протянул ладонь для приветствия. -- Ты что так рано? Восьми нет.
   -- Выспался.
   -- Родители, я смылся! -- донеслось из коридора, следом хлопнула дверь: Ярослав отбыл в школу.
   -- Вадим, раз ты рано встал, может, тогда дождешься Лику, передашь ей список дел? Я бы хотела раньше уйти, чтоб пораньше вернуться, -- попросила Вера, разливая кофе в три чашки: себе, гостю, мужу. -- Или у тебя дела?
   -- Да, Вадим, ты куда-нибудь собрался? -- подхватил Егор, располагаясь за столом и забыв, что спешил.
   Мужчина отрицательно покачал головой.
   -- Хорошо. А то с ключами накладка получается. Я сегодня закажу на тебя комплект. Но этот день нужно будет как-то пережить. Чтоб не получилось, что ты на лестничной клетке лифт будешь сторожить.
   -- У Лики ключи есть?
   Егор кивнул
   -- Тогда проблем нет, я ее дождусь, -- бросил угрюмо, и принялся поглощать печенье.
   -- Что такой хмурый сегодня. Не выспался? -- озадачился брат.
   -- Осенняя меланхолия, -- процедил, глядя в чашку.
   Маша вздохнула, подумав, что мужчина, наверное, расстроен, что она уходит в институт и полдня для них будут потеряны:
   -- У меня сегодня занятия до четырех...
   Вадим кивнул, не глядя на нее. Принялся пить кофе.
  
   Грековы отбыли всем составом, оставив гостя в пустой квартире наедине с собой. Улыбка, выдавленная им в пылу прощанья в прихожей, поблекла, слетела с лица, как только закрылась дверь за хозяевами.
   Вадим сунул руки в карманы брюк, постоял, бодая хмурым взглядом поверхность входной двери и развернувшись побрел по квартире. Чем заняться до прихода Лики? Почитать?
   Взгляд прошел по корешкам книг на полке.
   А почему нет? Провел пальцем по ряду томов, вчитываясь в название и имена авторов на форзаце. К чему душа лежит? Суворов, Моруа, Кант... а может Дюма? Или русские народные сказки? Нет, -- вздохнул: Настроение слишком отвратительное, не развеять его никакими сказками.
   Направился в комнату Ярослава. Включил его чудо-музцентр, сделав звук на минимум, и сел в кресло. Прикрыл глаза ладонью, чтоб не видеть, развешенных по стенам как картины в выставочном зале, репродукций бригантин, сцен морских баталий. Он решил подремать. Но мысли, словно обрывки кинолент, монтировались в голове, образуя сумбурный коллаж, и гнали сон...
  
   Егор тащит его домой. Вадим виснет на плече брата, не видит дороги, не хочет видеть. `Ира, Ирка'!! -- бьется в голове, текут слезы по щекам...
  
   -- А-а!! Явился убивец!! Аспид!! Гаденыш такой!! -- разоряется тетка. Лицо некрасивое, старое, уродливое в своем гневе.
   -- Тихо, теть, тихо, не сейчас, пожалуйста, -- уговаривает ее замолчать Егор.
   -- А ты мне рот не затыкай! Не нужен мне здесь аспид такой!! Нет у меня племянника! Ишь, притащился! Что смотришь, глаза твои бесстыжие?!! Изурочил девку, паршивец?!
   -- Хватит!! -- кричит Егор, идет в наступление на тетку, грудью выпихивая её из комнаты в коридор. Прикрывает дверь, и начинает глухо объяснять, что так нельзя, что нужно проявить терпение и понимание...
   Вадиму все равно и на него, и на крики тетки, на его заботу, на ее ненависть. Все это проходит мимо него, не задевая. Потому что его нет, и нет мира, в котором он еще числится, лежит на диване и тупо разглядывает гантели на полу. Все это мираж, кошмар. И нужно заснуть, чтоб проснуться. И хорошо б - заснуть навсегда, потому что нет смысла просыпаться там, где нет Иры, а жизнь настолько жестока, что лишает человека единственной радости...
  
   Он больше не существовал для тетки. Ни одного, не то, что доброго слова - обычного - у нее для него не было. Лишь крики, оскорбления, плевки. Вадим сидел в своей комнате черный от горя, небритый, голодный, и слушал, как тетка разоряется. Ее обвинения царапали душу, как алмаз по стеклу, но не было сил выслать ее вон из комнаты, заставить замолчать ни мольбой, ни грубостью. Он тупо смотрел в потолок, слушая теткины визги, и плакал.
   Егор разрывался меж ним и Верой, таявшей от горя, как и Вадим.
   Видя состояние дочери, Шеховы, боясь потерять последнего ребенка, срочно готовились к свадьбе и отправке дочери на Юга. Бракосочетание отметили скромно, в узком кругу и буквально через пару часов после первого тоста за молодых, сунули их в такси и отправили в аэропорт. Месячный круиз положительно отразился на Вере. Ее щеки порозовели, взгляд ожил.
   Но Вадим не видел возрождение Шеховой, смутно помнил, что Егор женится, а когда, куда он отправляется в свадебное путешествие с молодой женой - в принципе знать не хотел.
   Он запил. В водке тонула беда, притуплялась боль, и спасительная апатия помогала переносить ворчание тетки, ее обвинения и оскорбления.
   Сначала они закрывались с Уваровым у Грекова в комнате и молча накачивались спиртным, потом когда тетка Вадима перешла в рукопашную, с трудом отбившись от старческих, крючковатых рук, под сварливые крики и проклятья, перекочевали к Косте, а дальше неизвестно к кому.
   Гудели пару недель, пропив весь белый свет, не ведая, что делается на улице, в мире, и уже не понимая с кем пьют, за что, почему, где.
   Вадим очнулся утром. С трудом поднялся с засаленного дивана, побрел по грязному паркету наугад, запинаясь о бутылки, импровизированные пепельницы, какое-то шмотье. Он искал, чем опохмелится. Забрел на кухню, увидел трехлитровую банку с мутно-желтой жидкостью и уже приложился к горлу, как увидел в пиве дохлую муху. Его стошнило в замызганную раковину, здесь же, на кухне. Он открыл кран, сунул голову под струю холодной воды и понял, что похож на погибшую муху, и так же бесславно сдохнет в пиве и водке, прожив столь же бездарную жизнь, как насекомое. Но у него еще есть дела, есть цель. И вспомнилась камера, следствие, Ира... Марина. Он еще не спросил за смерть первой у второй, значит умирать рано. Он еще не разобрался, не отмстил, и пока живет по чужому сценарию, тонет, не потому что его топят, а потому что он позволяет себя топить.
   Вадим выключил воду, и, оттерев влагу с лица, уставился в серое от грязи окно. Рывок и створки со скрипом распахнулись, впуская в прокуренное, проспиртованное вместе со стенами помещение прохладу весеннего ветра. Пару глотков свежего воздуха и Вадим очнулся и словно прозрел: с ужасом огляделся вокруг, посмотрел на свои худые руки, засаленную на обшлагах руковов клетчатую рубаху, потрогал лицо, на котором уже кудрявилась борода. Это - Вадим Греков?! Ну, нет!
   Вадим рванул в комнату и, морщась от спертого, противного запаха перегара, распахнул балкон. Растолкал какого-то смутно знакомого ему мужичонка в драном пиджаке, узнал у него, где Костя. Тот спал в ванне прямо в одежде. Вадим открыл воду, пустив душ в лицо друга, и как только тот пришел в себя, выволок его из ванны и из квартиры случайного собутыльника прочь.
   К дому Уварова друзья подошли уже совершенно трезвые, готовые к новой жизни, но старая, свыкшаяся с алкоголем в крови, еще бродила в их организмах и сотрясала похмельным синдромом, заставляя парней с завистью косится на любителей пива.
   -- Нет! -- отрезал Вадим, запретив и себе и Косте даже думать о последней, заключительной кружечке, последней бутылочке. -- В завязке!..
  
   Мать Кости плакала, отпаивая горемык рассолом и крепким чаем. Парни отмылись, переоделись, наелись горячих щей, и на двое суток потерялись в живительном сне. А после за чаем на уютной кухне Уварова решили, что будут делать дальше. Через неделю Вадим выбил свои документы в милиции, а еще через два месяца, не найдя ни Марины, ни работы, ни пристанища, решил уехать из города, который казалось всеми своими шпилями ощетинился против него...
  
   Знакомство с Москвой он начал с отделения милиции. Полсуток, проведенных в обезьяннике, ему было достаточно, чтоб понять - в России ему нет иного места, чем КПЗ и СИЗО.
   `Ничего у вас не выйдет', -- думал он, получая обратно документы и вещи. Вышел на улицу и пошел по Первопрестольной с единственным желанием: изыскать возможность уехать. В ОВИРе его послали далеко и надолго, но один мужчина, стоявший в одной очереди с Вадимом, надоумил - `женись, паря, на иностранке'.
   Идея хорошая, но - сказать легко, а как сделать?
   Греков устроился грузчиком в магазин, снял комнатушку в коммуналке у Черта на рогах и принялся штурмовать места тусовки иностранцев: университеты, клубы, дискотеки, рестораны, просаживая все деньги на свою затею. Проходил месяц за месяцем, но толку не было, и вот удача: страшненькая, похожая лицом на мелкого грызуна француженка, клюнула на него. Она все время смеялась, и копна легкомысленных кудряшек вздрагивала от звенящего смеха. Толстый вязанный шарф, смотрелся на ее тощей шее единственным подспорьем для головы. Ломанный русский резал слух, оценивающий, словно одежду в бутике, взгляд, вызвал желание нагрубить. Но Вадим держался и вел себя правильно, ломал себя, ломаясь перед ней, но не навязывался, привязывая. Развязка была неожиданной: Николь напрямую спросила, что ему надо и предложила помощь по эмиграции за определенную мзду.
   И как он раздобыл столько, сколько она запросила?
   Но раздобыл ведь...
  
   Франция. Нет не та блестящая огнями и неоном вывесок, что блазнится многим. Другая, захолустная, прозаическая и до оскомины напоминающая Вадиму провинциальные городки России.
   Он отдал Николь все что заработал, и оказался один на один со своими трудностями. Развод был оформлен в рекордные сроки, и через месяц Вадим уже чистил рыбу в Марселе, работал официантом и дворником, мыл машины и заворачивал пончики проезжим в кафетерии автозаправки на трассе Драгиньян - Экс-ан-Прованс, а по ночам учил французский язык и маркетинг. Через два года, в Ницце он приглянулся Ингрид, высокой ухоженной шведке. Они сблизились и та, разглядев в русском мальчике перспективного дельца, увезла его в Швецию. Постепенно чахлый бизнес Ингрид, переданный Вадиму, расцвел...
  
   Греков задумчиво посмотрел на свои руки: они знали самую черную работу, они ласкали и убивали, они искусно мухлевали в вист и честно подавали милостыню, редкую, но достаточную, чтоб забыть паперть христианского собора на месяц или два. Да, он не верил в Бога воспитанный атеистом, и плевал на черта, будучи ему подстать, но о душе задумывался, и, не имея комплексов, имел моральный кодекс. И следуя его пунктам, сейчас хотел лишь одного - решить вопрос с Ликой, избавиться от обременяющего, изматывающего его, и отвлекающего от дела, влечения к девушке. Цель Грекова - Егор и его семья, и он рискует уйти в сторону, если будет размениваться на сопутствующие эмоции. Лика потерпевшая? Положим. Но разве это касается его? И с какой радости он будет помогать ей? Зачем ему лезть не в свое дело? Достаточно того, что он отказался от решения использовать девушку в своих целях. Это и будет - милостыня ей, успокоением себе.
   Черт! Тогда где успокоение? И отчего ему не терпится увидеть Лику?
   Влечение? Возможно. Любопытство? Скорей всего.
   Значит, нужно удовлетворить первое и второе, и со спокойной совестью забыть об инциденте.
  
   Хлопнула дверь. Вадим выглянул в коридор: Лика, скинув кроссовки, застыла в прихожей, разглядывая мужчину. В руках у нее был огромный, тяжелый по виду пакет, из которого торчала палка сырокопченой колбасы.
   -- Привет. Отоварилась с утра? -- выгнул бровь мужчина, перехватывая у девушки ношу. Лика с минуту зачарованно смотрела в глаза Грекову, и того вновь обуяло состояние легкого шока. Засосало в омут черных глаз, в их тепло и дымку печали. Забылось все, о чем он думал, стало не важно все, что хотел.
   -- Это Ярослав вчера оставил. В холодильник нужно положить.
   -- Вот как? -- очнулся. И невольно улыбнулся, вспомнив свои вчерашние мысли об удачливом племяннике и продажной домработнице. Пошел на кухню, спрашивая на ходу. -- Он заходил к тебе?
   -- Да, позвонить надо было, а сотовый заблокировался.
   -- А пакет?
   -- Как бросил в прихожей, так и остался бы, не запнись я об него. Забыл. Ярослав вообще забывчивый. Вероника Львовна, наверное, его вчера ругала, да?
   -- Нет. За что?
   -- Продукты.
   -- По-моему это экспромт парня. Родители не в курсе. Возможно, хотел таким образом за дневной концерт извиниться.
   -- Сильно возмущались? -- почти шепотом спросила Лика, прижав сжатые в кулачки руки к груди. Вадим внимательно посмотрел на нее, и отвернулся, поставил пакет на стол. Стал выкладывать из него продукты, чтоб только занять себя чем-то, отвлечь от расстроенного, даже испуганного вида девушки. Да и ее успокоить. -- Помоги.
   -- Ой, а может не надо выкладывать, прямо с пакетом в холодильник убрать? Пусть сами разберут.
   -- Хорошо. Если войдет.
   Впихнули общими усилиями и, посмотрев друг на друга, заулыбались:
   -- Получилось, -- заметил Вадим, и провел ладонью по волосам девушки. Она не отстранилась, не смутилась, смотрела на него и улыбалась так, что можно было ослепнуть. Мужчина подтянул ее к себе и обнял за талию. -- Ты с кем-нибудь встречаешься?
   -- Нет.
   -- Встречалась?
   -- Да. Два года.
   -- Бросил?
   -- Почему `бросил'? Расстались.
   -- А почему?
   Девушка пожала плечами, задумалась:
   -- Почему люди вообще расстаются? Не подходят друг другу или больше не любят.
   -- А какая из этих причин стала вашей?
   -- Наверное, и та и другая. Я не думала.
   -- Странно звучит, не находишь?
   -- Обычно.
   -- Нет. Расскажи о нем: он плохой человек, да? Женатый?
   -- Нет, -- зрачки девушки удивленно расширились. -- Володя прекрасный человек...
   -- Володя? -- Вадим не был готов услышать любое имя кроме Егора. Выходит Маша действительно нафантазировала, а Вера и Егор сказали правду?
   -- Володя Астахов. Он филолог. Очень одаренный человек, талантливый. Тонкочувствующий. Портреты рисует.
   -- Вы давно расстались?
   -- Давно.
   -- И похоже остались друзьями.
   -- Да. Я каждый год покупаю ему подарки на день рождения. Он родился в мужской праздник - 23 февраля. Очень символично. Потому что он настоящий мужчина: волевой, смелый, очень умный и добрый.
   -- Кладезь всех достоинств? -- улыбнулся Вадим.
   -- Да, -- с нескрываемой гордостью подтвердила Лика. -- Я очень надеюсь, что ему повезло в жизни.
   -- Стоп. Поясни: надеешься или знаешь? Если вы встречаетесь каждый год на его день рожденье, то, наверное, знаешь?
   -- Мы не виделись с тех пор как расстались.
   -- А как же подарки? -- не понял мужчина.
   -- Я... еще не отдала их. Вот наберусь смелости потревожить Володю, и передам. А пока складываю их в пакет. Специальный - красочный, и дорогой. Мне его Егор Аркадьевич на восьмое марта подарил.
   Лицо Вадима закаменело:
   -- Пакет подарил?
   -- И Дрюон. Серия: Проклятые короли.
   Ах, сколько счастья было в голосе девушки!
   Наивная глупышка...
   -- Вы с ним встречались?
   -- С Егором Аркадьевичем?
   -- Не с пакетом же?
   Лика рассмеялась.
   -- Так ответишь?
   Девушка кивнула с милейшей улыбкой на губах, но продолжала молчать. Взгляд бесхитростный и безмятежно счастливый.
   -- Он тебе нравился?
   -- Егор Аркадьевич и сейчас мне нравится.
   И как это понимать? Нравиться, как курица-гриль, аромат духов; как работодатель, мужчина или человек? Спросить напрямую? А если обидит или ... испугает? Как с ней вообще себя вести? Женщина-ребенок еще не встречалась ему в столь чистом виде. Фальшиво инфантильные красотки вызывали чувство неприязни, юные погремушки навевали скуку, зрелые женщины после тесного общения с пластическим хирургом вспомнившие детство - рождали лишь иронию и смех. Лика не подходила ни под одну из этих категорий и обезоруживала своей доверчивостью, искренностью и наивностью схожей с чистотой маленького ребенка, еще не ведающего в каком грязном и лживом мире ему суждено жить.
   Что это: психическое отклонение, особенности личности или проявление святого Духа снизошедшего на девушку?
   Вадим усмехнулся: осталось только залезть в сферу мистики и софистики, увязнуть в ней по макушку. Не вовремя ему это в голову пришло. Святая Лика или ненормальная, он - точно нормальный и не святой, и хочет ее как нормальный мужчина привлекающую его нормальную женщину. А может в этом и дело? Загадка ее очарования в его похоти? Тогда все проще некуда: он возьмет ее и успокоится насытившись. И забудет, вычеркнув из мыслей и памяти.
   -- А я тебе нравлюсь? -- спросил, склоняясь к ее лицу.
   -- Нет, -- расцвела улыбка. Вадим сначала опешил, а потом хмыкнул, скрывая смущение:
   -- Совсем?
   -- Совсем, -- улыбка еще шире, еще лучистее. И впечатление складывалось, что он ослышался. -- Я люблю тебя, -- пояснила Лика.
   Вот так - просто и легко, не оставляя и грамма сомнения, отрезая все пути назад и себе и ему. Вадим замер разглядывая девушку, как чудо, и очень нежно, боясь вспугнуть, оскорбить грубостью малышку, прикоснулся к ее губам. Она не отпрянула, не оттолкнула - смотрела на него во все глаза, словно запоминала, и не шевелилась.
   Вадим смотрел в ее черные, широко распахнутые глаза и чувствовал себя странно: он ни разу не целовался с женщиной, которая не жмурится при поцелуе. Это сильно возбуждало его и сдерживало одновременно. Желание стало настолько острым, что руки невольно крепко прижали девушку, буквально втиснули в его тело.
   Он бы мог, наверное, остановится, если бы она хоть вздохом, хоть жестом, хоть взмахом ресниц дала понять, что не разделяет его желания, но Лика обвила руками шею Вадима, принялась исследовать пальцами его плечи, проникая под рубашку. А потом принялась ласкать затылок, взъерошивая волосы, и Вадим потерялся настолько, что чуть не взял девушку здесь же, на кухне. Где-то на краю сознания он сообразил, где они, кто она и кто - он, и, подхватив Лику на руки, понес в гостиную, где ждал расправленный диван, который Вадим так и не сподобился заправить...
  
   Она была неопытной и ласковой. Настолько ласковой, что Вадим терялся, не зная чем, как отплатить за то блаженство, что Лика дарила ему. Впрочем, он вообще потерялся, и словно растворился в ней и завис вне времени и пространства, где нет никого и ничего кроме Лики: ее податливого тела, нежных рук, глаз, туманящихся в момент экстаза, губ, манящих, жарких.
  
   Они лежали тесно прижавшись друг к другу, обессиленные и счастливые, и слушали тишину. Вадим не мог припомнить, чтоб ему было настолько хорошо после близости с женщиной, что и думать о чем-то было лень, и любая мысль, не касающаяся Лики, казалась ненужной.
   `Здравствуй, счастье. Наконец-то я с тобой познакомился', -- с иронией подумал Вадим, засыпая.
  
   Они проснулись одновременно. Уставились друг на друга - Лика с ужасом, Вадим - с непониманием, чем вызван подобный ужас? И вскочили.
   -- Ярослав! -- выдохнула девушка, спешно одеваясь.
   -- Ярослав в школе, -- напомнил мужчина.
   -- Нет. Время почти час, сейчас придет! А я еще не знаю, что мне делать! Где список?! Нет, она меня точно уволит! -- с паникой в голосе запричитала девушка.
   -- Список на подоконнике в кухне, -- накинув рубашку, сообщил Вадим. -- Успокойся. Сейчас вместе займемся уборкой и все успеем.
   -- А если мне еще идти куда-нибудь? А кактусы Вероники Львовны? Они же засохнут! -- воскликнула Лика и ринулась на кухню. Вадим с укором посмотрел ей в след, вздохнул, и вдруг рассмеялся: еще ни разу он не конкурировал с кактусами. И ни одна из его женщин не подумала бы покинуть теплую постель и его объятья ради спасения колючих растений.
   `Забавно', - качнул головой, натягивая брюки. Спокойно оделся, заправил диван, пока Лика носилась по квартире с лейкой и спасала кактусы да традесканцию. Перехватил девушку у эфенбахии в коридоре, чтоб спросить про пылесос.
  
   К приходу Ярослава Греков чистил палас в столовой. А Лика, посаженная Вадимом на сервант, чтоб не мешала работе и не вырывала технику из рук, сидела и смиренно читала ему список первоочередных дел, составленный Вероникой Львовной.
   Ярослав чуть не подавился жвачкой, заглянув в комнату на звук работающего пылесоса:
   -- Ни себе фига! -- выдохнул, растерянно разглядывая сидящую на серванте домработницу и дядю деловито орудующего пылесосом.
   -- Присоединяйтесь, молодой человек, -- приглашающее кивнул Вадим. -- Мы сейчас уедем с Ликой по делам, а ты, по той же схеме, что сейчас я, пройдешь по всем комнатам. Приказ по части ясен?
   -- А-а?
   -- И не забудь разогреть себе обед, -- добавила Лика -- И пакет разобрать, что ты вчера у меня оставил!
   Парень свел брови на переносице, силясь понять, что происходит и о чем идет речь. Вадим отключил пылесос, и, сняв Лику с серванта, подмигнул племяннику:
   -- Спасаем Лику. Ни слова родителям о нашем трудовом порыве.
   -- А-а, -- изобразил понимание парень, и получил от родственника щетку в руки.
   -- Дерзайте юноша.
   Рот Ярослава закрылся одновременно с входной дверью за Ликой и Вадимом.
  
   -- Что у нас по списку? Сберкасса и химчистка? -- спросил Вадим, снимая машину с сигнализации.
   -- Да. В одной уплатить, из другой - забрать.
   -- Легко, -- распахнул дверцу перед Ликой. Девушка застыла, затравленно поглядывая в салон.
   -- Я.... Пешком, ладно? -- сообщила севшим голосом.
   Вадим заглянул внутрь порше в надежде обнаружить причину столь странного поведения и взгляда Лики, но понятно, ни диковинных кракозябр, ни страшных привидений не увидел.
   -- Мадмуазель, садитесь, -- протянул руку девушке, приглашая настойчивей. Лика на деревянных ногах подошла к Вадиму:
   -- Не обижайся, я, п-правда, лучше пешком п-пройдусь.
   -- У тебя клаустрофобия? -- спросил он с пониманием, сообразив, в чем дело. Девушка неопределенно повела плечами, отводя взгляд. -- Лика, я буду рядом, -- ласково заверил он ее. -- Садись. Пожалуйста, садись. Знаешь лекарство от страха? Я скажу: не бегай от него, а иди навстречу. Боишься пауков - только на них и смотри, приучай себя к ним, и в один момент они покажутся тебе смешными - страх пройдет. Боишься машин - старайся, как можно чаще ездить на авто. Конечно, с человеком, которому ты доверяешь. Мне ты доверяешь?
   Девушка внимательно посмотрела на мужчину и поспешно закивала.
   -- Тогда вперед, -- взял ее за руку, помог сесть. Лика зажмурилась, набрала в грудь воздуха и, нырнула в салон, как в воду. Вадим поспешил сесть на свое место, подождал, пока девушка решится открыть глаза и ее позеленевшее лицо обретет хотя бы близкий к естественному цвет, и закрыл дверцу. -- А теперь ты закрой, -- кивнул подбадривающе, внутренне кипя от негодования и желания придушить и Машу и её помощников в мерзком деле. Посмотрел, как Лика дрожащими руками безуспешно пытается закрыть дверцу, и решил ей помочь. Зря. Лика зажмурившись, молча забилась, отталкивая его, и видимо приготовилась упасть в обморок. Вадим обхватил ее лицо ладонями, чуть сжал, заставляя открыть глаза:
   -- Лика, это я Вадим! Лика! ... Посмотри на меня!
   И невольно поморщился, встретившись с ее глазами. Что за взгляд?! Кого он думала увидеть на его месте?
   -- Успокойся, успокойся, -- попросил глухо. -- Все? Лучше? Сейчас я закрою дверцу, а окно открою, хорошо?
   Лика с трудом кивнула, и ... заплакала, услышав щелчок закрывшейся дверцы.
   `Та-ак... ` Восхитительно'', -- поздравил себя Вадим:
   -- Лика, я рядом, с тобой. Все хорошо, я не дам тебя в обиду, -- пояснил терпеливо.
   -- Д-да, -- послушно шепнули посиневшие губы. А взгляд по-прежнему панический, по щекам текут слезы, а руки сжали пакет с квитанциями, словно он единственное спасение. У Вадима сложилось впечатление, что девушка вообще его не слышала, а если и слышала, то ничего не поняла.
   -- Дай пакет, квитанции помнешь, -- осторожно забрал, положил в бардачок, не переставая говорить, спокойно, ласково и немного насмешливо, пытаясь переключить внимание девушки со своего страха на себя. -- Мы сейчас постоим, ты придешь в себя, и поедем. Да? Я буду держать тебя за руку, так что боятся нечего. Или я страшный?
   Лика моргнула, силясь понять, что он говорит. Дошло, качнула головой:
   -- Не-ет...
   -- Прекрасно. Давно на машине не ездила? А на троллейбусе, автобусе?
   -- В-в-в... н-на-а маршрутке, -- выдавила Лика, не сводя взгляда с Вадима.,. Его спокойный вид, благожелательный тон успокаивали ее. Страх отпускал, постепенно таял.
   -- Молодец. Значит такси, как вид транспорта ты освоила? Замечательно, ты просто - герой. А метро?
   Кивнула, смущенно улыбнувшись, оттерла слезы ладошкой:
   -- Там людей много.
   -- А. Так и нас не мало - двое, -- облегченно улыбнулся мужчина, видя, что девушка приходит в себя. -- Ты как? Лучше?
   -- Да.
   -- Музыку включить?
   -- А?... Н-не знаю..
   -- А что любишь?
   -- Блюз.
   -- Серьезно? -- удивился Вадим.
   -- Р-рок-блюз, -- уточнила Лика.
   -- Да вы гурманка, мадмуазель.
   Девушка глубоко вздохнула, совершенно придя в себя, смутилась, сообразив, что, наверное, шокировала Вадима своим поведением.
   -- А как эта поза называется? -- улыбнулся он, скопировав Лику: голова свесилась на грудь, кулачки сжаты. -- Смущение, да? Ясно. Тогда зачем нам сберкасса? Остаемся? В полнейшем смущении обсудим рок-блюз и...
   -- Нет, надо е-ехать.
   -- Точно?
   -- Не смейся, Вадим, я знаю что шокировала тебя, из-звини...Но надо ехать, иначе будут неприятности. Вероника Львовна будет недовольна.
   Вадим отвел взгляд: `ты меня не шокировала, малыш, ты меня морально раздавила своим видом'. Повернул ключ зажигания. Покосился на Лику:
   -- Готова? Вперед?
   -- Ага, -- сжалась опять та, услышав работу двигателя. Вадим взял ее ладонь в свою руку и нажал на газ. Машина плавно тронулась с места.
   Он ехал так медленно, что, пожалуй, вызывал недоумение не только у владельцев других авто, но и у прохожих. Однако ему было все равно - он приручал Лику, приучал к машине, успокаивал. Девушка сначала сидела ни жива, ни мертва, остекленевшими глазами глядя перед собой, но вскоре справилась с собой, начала вести себя более раскованно, даже поерзала на сиденье, устраиваясь удобнее. Щеки немного порозовели, взгляд стал осмысленным, почти спокойным, и губы уже не отдавали синевой. Вадим, видя перемены, постепенно увеличил скорость, перейдя с черепашьей, на нормальную.
   -- Может, познакомился? -- улыбнулся, чуть сжав ладонь трусишки. -- А то, как-то странно себя чувствую. Везу женщину своей мечты ... и ничего не знаю о ней, кроме того, что она домработница по имени Ларика, по фамилии Цезарева, -- усмехнулся, умиляясь самому себе. -- Запоздавшее предложение да? Пару б часиков назад?
   -- Что ты хочешь обо мне знать?
   -- Все, что и ты обо мне.
   -- Я о тебе все знаю, -- заявила неожиданно для Вадима. Он удивленно покосился на нее: шутит? Нет, взгляд, устремленный на него честный и просто лучится теплом и доверием. Грекову даже неуютно стало, и мысль мелькнула: хотел он на этот капкан другого зверя поймать, да похоже сам в него и попал...
   -- Вот, как? И что же `все' ты обо мне знаешь?
   -- Главное: ты послан мне Богом, а я тебе.
   `Еще не лучше', -- выгнул бровь Вадим: и как теперь выкручиваться? А о чем он думал, связываясь с такой простушкой?
   -- Поясни.
   -- Мне тебя дождик на стекле нарисовал. Тебе было плохо, ты плакал, а потом улыбнулся и слезы высохли... Правда и ты исчез. Я тогда не поняла ничего. Подумала, кому-то плохо, нужна моя помощь, еще спросила: где ты? Чтоб знать, где искать, чтоб помочь. А потом увидела тебя у Грековых и все поняла.
   -- Счастливая, -- кивнул Вадим: он ничего не понимал.
   -- Ты не веришь?
   -- Верю. Раз дождик меня нарисовал, так тому и быть... Вопрос только возникает, Лика: дождь вон, опять пошел, сейчас еще что-нибудь нарисует, и что будешь делать?
   -- Думаешь, я ненормальная? -- загрустила девушка.
   -- Разве я это сказал?
   -- Нет, но ведь подумал, правильно? Ты не расстраивайся, про меня все так думают, я не обижаюсь. Да и что на правду обижаться?
   -- Ты считаешь себя ненормальной?
   -- Не знаю... иногда - да, иногда... наверно.
   -- Ненормальные обычно считают себя нормальней всех.
   -- Люди разные, и по-разному себя и друг друга оценивают. Я в этом отношении на специалистов полагаюсь. Виктор Андреевич, например, считает что я, -- Лика наморщила лоб, припоминая медицинский термин, -- психически нестабильна. В карточке по-другому написано, но почерк неразборчив и я не поняла. А говорит Виктор Андреевич именно так. А вот Татьяна Петровна говорит, что у меня очень восприимчивая психика и фобий много, поэтому я и ... посвистываю.
   -- Так и сказала? -- нахмурился Греков: в шею б гнать таких специалистов!
   -- Ага. Она веселая, все время смеется над тем, что я говорю.
   -- И где ж ты с таким чудо-доктором познакомилась? -- не скрывая желчи, спросил Вадим.
   -- Вероника Львовна устроила.
   -- Какая у нас хозяйка добрая.
   -- Да, -- серьезно приняла похвалу девушка. -- Она замечательный человек, просто сложный. Так и жизнь у нее сложная.
   -- Не заметил. И сколько с тебя, как с протеже замечательной женщины берут?
   -- Я бесплатная, -- рассмеялась Лика, глядя на слишком серьезное лицо Вадима. -- Сначала я заплатить хотела, неудобно люди работают, разговаривают со мной. Но у меня плату не приняли, а Егор Аркадьевич потом объяснил, что Татьяна Петровна близкая подруга Вероники Львовны, а Виктор Николаевич ее муж. И денег им не надо, они на мне какую-то то ли докторскую, то ли диссертацию защищают, им нужен материал, а мне помощь, поэтому сеансы построены на об..оба... обоюдо-выгод-ных условиях, -- с трудом выговорила девушка.
   Вадим лишь сильней сжал руль, жалея, что обод не шея Вероники и не сердце брата. Раздавил бы!
   -- Вы в близких отношениях с Егором?
   -- Да-а.
   Вадим покосился на девушку: она действительно гордится этим или ему послышалось?
   -- Насколько близких?
   -- В очень, очень!
   -- Давно?
   Лика задумалась и выдала торжественно, как пионер клятву:
   -- Это секрет!
   -- Стра-ашный?
   -- Нет.
   -- Но мне не скажешь? Даже мне? А если обижусь?
   Лика наморщила лоб, пребывая в сомнениях: обижать Вадима, она категорически не хотела, но нарушать данную Егору Аркадьевичу клятву не имела права.
   -- Не могу, Вадим, прости. Я тебе все что угодно скажу, все-все, только о секрете не спрашивай. Нельзя хороших людей подводить, это не правильно. Мне доверили тайну, надеясь, что я ее сохраню. Как же можно нарушить данное слово и подвести доверившегося тебе человека?
   `Вольно ж тебе, Егор, над беззащитной девчонкой изгаляться', -- скрипнул зубами Вадим все больше мрачнея: `Ладно, братец считай, что шею ты под веревку уже приготовил'.
   -- Ты всегда слово держишь?
   -- Конечно. Некрасиво иначе-то.
   -- Всегда правду говоришь?
   -- Бог лжи не любит.
   -- Бог... Эх, где ж твой Бог-то, Лика?... Эта касса?
   -- А? Да.
   Вадим остановил машину на стоянке напротив здания и заявил:
   -- Обещай, что будешь сидеть в машине и не сдвинешься с места.
   Лика сразу побледнела, испугавшись. У Вадима ком к горлу подступил: что ж он с ней делать-то будет? Ведь не бросишь теперь...
   -- Послушай меня малыш, -- обнял девушку успокаивая. -- Я очень быстро вернусь, ты и понять не успеешь, уходил ли я. На улице дождь - зачем тебе мокнуть? И потом, я знаю, как быстро разобраться со счетами, а ты нет. Так что, сиди и жди меня. И помни - моя машина твое убежище, а не тюрьма. А чтоб не страшно было, закрой глаза, поспи. Хорошо?
   Лика закивала, соглашаясь, но глаза умоляли - не оставляй меня здесь одну!
   Вадим вздохнул, и решительно вылез из машины.
  
   С белозубой улыбкой сунув в окошко квитанцию и зеленую бумажку, Вадим был мгновенно обслужен, в обход ретивых старушек в очереди. Дородная женщина рявкнула на возмущенных пенсионеров решивших слететь всем кварталом в один день в ее окошко, пробила квитанцию и довольная наваром с милейшей улыбкой подала мужчине бумаги, мужественно приподняв свое тело со стула:
   -- Mersi mosheremi! --проворковал Вадим и стер улыбку, вылетая из сберкассы. Да, давненько он подобным экстримом не занимался...
  
   -- Жива? -- облегченно улыбнулся, встретившись с вполне нормальным, спокойным взглядом Лики.
   -- Угу.
   -- Что у нас дальше по плану?
   -- Химчистка. Нужно забрать Машину дубленку.
   -- Вперед.
   -- Ты вымок, -- провела по его влажным волосам Лика. -- Простудишься из-за меня.
   Вадим замер, млея под лаской ее рук: когда, кто искренне заботился о нем? Гладил как мальчишку не `потому что' и не `из-за того что', а просто так, ничего не прося, не требуя, не подлизываясь.
   И приник к губам девушки, благодаря за тепло. Обнял, и она податливо прильнула к нему. Интересно, если б он взял ее здесь и сейчас, она бы воспротивилась, возмутилась?
   И кольнула ревность в сердце: она со всеми такая? С тем Володей, с Егором? Была? Есть?.. Черт, какое ему дело?!
   Отстранился, и завел машину: что-то он сегодня слишком часто черта поминает.
   -- Лика у вас что-то было с Егором?
   -- Почему было? Есть.
   Вот почему он взял с девушки клятву держать их отношения в секрете! Еще бы!
   -- А если я попрошу тебя держать и наши отношения в секрете, тоже будешь молчать?
   -- Буду, -- кивнула с готовностью.
   -- Даже если я тебя брошу?
   -- Ты не можешь меня бросить, мы можем расстаться.
   В чем логика? -- выгнул бровь Вадим.
   -- Расстаются по обоюдному согласию.
   -- Нет. Расстаются, когда ничего не держит.
   -- Не всегда. Но спорить не буду, не в том суть. Ты не ответила: если я порошу...
   -- Я сделаю все, что ты попросишь, -- заявила твердо, преданно глядя на него.
   -- Все, все?
   -- Да - все!
   -- И всегда делаешь, все что попросят?
   -- Да.
   -- А если попросят убить человека?
   -- Нет, -- улыбнулась Лика. -- Хорошему человеку подобного и в голову не придет, а я общаюсь лишь с хорошими.
   -- Егором, например.
   -- Да, он замечательный...
   Вадиму было невыносимо слышать наивно-восторженные сентенции девушки по поводу человека, которому все равно на нее, который умеет лишь пользоваться и использовать. Ладно, она глупая недопонимает в силу своей поврежденной психики, но Егор-то?! Да сто процентов - как выражается Ярослав: понимает! И без зазрения совести пользуется. А что? Оч-чень удобно!
   -- ... он такой замечательный отец! -- пела Лика, с блаженным лицом и даже руки, как молящаяся Мадонна сложила.
   -- Dumkopf schvain! -- выругался в полголоса Вадим.
   -- Что? -- хлопнула ресницами Лика.
   -- Это я не тебе, -- бросил зло.
   Лика сникла:
   -- Я рассердила тебя?
   -- Я пытаюсь понять и решительно не могу, шкалу деления людей на хороших и плохих. Твою шкалу. И категорически не понимаю, как можно выполнять все, о чем тебя просят. Я вот, минет хочу, сделаешь?
   В лицо Лике, словно ведро белил выплеснули. Она отпрянула и принялась лихорадочно открывать дверцу. Вадим резко повернул руль, испугавшись, что девушка выскочит на ходу и погибнет. Машина со страшным скрипом остановилась у обочины.
   -- Черт! -- старый осел!
   Машину занесло, скрипнули тормоза и чудом избежавший аварии водитель БМВ, что-то проорал в открытое окно чокнутому иностранцу, демонстративно постучав себя по лбу. Но Вадим его не видел - он крепко держал, прижимая к себе дрожащую, всхлипывающую Лику, и успокаивал, просил прощения. А сам думал: что с ним происходит? Почему сделав больно ей, он чувствует боль сам? Почему ему важно, как чувствует себя Лика? Интересует ее жизнь: прошлая, настоящая... будущая. И почему, Господи, ну почему так остро воспринимаются ее страхи, ее эмоции, слезы?!
   -- Что же мне с тобой делать, малыш? -- вздохнул, прижимая ее голову к своей груди. -- Видишь, какой я глупый, неуклюжий? Обидел тебя...Что ж ты такая ранимая? Откуда в этом мире? Как ты еще живешь-то? ... Ненормальная? Да пожалуй, с твоим-то моральным кодексом мало ненормальная - не жизнеспособная. Ничего... Ничего, я тебя не брошу, -- решил вдруг, неожиданно для себя.
   -- Я знаю, -- прошептала Лика, успокаиваясь, и доверчиво посмотрела в лицо Вадима.
   -- Вот как? -- ласково улыбнулся он. -- Ты еще и ясновидящая?
   -- Нет.
   -- Тогда, откуда знаешь то, чего я сам минуту назад не знал?
   -- Я же говорила тебе: люди не бросают друг друга, они расстаются.
   Вадим прищурился:
   -- Значит, твой гениальный филолог Володя...не бросил, а расстался?
   -- Да.
   Все, финиш - ее бросают, пинают, используют, но все сплошь гении мудрецы и святые, и ими же остаются! `Замечательно'! -- кивнул. Завел мотор и, чтоб пресечь повторную попытку Лики покинуть салон на ходу, потребовал:
   -- Обещай, что больше не станешь выпрыгивать из машины.
   -- Хорошо...
   -- Нет, обещай...
   -- Обещаю.
   Вадим выехал на дорогу.
  
   Маша с блаженной улыбкой на губах слушала лекцию, и смотрела на лысеющего преподавателя, как на Цицерона, внимая каждому слову... и не понимая ни одного.
   -- От азотистых соединений млеешь, да? -- толкнула ее Рябинина. -- Ангина осложнение дала?
   -- Отстань, убогая, я в нирване, -- прошипела Грекова.
   -- От Радянского, да? Фьють! -- покрутила блондинка пальцем у виска
   -- Да нужен он мне больно! Отстань, а? Мечтать мешаешь.
   -- О ком? -- сразу потеряв интерес к азотистым соединениям, деловито спросила Катерина, закрывая тетрадь.
   -- Ох, Кать... кажется, я влюбилась, -- после минутной паузы, поведала девушка.
   -- В родственника? -- сообразила та. Поерзала, подвигаясь ближе к подруге. Глаза заблестели в предвкушении длинной и трогательной истории любви. Маша прыснула от смеха, увидев физиономию девушки. -- Что смешного? -- пожала та плечами.
   -- У тебя от слова `любовь' лицо становиться глупым, а глаза трогательно -умильными... как у пекинеса.
   -- Спасибо за сравнение, -- кивнула блондинка, надувшись. -- На себя бы посмотрела: сияешь, как лысина Радянского.
   -- Укусила, да? А мне все равно: хоть с залысиной сравнивай, хоть с начищенным сапогом, хоть с тульским самоваром, -- легла на руки на парту, и, глядя на подругу и одновременно, словно сквозь нее, зашептала. -- Видела б ты Вадима... эталон мужской красоты! На висках легкая седина, в глазах страсть и нега, фигура Аполлона, манеры джентльмена, тонкий юмор, шарм, потрясающее чувство вкуса... Голос?... У меня мурашки от его голоса по коже. Он не говорит - он ласкает, обнимает, нежит...Я в экстазе, я в нирване...
   -- Кому ты все это говоришь? -- озадачилась Катерина, обернулась, чтоб понять. Встретилась со столь же озадаченным взглядом однокурсника. Клацнула зубами, так что он вздрогнул, и ткнула пальцем, указывая в сторону преподавателя. -- Туда смотри, и записывай, давай. Потом нам списать дашь! Ишь, уши развесил!...
   И к Маше повернулась, улеглась, копируя ее позу, приготовившись внемлить повествованию:
   -- Ну, ну, что там твой шведский Аполлон?
   -- Дядя... -- вздохнула Маша, начала с расстройства этим фактом сердечки на парте ноготком рисовать. -- Знаешь, как жаль, что дядя? И почему такой мужчина, мой родственник? Что ж он не друг отца, ни знакомый, ни партнер? Почему жизнь так несправедлива? Я б за него замуж вышла, Кать, только бы предложил и... против всех бы пошла, институт бы бросила, и пошла...
   -- Полетела, -- поправила блондинка. -- В Швецию. Нафиг тебе там институт? Дядя я так поняла, не бедствует, прокормит молодую жену.
   -- Жену-то прокормит, -- вздохнула Маша, искренне печалясь. -- Да не меня. Родственник он мне, а значит... только родственник.
   -- Тайна зачатия лишь матерям известна.
   -- Да ну тебя!
   -- Не ханжи, -- отмахнулась блондинка. -- Расскажи лучше, он-то как к тебе?
   -- По-моему я ему нравлюсь, -- кивнула подумав. -- Во всяком случае, смотрит он на меня не как на племянницу, скорей как на женщину, с интересом. Обнимает, и даже поцеловать хотел...по-моему. А впрочем, ничего это не значит. За границей подобное поведение норма, там ко всему легко относятся. Что мечтать, да на пустом месте выдумывать? Ну, обнял, ну за руку иногда держит... колье подарил, и что?
   -- Да-а, -- вздохнула Катерина, понимая, что аргументы действительно зыбкие, чтоб на них что-то серьезное планировать. -- Но колье, уже что-то. Дядька уедет, оно останется.
   -- Лучше б наоборот, -- фыркнула Маша.
   -- Не скажи, -- хитро прищурилась девушка. -- А печалится, брось. Узнать сначала надо, как он к подобным бракам относится. За границей нравы не такие строгие, как у нас. Авось, что и получится.
   -- Да меня родители съедят!
   -- Может и не успеют... до отъезда, а там тебе по шпиль Петропавловки на их недовольство будет. Ты о своем счастье думай, родители дело хорошее, но они свое пожили, а у тебя вся жизнь впереди. Своей головой думай.
   -- Ох, Катя, что у тебя в голове? Кошмар. Послушаешь - ничего святого нет!
   -- А ты мне еще проповедь почитай, монашка, тоже мне, святая мученица. Ну и сиди здесь, страдай на здоровье, потом за Славку замуж выйдешь и уедешь в какой-нибудь Тындрепупинск, будешь борщи варить, мужу носки стирать, детям сопли вытирать. И вопрошать: и-хде ты моя молодость? А нет ее, сама профыркала. Нравится перспектива - давай, работай. Я тебе еще пару мыслишек подкину о грехе кровосмешения, и о `гнусной' жизни обеспеченной любимой женщины. Действительно, нормальный мужик под боком, весь такой элегантный и богатый до омерзения иностранец - фу - или наш, рассейский парнишка с ветром в голове, мышью за пазухой и светлой перспективой алкоголизма в руке! Вот он герой романа! Наш, родненький... зато не родной. Ха! Так в этом-то и соль!
   -- Да хватит тебе иронизировать, -- скривилась Маша, осуждающе. Катя к ней качнулась:
   -- Не нравится, да? Тогда что как Офелия, блин? Нравится Вадим - бери, а мораль и церковные постулаты почтой неимущим отправь. Тебя шанс выпал! А он как в песне: `не получка и не аванс'! Пришел к тебе, а ты? `Пардону просим, но на кровосмешение мы никак не согласные'! -- скривилась презрительно, сверкая глазами от возмущения. -- Жалеть, Машка будешь! Вот придешь ко мне, по счастью загубленному плакаться, я тебе дуре и носового платка не дам!
   -- Что ж тебя так разозлило? -- удивилась Маша.
   -- Глупость твоя непрошибаемая! И эгоизм! Я может, тоже дяденьку иноземца хочу. У родственника-то твоего, наверное, все знакомые как войско Черномора - на подбор. И я вроде Богом не обижена, подберу какого-нибудь банкира заволященького.
   -- Слушаю тебя и просто в осадок выпадаю, -- качнула головой Грекова. -- С головой у тебя, Кать, точно - плохо, а с моралью, в принципе - никак.
   -- Вот и сиди со своей моралью, правильная, но для счастья загубленная. А я и без нее как-нибудь проживу. Целее буду, -- буркнула блондинка обиженно. Отодвинулась и тетрадь раскрыла.
   -- Меня Вадим сегодня в институт провожал... и встретить обещал, -- протянула Маша.
   -- Вот! -- хлопнула ладонью по тетради Рябинина. -- А я что говорю? Ему, поди, плевать, что родственник, а ты? `Ой-ах'!..
   -- Рябинина! -- прервал ее Радянский. -- Что вы так бурно обсуждаете?
   -- Химию, Вячеслав Юрьич, -- проблеяла Катерина, скромно потупив глазки.
   -- Тогда повторите последнее из мной сказанного....
  
   -- Вот и все, малыш, -- сказал Вадим, забрасывая объемный пакет с дубленкой на заднее сиденье. -- Дела закончились, мы свободны. Предлагаю пообедать. Ты как?
   -- Положительно, -- кивнула с улыбкой.
   -- За-ме-чательно, -- кивнул и Вадим, выруливая со стоянки.
   -- Я знаю недорогое кафе.
   -- Недорогое?... Малыш, давай забудем о дорогом и недорогом. Предоставь выбор мне, хорошо?
   -- Извини, но ты привык к ресторанам, а я... Нет, лучше высади меня у метро, вот здесь. Я домой поеду. Вадим!
   Мужчина рассмеялся:
   -- Лика, девочка моя, что ж ты из машины выпрыгнуть норовишь? И зачем тебе метро? Скажи куда, я отвезу. Через ... обед. В том заведении, что выберу я.
   -- Нет, Вадим, я не хочу есть.
   -- А я - да.
   Лика сникла не в силах противиться мужчине, и, понимая, что привезет он ее в какой-нибудь шикарный ресторан с помпезной обстановкой, и будет она себя чувствовать чучелом, под насмешливыми взглядами официантов давится пищей.
   Вадим провел по ее волосам, успокаивая:
   -- Привыкай к нормальным заведениям.
   -- Угу, -- вздохнула девушка, но хоть бы слово поперек сказала. Грекову все больше нравилось, что она послушная, безответная и доверчивая. Наелся он уже саблезубыми стервочками - сыт их кривляньями, фальшивыми ужимками, эмансипированными взглядами на жизнь. Женщина должна оставаться женщиной, чтоб и мужчина оставался мужчиной и чувствовал себя соответственно - ответственным. И если из всех нормальных женщин остались вот такие `ненормальные', то ему нет дела до свихнувшегося мира! Он найдет силы и возможности украсть из него Лику и сохранить для себя. Пока - любовницей. Податливой ласковой малышкой..
   Вадима бросило в жар от воспоминаний о ее теле, ласках. Он покосился на девушку и завладел ее рукой: моя. Послать бы весь мир к чертям, вместе с обедом, делами, и вновь оказаться в постели с Ликой, трогательной женщиной - ребенком. Его женщиной.
   -- Ты моя? -- спросил, скрывая шутливым тоном серьезность вопроса. И невольно напрягся, ожидая ответ.
   -- Да.
   -- Только моя?
   Лика улыбнулась и потерлась лбом о его руку:
   -- Странный вопрос.
   -- Поясни: в чем странность?
   -- Всецело человек принадлежит лишь Богу.
   -- Бог на небе, малыш, а мы на земле.
   -- Но его законы никто не отменял.
   -- Да, но кто последний их применял? Назови хоть одного, кто помнит о них?
   -- Святые отцы.
   -- Священники? -- хмыкнул. -- Не хочу тебя разочаровывать, но с одним `святым' знаком близко, и ответственно заявляю - большего грешника не встречал.
   -- Мы не в праве судить людей, мы вправе лишь судить себя и не грешить...
   -- Подставлять правую щеку, если ударили по левой? -- посерьезнел мужчина.
   -- Да. Если так угодно Богу...
   -- Лика, когда тебя насиловали отморозки, это тоже было угодно Богу...
   Девушка побелев, вырвала свою руку из ладони Вадима, отпрянула, вжалась в дверцу, грозя ее вынести и вывалится.
   -- Так... `Замечательно', -- прошептал Греков, сворачивая к обочине. Остановил машину и замер, глядя перед собой:
   -- Значит мое предположение - правда?
   Лика зажмурилась, склонив голову чуть не до коленей.
   -- Ясно... Ну, и как за это не убивать? -- спросил сам себя. Стукнул в сердцах кулаком по рулю, встретившись с испуганным, даже затравленным взглядом девушки, и поспешно вылез из машины, чтоб только не видеть Лику, не представлять, что было с ней, не думать, кто тому виной, и не напугать ее озвучив свои далеко не добрые мысли.
   Пара вздохов стылого, с запахом опавшей, промокшей листвы воздуха, взгляд на снующих мимо прохожих, и злость чуть отступила. Вадим поднял голову, подставляя лицо моросящему дождику:
   -- Чудесный уик-энд... Сейчас бы сигарету, `радость' задымить, -- посмотрел на витрину с рекламным плакатом сигарет Winston, и решил купить Лике что-нибудь попить, чтоб успокоится, да сладкого, чтоб горечь заесть. Обоим. Ресторан явно отменяется: в таком настроении к братве с заказом, самый раз или в оружейный, за двустволкой... А лучше - трех! -- пошагал в магазин.
  
   Лика сидела в машине, верная данному обещанию, а не сбежала, как он боялся.
   -- Ты меня ненавидишь? -- спросила шепотом, огромными полными страха и отчаянья глазами, глядя на Вадима. Тот нахмурился, сунул ей пакет в руки и сел:
   -- Да, настолько сильно, что готов обедать в машине, раз ты против ресторана.
   -- Ты шутишь, а я серьезно...
   -- Лика, давай оставим эту тему, иначе я буду зол и груб. Хотя и то и другое заслуживаешь не ты.
   -- А кто? Откуда ты вообще знаешь?
   -- Егор сказал. Видимо ты не взяла с него обещание молчать, -- прищурился на Лику насмешливо, но вышло упрекающе-зло. Девушка опустила голову, и Вадим вздохнул: что ж ты такая безответная, малыш? -- Давай пировать. Не знаю, что ты любишь, набрал, что понравилось, -- принялся вытаскивать из пакета провиант. Распечатал плитку шоколада, открыл минералку. Лика не двигалась.
   -- Бери, -- протянул шоколад. Девушка головой мотнула, старательно разглядывая упаковку пирожных на своих коленях. -- Не любишь шоколад с орехами?
   -- Люблю...
   -- Тогда в чем дело? Покормить, как лялечку с ложечки?
   Девушка взяла кусочек от плитки и всхлипнула.
   -- Что опять не так? -- всерьез начал сердится Вадим, решительно не понимая, как себя с ней вести: успокаивать?... Обнять, впиться в губы, чтоб с них слетали стоны, а не всхлипы, скинуть все упаковки на пол и взять Лику прямо здесь, чтоб она и думать о плохом забыла, и он, и... Прекрасная мысль, да ни ему, ни девушке, ни ситуации не подходящая. Остаются варианты шуток, прибауток - к чертям! И расставания.
   -- Куда тебя отвести? -- завел мотор.
   -- На Радищева 34 - 18, -- уронила тихо, потерянно.
   -- Мне Машу нужно забрать, обещал. Время почти три, -- пояснил, видя, как расстроилась Лика.
   -- Ты не должен ее обижать, -- почти приказала девушка. Греков на минуту потерял дар речи: странное заявление, а тон? Ничего себе - беззащитная. Или, когда ее задевают, легче проигнорировать выпад, а когда другого то не грех и зубки показать, и ноготки выпустить?
   -- Первое: я никому ничего не должен, -- заявил, придя в себя. -- Второе: с чего ты решила, что я обижаю или желаю обидеть Машу? Третье: ты всех защищаешь, или только ее? Если - да - огласи причину, любопытно, а заодно просвети, почему ты себя с тем же рвением не защищаешь? За мыслью успела или повторить?
   -- Я видела, как ты смотришь на Машу, и как она на тебя. Ты что-то задумал, и явно не во благо ей. Особенно учитывая, что ты уже знаешь, что было, -- Лика начала излагать четко и громко, но к концу снизила тон и перешла почти на шепот.
   Вадим насторожился:
   -- Повтори.
   -- Маша, по-моему, влюбилась. Она смотрит на тебя, как на Бога, а ты на нее как кот на мышку. Она не видит, как ты смотришь на нее, не улавливает насмешки и презрения которые сквозят в твоих взглядах. И в голосе. Ты же открыто смеешься над ней. Но она не улавливает нюансов, видит лишь, что хочет видеть. Это доказывает, что она влюблена, потому что слепа....
   -- Я понял. Торию о взглядах обсудим потом. Объясни, как понимать твою последнюю фразу: `учитывая, что ты знаешь, что было'. Как одно связано с другим? Мифическая влюбленность Маши, мое, не менее мифическое презрение к ней, ты -- буриме, милая, -- закипая, процедил Вадим, не желая верить в очевидное, прекрасно понимая и, одновременно, не желая понимать, о чем идет речь. Потому что это было бы слишком для него!
   -- Ты задумал, что-то плохое, я видела это, но не понимала - почему, ты ведь очень светлый человек, очень добрый, а здесь... ты словно соблазняешь ее!
   Ничего себе - дурочка! -- холодея, подумал Вадим, и кажется, побледнел.
   -- Причем цинично. Она не нужна тебе, более того, ты брезгуешь ею, и все ж очаровываешь. Это видно!
   -- Ревнуешь? -- глухо спросил мужчина, понимая, что причина не в том.
   -- Нет, и ты это знаешь. Все глубже. Ты хочешь унизить ее. Раздавить для самоудовлетворения, морального, не физического. Не удивлюсь если и Веронику Львовну, у тебя и к ней есть какая-то претензия. Не думаю, что я тому причиной, но...
   -- Причем тут ты?!
   -- Но ты ведь сам сказал, что все знаешь!
   -- Что `знаю'?!
   -- Про Машину роль в том деле!
   Вадим еле сдержался, чтоб не дать по тормозам. Видимо сегодня ему не избежать аварии.
   -- Значит, ты знаешь, что Маша заказала тебя? -- спросил устрашающе тихо.
   -- Да. Но она не виновата, Вадим! Она была совсем ребенком!
   Где-то он это уже слышал...
   -- Она думала, что я покушаюсь на ее семью, хочу забрать отца....
   -- Он был очень нужен тебе?
   -- Нет, в том-то и дело - нет. Но она-то не знала!
   -- А ты откуда о ее участии знаешь?
   -- Логика. Маша встретила меня у подъезда и предупредила, что убьет меня, если хоть раз еще с отцом увидит. И я по лицу поняла - она может, сделает. Хотела объяснить, да она слушать не стала, раскричалась. Да еще... в общем ушла.
   -- `Еще' - что?
   -- Подраться хотела.
   -- Удалось?
   -- Не важно.
   -- А что важно? Ты вообще - слышишь себя? Понимаешь, о чем говоришь?
   -- Да, Вадим, и прошу тебя, умоляю, не трогай Машу, если не любишь. Не смейся над ней, не губи. Она очень хороший человек. Умница. На красный диплом идет. Она станет отличным специалистом и составит счастье какого-нибудь замечательного человека. Не калечь ей жизнь. Она для тебя кукла. Но она - человек. Нельзя играть живыми людьми!
   Вадиму очень хотелось накричать в ответ, напомнить Лике, что она тоже не кукла, и когда-то училась, и жила, и что-то планировала. Но связалась с подонком, и его умница, раскрасавица, в перспективе почти святая, дочь, сломала все планы, искалечила ее. И теперь Маша и дальше учится, живет, дышит, любит, надеется, и все у нее хорошо, просто - за-ме-ча-тель-но! А Лика работает у нее домработницей, и защищает как самка собственного детеныша, и при этом считается больной на всю голову с точки зрения не только `детеныша' но и его окружения. И при этом настолько умна, прозорлива и внимательна, что видит, складывает то, что не видят другие, что Вадим скрывает и от себя.
   Нет, Вадим решительно ничего не понимал:
   -- Ты либо святая, либо не в себе, -- процедил не в силах скрывать злость. -- Но в первых я не верю, а для вторых ты слишком разумна и внимательна. Впрочем безумство и гениальность лежат на одной плоскости и порой не имеют границ меж собой... Ответь мне на один вопрос: почему Маша на свободе? Почему, черт возьми, ты ничего не сказала милиции?!
   Ее ответ ввел Вадима в длительный шок. Буквально убил:
   -- Потому что я не могла причинить вреда Егору Аркадьевичу, Маше, Вернике Львовне. Разве не достаточно было того, что случилось со мной? Зачем делиться бедой? Множить горе? Машенька глупенькая, защищала свою мать, как могла. Вероника Львовна очень хорошая, к себе меня взяла. К психологам устроила. И мама у нее чудесная женщина, часто ко мне в больницу приходила. Мы с ней часами о Боге говорили. А Егор Аркадьевич? Сколько он нам с мамой помогал? По физике меня натаскивал, и домработницей устроил. И вообще, он чуткий, очень заботливый человек, семья для него и дети - все. Как же я могла его дочь выдать? Машу бы наказали, а за что? Нет, Вадим, на зло злом отвечать нельзя. Мы ведь люди, а не звери. Пусть Бог решает, судит. И потом, ... я счастлива. Да! Я очень, очень рада, что никто больше не пострадал. И я сплю спокойно, и живу легко. Господь мне помогает: подсказки дает, людей хороших посылает; и хлеб у меня есть, и кров, и руки, ноги на месте. А как бы я желала, сели б сподличала, несчастными людей сделала? Вот умерла бы, предстала перед ним - как бы в глаза посмотрела? Чтоб он мне сказал? `Эх, Лика, разве ж ты дщерь моя, разве ж будь оной, поступила б так? Да ты раба моя, овца неразумная.' Нет, не стоит себя марать. Стыд-то какой, только подумать.
   Вадим не знал смеяться ему или плакать? Губы кривились в нервной усмешке, а глаза были влажными.
   -- А как Маша Богу твоему в глаза посмотрит? -- спросил тихо.
   -- Прямо. Я отмолю ее.
   Вадим потеряно кивнул: слов не было.
   Молча свернул к многоэтажкам, въехал через арку во двор и остановился у первого подъезда. Развернулся к девушке, и, облокотившись на спинку ее сиденья, принялся пристально рассматривать Лику: может, что пропустил? Нимб над головой или рожки? Юродивая? Искусно под нее маскирующаяся?
   Девушка не отодвинулась, не отвернулась, не отвела взгляда - смотрела в глаза мужчины и, казалось, была готова принять от него хоть оплеуху, хоть поцелуй.
   `Разве можно быть настолько открытой'? -- прищурился Вадим.
   -- Малыш, твоя проповедь уникальна по чистоте звучания, но я небольшой любитель богословия. И не святой, если ты заметила. Не стану огорчать тебя своим мнением на высказанное тобой, как не стану устраивать прения на заданную тему. Задам лишь один, единственный вопрос: тебе в голову столь беспрецедентные по чистоте мысли мама вложила или замечательная, добрая старушка Аделаида Павловна?
   Лика растерянно хлопнула ресницами:
   -- Разве это важно?
   -- Понял, -- усмехнулся Вадим, и нежно коснулся губами ее губ, на прощанье.
   Молча проводил до дверей квартиры и насильно всучил пакет со сладостями.
  
  
   -- Мне плохо! -- сообщила блондинка с придыханием, схватившись за сердце... с правой стороны. Маша озадачено нахмурилась: что это Катька придуриваться вздумала?
   -- Ну, что встала?! -- зашипела та на Грекову, пихнув ее локтем в бок. -- Тащи меня давай, спасай!
   -- Куда тащить?
   -- Вон, два чуда стоят - к ним и тащи!
   -- Зачем? -- ничего не понимала Маша. Огляделась, пытаясь найти предметы Катиного внимания, но улица была полна людей и машин, и что из них относится к `чуду' поди, отдифференцируй.
   -- Тащи давай, -- от нетерпения притопнула ножкой обтянутой высоким сапожком блондинка.
   -- Да куда?! Зачем?!
   -- Ну, ё, Грекова, приступ тупизма что ли? Вон стоит мечта всей моей жизни, -- с плаксивой ноткой, дребезжащим от предвкушения голосом поведала Катерина, продолжая держатся за `сердце'. -- Серебристый порш! Мамочка моя! А-а-а! А рядом Мэн в светлой тряпочке баксиков за полтора, два. Штук! Я его видела, я его знаю! Его зовут Герой Моего Романа! Я влюблена заочно и повенчана с ним ...
   -- Еще в старшей группе детского сада, -- хмыкнула Грекова, узрев Вадима, подпирающего свой порше, столь же выделяющийся на фоне других машин, как и его владелец на фоне любого прямоходящего по площади. -- Расслабься, Рябинина, это Вадим, мой дядя, -- заявила, направляясь к нему. И бросила через плечо парализованной от зависти и разочарования подруге. -- Сердце с левой стороны, нимфоманка.
   Катерина очнулась и припустила за ней, боясь отстать и на шаг:
   -- Я в афиге! В полном пике! Если ты на счет этого мужчинки в сомнениях плаваешь, то прими мои соболезнования: глупее тебя только жираф.
   -- Это почему?
   -- Доходит долго - шея длинная, голова маленькая! -- рявкнула, не спуская взгляда с мужчины. -- Даю тебе две минуты, не решишься - извини, дружба дружбой, а любовь у меня одна! Отобью, признаюсь, как на духу. А если не я, то другая... Боже, я уже улавливаю запах его одеколона. Тоже не слабо стоит, баксов мням... А рубашка от Гуччи или от ...
   -- От фабрики Красный Октябрь! Достала, Катька, -- раздражаясь, бросила Маша.
   -- Молчу! Ты ж меня не бросишь? Лучшую подругу? -- повисла на руке девушки. Грекова лишь вздохнула: куда ее денешь теперь?
   -- Здравствуй. Вот и мы, -- улыбнулась Вадиму. -- Давно ждешь?
   -- Пару минут, -- ослепительно улыбнулся в ответ, и посмотрел на Рябинину. Та застонала и привалилась к плечу Маши, изображая состояние близкое к обмороку, но при этом забыла, что обычно люди не теряют сознание, пристально разглядывая человека.
   -- Хватит тебе, -- отпихнула ее Маша и представила. -- Эта припадочная, моя подруга.
   -- Екатерина Рябинина, -- присела та в реверансе, растопырив полы короткого плаща. И бросив на подругу уничтожающий взгляд, щедро улыбнулась мужчине. Вадим в ответ склонился в галантном поклоне, не скрывая насмешки.
   -- Вас зовут Вадим? -- пропела томно. -- Мням.. то есть очень. В смысле вам идет имя Вадим. Оно наверное обозначает мужество и силу воина...
   -- Ты обещала сказаться немой, -- напомнила ей Маша, отпихивая в сторону. Открыла дверцу и шлепнулась на переднее сиденье. Греков услужливо распахнул перед блондинкой дверцу, и та не спуская с него томного, многообещающего взгляда медленно, и как ей хотелось верить, грациозно, опустилась на заднее сиденье. Вадим хмыкнул, закрывая дверцу: вечер обещает быть длинным.
  
  
   -- Где дети, Вадим? -- пройдя по всем комнатам и никого не найдя спросил Егор, усаживаясь за стол, напротив жены. Вера оторвалась от разложенных бумаг, сгребла их, отодвинув в сторону, и принялась сервировать мужу ужин:
   -- Ярослав со своим другом ушел гулять. Придет около десяти. Вадим, Маша и ее подруга Катя, в казино. Следовательно, придут еще позже.
   -- Катя, это какая?
   -- Экспрессивная блондинка.
   -- Вспомнил. Вадим звонил?
   -- Нет, Маша.
   Егор принялся за еду, а Вера опять углубилась в изучение бумаг:
   -- В этом месяце прибыль в полтора раза превышает прошлый. Это учитывая что обычно прибыль повышается в декабре, марте... Возможно в будущем месяце я смогу оплатить аренду сама.
   Егор с набитым ртом издал нечто неопределенное. Женщина поморщилась: что за плебейская привычка набивать полный рот и пытаться говорить? Любая мартышка за двадцать лет могла бы научится вести себя культурно за столом.
   -- Не сможешь, -- заявил Егор, проглотив пищу, и вновь набил рот.
   -- Вероятность большая.
   -- В любом случае, твой салон не рентабелен, я его продаю, -- бросил, между прочим.
   Вера посмотрела на мужа: Очередная шутка? `Удачно'.
   -- Я не шучу, радость моя. Кстати, бифстроган пережарен.
   -- Кстати к моему салону или твоему настроению?
   -- Салон мой Вера. Я тебе его купил, я и продаю. Неделю вы еще работаете, а там придет новый хозяин и решит, кто остается.
   -- Егор, это очень плохая шутка.
   -- Разве с деньгами шутят?
   Супруги раздраженно уставились друг на друга.
   -- Ты не шутишь? Ты действительно продаешь мое дело? А почему позволь спросить, без моего ведома? И почему ты ставишь меня в известность о своем решении, между прочим, меж бифстроганом и булочками, словно речь идет о чем-то само собой разумеющемся? Это мой бизнес. Это мое дело. Забыл?
   -- Вера ты путаешь - ты забыла, а не я - салон мой. Была возможность - держал, сейчас мне срочно нужны деньги, я его продаю.
   -- Но почему я узнаю об этом за неделю до смены руководства?
   -- Недели достаточный срок, чтоб свыкнуться с мыслью о смене деятельности.
   -- Ты ведешь себя недопустимо. Чем я заслужила столь отвратительное отношение к себе? Что за веская причина побудила тебя продавать мое дело, в обход меня? Как это понимать, Егор?
   -- Я уже огласил причину - мне нужны деньги.
   -- Тебе, но причем тут я?
   -- Вот как ты заговорила, -- нехорошо посмотрел на нее мужчина, отодвигая тарелку. -- Когда ты отдыхаешь в Ницце, ты не спрашиваешь, откуда деньги. И когда заказываешь норковую шубку себе на день рождения, и когда приходит время арендной выплаты за твою Фею - тоже. Ты даже не интересуешься - а могу ли я в принципе все это оплачивать. Тебе нужен факт, остальное не волнует. А раз так, милая моя женушка, какие могут быть претензии? Продажа салона - факт, а причина - выбирай любую: мое желание, или не желание, например.
   -- Твои дела настолько плохи?
   -- Нет. Я просто меняю сферу деятельности. И закладываю все, включая эту квартиру.
   -- Егор! -- испугалась и возмутилась женщина.
   -- Вера, помолчи, ты нечего не понимаешь, -- попытался пресечь ее негодующую тираду. Но женщина была слишком взволнована, чтоб воспринимать мужа адекватно. Она хлопнула ладонью по столу, чего никогда себе не позволяла и повысила голос:
   -- Нет, это ты помолчи! Речь идет о слишком серьезном вопросе, чтоб поставив пред фактом глобальных перемен для всей семьи, надеется на то, что я промолчу! Ты не можешь, не имеешь права распоряжаться моим имуществом! Я не давала тебе разрешения закладывать квартиру!...
   -- Это и моя квартира!
   -- Вот как?! А откуда она у тебя? Ты же голь перекатная, -- прошипела Вероника в лицо Егора. -- Плебей! Как был им, так и остался! Это квартира появилась благодаря моим родителям! Мне! Моему отцу! Он лишь милостиво позволил тебе жить здесь.
   -- Мы имеем равные доли на владение имуществом, -- напомнил мужчина.
   -- Да? Ах... да?! Тогда позволь спросить, что ты вложил сюда, чтоб владеть?
   -- Часть от проданной квартиры тетки. Между прочим, это ты и твой папенька надоумили меня отправить родную тетку в дом престарелых, а квартиру продать, чтоб иметь финансы на развитие бизнеса, -- процедил Егор, искренне жалея, что не может ударить эту фурию, что зовется его женой.
   -- Не нужно перекладывать с больной головы на здоровую. Решение о продаже было твоим!
   -- Да! Но тетку вон выкинула ты!
   -- Я не желаю вновь поднимать глупую тему! Я не собиралась и не собираюсь ухаживать за старыми маразматиками!
   -- Поэтому от тебя даже родная мать и сбежала!
   -- Не смей! Моя мать умерла! Умерла!!
   Вера смолкла, видя, как Егор смотрит на нее. Попыталась взять себя в руки, отошла, налила себе воды, выпила, и еле сдерживая клокотавшую внутри ярость, почти ровным голосом произнесла:
   -- Мне надоели твои бредовые идеи. Когда дело касается лишь тебя, ты в праве рисковать, но разрешения рисковать будущим детей и моим, я тебе не давала.
   -- А я и не спрашивал...
   -- Ты никогда не спрашиваешь!... Зачем тебе деньги? Сколько тебе надо? Куда ты собираешься их вкладывать?
   Егор бы и слова ей не сказал, до того был зол, но, понимая, что тогда Вера просто изведет его: начнет пилить, скандалить, мешать -- рассказал о предложении Вадима.
   Жена выслушала его не перебивая, и заходила по кухне, обдумывая: с одной стороны очень заманчивое предложение, но с другой...
   -- Ты веришь Вадиму?
   -- Он мой брат!
   -- Речь идет о крупной сумме, об огромных деньгах. В таком вопросе родственников нет, это понятно любому профану. Егор, не будь ребенком, подумай, взвесь, прежде чем делать.
   -- Ты оскорбляешь меня или Вадима?
   -- Я всего лишь пытаюсь понять, почему именно сейчас ему пришла в голову идея осчастливить тебя.
   -- Нас.
   -- Хорошо - нас. Сути дела не меняется.
   -- Ты видимо не слышала меня, а я достаточно четко выказался на сей счет: именно сейчас, а не год, десять назад у Вадима появилось выгодное дело. Он не настаивает на моем долевом участии, а предлагает. Разницу чувствуешь? Мы можем отказаться, и он возьмет других партнеров. Они, будут жарится под жарким солнышком Южных стран и в ус не дуть, а мы будем дальше барахтаться в болоте. Это наш шанс, понимаешь? Благоприятное стечение обстоятельств, которое может, не повторится. Через месяц наши деньги Вадиму будут не нужны.. да они и сейчас ему не нужны. Но он размяк от встречи с близкими, от потери жены, от воспоминаний. Нужно пользоваться моментом.
   -- Ох, Егор, не нравится мне твой настрой, и в то, что Вадим размяк, я не верю. Не тот он человек, чтоб от потери седьмой жены теряться, или от встречи с родственниками о которых слабо помнил все эти годы, в сентиментальность впадать.
   -- Сколько он будет жить, столько ты будешь помнить ему смерть своей сестры. В этом суть твоей предвзятости к нему. Только кому, как не тебе знать, что сестрица твоя стерва была редкостная и, слава Богу, что удавилась раньше, чем успела других удавить.
   -- Не смей, -- прошипела Вероника, предостерегающе глядя на мужа. И столько злобы было в ее взгляде, что Егор не выдержал его, отвернулся:
   -- Ладно, не будем прошлое ворошить, -- сказал примирительно. -- Налей-ка мне чая.
   Вера с минуту стояла не шевелилась, тревожа Егора своим видом, но успокоилась, взгляд отвела, да за чайником потянулась.
   -- Подумай, подумай Егор, прежде чем принимать предложение Вадима. Съест ведь он тебя, -- сказала потерянно, разливая чай.
   -- За что ему меня есть?
   -- Не за что? Так уж ты чист перед ним? -- усомнилась. Егор промолчал: ему не нравилось, что Вера смотрит на него, словно что-то знает, и давит на больное, рождая глубокие сомнения. Впрочем, и поведение жены тоже не нравилось - беспокоило. Слишком уж она эмоциональна сегодня, необычно резка и несдержанна. `Вадим ее нервирует', -- решил, и успокоился.
  
   Егор ушел смотреть телевизор, а Вероника достала из тайничка бутылку конька и, выпив рюмку, с тоской и злостью уставилась в окно. Дождь. Опять над городом серая завеса дождя, нудного посетителя Санкт-Питербурга. Льет с утра до вечера и портит без того отвратительное настроение. Скорей бы снег, скорей бы зима. Скорей бы Вадим улетел к себе и больше бы не появлялся, не вносил разлад в их жизнь, не волновал ее одним своим видом.
   А может принять его предложение?
   Вероника задумавшись, глотнула конька прямо из горлышка, тряхнула волосами, прогоняя наваждение, и убрала бутылку обратно в тайник. Вымыла рюмку и поставила ее в шкафчик. Взгляд пробежал по ровным рядам банок со специями, чашкам, сервизу. Закрыла дверцу и села за стол, с тоской разглядывая узор салфеток: Нет, ничего не получится. Хочется, да колется. И колется больше, чем хочется. Раньше думать надо было, раньше, а сейчас глупо что-то менять. Вадим - не Егор. И хоть тот думает, что хорошо знает брата, Вера уверена в обратном, потому что точно знает - никто, кроме нее не имеет представления об истинном Вадиме.
   Кто бы мог представить, что он не только поднимется, устоит, да еще и далеко пойдет? О, для этого нужны огромные силы и колоссальное желание. А такое желание может аккумулировать лишь злость. Здоровая ярость оскорбленного, униженного человека, потерявшего в жизни все кроме себя.
   Почему мать не считала его перспективным?
   Почему она сама не видела, насколько он силен? И кто виноват, что она сломала собственными руками построенный им для нее замок, пусть неказистый, но реальный, имеющий место быть? Сломала, позарившись на другой - эфемерный, но более красочный и блестящий. Ничего теперь не изменить, не восстановить. Даже пытаться не стоит.
   И не дай Бог ошибиться и дать Вадиму пищу к раздумьям. Он-то быстро все просчитает и тогда всем не поздоровится. Всем.
   А может она переоценивает его, как когда-то недооценивала?
   Может, и нет причины для беспокойства? Столько лет прошло, все забылось, стерлось за далью лет.
   Может, он действительно влюблен в нее, и проявляет искреннее желание помочь семье брата? А она просто постарела, стала мнительной и пугается собственной тени?
   Хорошо бы если так.
   Почему ее жизнь сложилась настолько неудачно?! Она ведь все высчитала, составила план и четко ему следовала, ведя маневры по всем законам войны - без сантиментов, не жалея. Она виртуозно убрала главную преграду к своему счастью...И осталась ни с чем, слишком поздно осознав, что тот шикарный замок, что блазнился ей, всего лишь мыльный пузырь. Однако с этим она смогла примирится, свыкнуться и даже забыть, устроится. Но как свыкнуться с тем, что тот, кого она старательно убирала, избавлялась всеми силами, не просто жив, здоров, но весел, богат и успешен, в то время как она несчастна, и до такой степени устала, что больше нет сил барахтаться?
   Как она промахнулась? Как могла просчитаться?
   Кто, Бог или Дьявол вмешался в ход событий и испортил ей обедню, жестоко посмеявшись над всеми мечтами?! Опустил ее на взлете, а его поднял из преисподни?
  
  
   Лика сидела на диване, укутавшись в плед, и смотрела, как капли дождя бьются в ее окно. Девушка чувствовала себя так хорошо, что, пожалуй, лучше не бывает.
   На душе было тихо, благостно. И дождь что стучит в окно - в радость. Он словно занавес небесный ограждал ее от бед и печалей, окружая дом непроходимой стеной. Здесь не было Вадима, и все же, он с ней - в сердце и душе. И она улыбалась и плакала, потому что, была счастлива этим пониманием.
   Как бы запомнить этот день? Запомнить четко, запечатлев каждое мгновение до нюансов - запахов, красок, чтоб и завтра и через год и через век помнить о той радости, что он подарил, и жить ею, черпать из нее силы, веру, в минуты отчаянья.
   А много ли нужно человеку для счастья? Доброе слово, твердая рука, взгляд, лучащийся теплом и пониманием. Пусть завтра беда - Лика уверена - твердая рука выведет её, взгляд - согреет, слово укрепит, а прошлое соединится с будущим, не заметив горечи настоящего.
   `Спасибо тебе Господи, за эти минуты, за вздохи и выдохи, за улыбки любимых.
   Спасибо за сегодняшний день, и день завтрашний.
   Спасибо за жизнь, и за науку быть счастливой' -- прошептала девушка, глядя на иконки в углу комнаты.
  
   Вадим смотрел на веселящихся подруг: красивых, грациозных, уверенных в себе, остроумных -- блестящих, и вспоминал ту, чья красота не ослепляет, но греет, ту, что одевается без особого лоска, не изощряется в шутках, выказывая свою остроумие, не пытается поразить своей эрудированностью и мастерством обольщения, но на деле очаровательней и привлекательней любой грезы, богаче любого магната. Ту, что проникла в его душу, не желая и не ведая того, против своей воли, против его.
   Он обнимал Машу и шептал ей на ухо комплементы, но видел не племянницу, а Лику. Не острый взгляд голубых глаз и довольную улыбку обольстительницы, а огромные черные глаза с поволокой печали, взирающие на него с наивной доверчивостью и нежностью, мягкую, застенчивую улыбку. Ликину.
   Время шло, шагами-часами увеличивая расстоянье меж ним и девушкой. И пора забыть, и некогда, да и незачем помнить и ее, и свой утренний порыв, но чем больше часов меж ними, тем сильней желание сократить расстояние, повернуть время вспять или ускорить его ход вперед.
   Он смотрел на Машу, поощрительно улыбался Кате, а видел лишь Лику, и хотел ее. Хотел вновь встретиться с ее губами, обнять податливое тело.
   Он, словно озабоченный пацан, млел от воспоминаний, горел в предвкушении новой встречи, готов был бросить веселых девчонок и устремится к предмету своего вожделения. Когда он так горел, когда он так хотел женщину? Когда последний раз готов был творить безумия, идя наповоду сердца вопреки рассудку? Когда, последний раз его желание обладать было настолько острым и неукротимым, что вызвало досаду не на себя, а на планы, что мешают ему? Кто и когда возбуждал его одной мыслью о своем существовании? О ком кроме дела и врагов думал больше десяти минут в день?
   `Я просто давно не был с женщиной', -- думал он, охлаждая кровь виски с содовой. И тешил себя мыслью, что завтра он вновь прикоснется к теплой, нежной коже, почувствует трепет Ликиного тела в своих руках, вкус её поцелуя. Он насытится девушкой и все пройдет. `Так уже бывало не раз, так было всегда', -- уверял себя, а сам щурился, представляя Лику, и казалось ему, что она где-то рядом, так близко, что только обернись и встретишься взглядом, сможешь дотронутся. И чудился ему в смеси сигаретного дыма, спиртного и духов, запах ее волос, ее тихий, ласковый голос в какофонии звуков.
   -- Он тебя хочет, -- шептала Катя подруге на ухо, ловя взгляды Вадима. Маша снисходительно посмеивалась и таяла от счастья.
   Катерина права. Дядька - Вадим - не дядька, она разберется потом, за кордоном. Когда вырвется из плена родительского внимания, из душных стен отчего дома. Когда все `надо', будут заменены `хочу' и исполнены. Она будет свободна и любима. И этот мужчина, что сводит ее с ума, что привлекает внимание почти всех дам и девиц в этом заведении, будет всецело принадлежать ей. О, она сумеет стать для него единственной королевой, которую он будет слушаться, любить, боготворить. Она, только она будет владеть его сердцем, умом и капиталом.
   И прочь сомнения. Она не настолько глупа, чтоб отказываться от такого счастья, как Вадим. Он действительно ее шанс, приз за терпение, ум и целеустремленность. Они достойны друг друга.
   -- Я его беру, -- решившись, шепнула Катерине с хитрой улыбкой.
   -- Ес-с! Наконец-то! Благословляю!... И не теряйся, не жди, бери сейчас, пока в руки идет, -- процедила, отворачивая лицо под пристальным взглядом Вадима. -- А то вон, сколько элитных стервочек вокруг вьется. Глаз на твою добычу положили.
   -- Не бойся - зубки обломают. Что мое - то мое.
   -- За что я перед тобой благоговею, это за хватку, -- хихикнула Рябинина. -- Пойду-ка я на разведку, а ты здесь постой, авось узнаю у нашего счастливчика планы на счет тебя. Ой, ну ты посмотри, -- кивнула на элегантную женщину, не спускающую томного взгляда с Вадима. -- Джульетта мумифицированная. Ей к пенсии готовится надо, а она туда же в поля любви и нивы сладострастья!
   И оставив Машу у стойки бара, пошла за столик, к Вадиму. Плюхнулась, закрыв своей спиной доступ взгляду женщины к телу Грекова.
   -- Всю жизнь бы так веселилась.
   -- Кто мешает? -- хитро прищурился тот.
   -- Финансы, увы.
   -- Не проблема. Пока я здесь можно решить любую финансовую проблему.
   -- А не финансовую? -- лукаво улыбнулась блондинка.
   -- Тоже. Излагай дитя, -- хмыкнул Вадим. Игра девушки его забавляла. Дивная у Маши подруга: легкомысленная, раскованная и рискованная.
   -- Ох, -- вздохнула та, томно и с придыханием начала излагать, кокетливо накручивая локон волос на палец. -- Вам как святому отцу поведаю, не тая: мечтаю о любви настоящей, а ее все нет и нет. И где искать, единственного своего, друга ненаглядного?
   -- В казино, -- криво усмехнулся Вадим, качнув головой.
   -- Нет, я серьезно. Поведайте мне как опытный мужчина, старший брат, коего лишена в свете гинекологических проблем матери: есть ли она, любовь настоящая? Что это? Как ее найти? И какие вообще женщины нравятся... таким мужчинам, как вы?
   -- Надеюсь, это риторические вопросы девочка?
   -- Нет.
   -- Жаль, потому что не хочется повторять прописные истины. Возьми любую книжку и найдешь ответ. Лучше скажи мне, дитя мое поведай, как на исповеди святому отцу: чем вызван твой интерес к данной теме?
   -- Ладно, скажу, верней спрошу: я вам нравлюсь?
   -- Очень, -- не сдержал смешка мужчина.
   -- А что именно вам во мне нравится?
   -- Все, -- заверил, еле сдерживая смех.
   -- А вы могли бы влюбится в меня? -- легла грудью на столик.
   Вадим хохотнул: разведка боем?
   -- Что ж, поведаю, -- качнулся к девушке, помолчал, держа многозначительную паузу, и выдохнул, копируя томный голос блондинки. -- Мог бы, легко...если б не был влюблен в другую.
   Глаза блондинки хитро заблестели:
   -- Я ее знаю?
   -- Возможно.
   -- А кто она?
   -- Женщина моей мечты.
   -- И вы готовы ради нее?...
   -- На все, -- кивнул покаянно, пряча насмешливый взгляд.
   -- Прелесть!.. И женитесь?
   -- Да хоть завтра, но...Увы, не могу.
   -- Что так?
   -- Да есть некоторые обстоятельства, преграды.
   -- Ой, Вадим, разве для такого мужчины как вы могут существовать преграды?
   -- Ui, дитя мое.
   -- Например? Расскажите. Будьте откровенны. Возможно, я смогу помочь. Обожаю помогать влюбленным. Безвозмездно, между прочим.
   -- Коне-ечно!
   -- На меня можно положится, я не выдаю чужих тайн!
   -- Ах уж эта женская любовь к тайнам. А вот не скажу.
   -- Хотите, чтоб я умерла от любопытства?
   -- Ну, что ты, Катюша, в мыслях не было. Потерпи, придет время - узнаешь.
   -- Поздно будет - боюсь, поседею в ожидании.
   -- Конфуций сказал: не бывает поздно или рано, все приходит во время. Верь ему, говорят, умнейший человек был, -- подмигнул Вадим Катерине. -- Ну, а сейчас, пора по-моему домой, пока мосты не развели.
   -- Почему все хорошее так быстро кончается? -- надула губки блондинка.
   -- Не огорчайся, повторим увеселительный поход в выходные. Не умрешь до субботы?
   -- А что делать? Постараюсь...
  
   Вадим сидел в машине и терпеливо ждал, когда девушки разнимут руки и разойдутся.
   -- Он от тебя без ума, -- доверительно заявила Катерина Маше, прощаясь с ней у своего подъезда.
   -- Точно?
   -- Уж мне-то поверь! Говорю, сохнет от страсти. Готов женится. Но! Немного тушуется родством. Или в сомнениях - правильно ли ты поймешь его. В общем, его сдерживает что-то незначительное. Нужно подтолкнуть к действиям, форсировать события. Но и торопится нельзя - мужики дичь пугливая. Короче, Маша я подумаю, что нам такого сотворить, чтоб это чудо заморское твоим на веке стало.
   -- Ладно, я тоже буду думать. Авось?
   -- Ага! -- девушки довольно засмеялись.
   -- Ох, Катя, если только все получится, -- размечталась Маша. -- Уеду, потом тебя перетащу.
   -- Ага! Давай беги, и если целоваться полезет, девственницу из себя не строй, но Мессалину не изображай. Знаю я таких мужичков - им золотая середина нравится. Сумеешь сыграть?
   -- Обижаешь, -- загадочно улыбнулась Маша и махнув рукой, направилась к машине. -- До завтра!
  
   Глава 11
  
   Вера встала поздно с тяжелой головой. Прошла на кухню, спеша приготовить завтрак, и увидела мило воркующих голубков - веселых, довольных. Маша варила кофе, Вадим делал бутерброды, и оба посмеивались, шутили.
   Веронике не понравилось их фривольные отношения. Не понравились взгляды дочери, прищуры Вадима, шутки, его попытка накормить девушку из своих рук и ее ответный смех и готовность принять пищу. Подобные отношения пристали близким людям, любовникам или кандидатам в таковые, но никак не родственникам.
   Не много ли позволяет себе Вадим?! Одичал за границей или просто стыд потерял?
   А Маша?! Да как она смеет так вольно вести себя с мужчиной, годящимся ей в отцы?! Как смеет так смотреть на него? Что она о себе возомнила?!
   Но возмутиться и высказаться Вероника не успела - в кухню, оттирая мать с порога, влетел Ярослав, схватил бутерброд и рванул в коридор, кинув на ходу:
   -- Родственники, я ушел!
   Хлопнула дверь за парнем.
   -- Все проспали, -- увидев Веронику, улыбнулся ей Вадим.
   -- Но вы я смотрю нет, -- одарила его неприязненным взглядом женщина, и, пройдя к плите, отодвинула дочь:
   -- Кофе, милая моя, не кипятят! -- процедила, не глядя на девушку. Маша скривила рожицу ее спине и покосилась на Вадима. Тот сделал вид, что не заметил раздражения Вероники и недоумения Маши - отвернулся к окну.
   -- Отойди! -- бросила Вероника дочери, замерев с туркой на перевес. И почему ей взбрело в голову пройти к столу именно там, где стояла она, Маша не поняла, как не понимала чем вызвано недовольство матери, а судя по взгляду и злость.
   -- Ма, ты что? Голова болит?
   -- Отойди, я сказала! -- рявкнула женщина, не сдержавшись.
   -- Да ты что? Что с тобой? -- растерялась девушка. Отошла, обиженно поглядывая на мать.
   Женщина принялась разливать кофе по чашкам, ругая себя за несдержанность
   Вадим прислонился к подоконнику и, наблюдая за ее действиями, заметил елейным тоном:
   -- Мама, похоже, ревнует, Машенька.
   -- Что? -- в унисон спросили женщины, поворачиваясь к нему.
   -- Шучу, -- развел он руками, с невинной улыбкой на губах. Вера с укором и непониманием оглядела его. Маша нахмурилась, переваривая услышанное, покосилась на мать, и нашла, что шутка Вадима вполне может оказаться правдой. Впрочем, глупо думать, что мама может претендовать на брата своего мужа, однако, и спешить, исключая данный вариант, Маша не стала. Одарила женщину презрительным взглядом, и бросив:
   -- Ты совершенно не умеешь варить кофе, -- выплыла из кухни. Вера открыла рот, чтоб попенять хамке и услышала крики опаздывающего Егора:
   -- Вероника, где мой галстук?!! Где белая рубашка?!! Я же просил тебя приготовить! Черт тебя дери, Вера, я же просил разбудить меня в семь!!
   Женщина, побледнев, рванула в комнату.
   `Замечательно', -- удовлетворенный происходящим, улыбнулся Вадим.
  
   Когда все ушли, он принял душ, поправил постель и замер у порога квартиры, на манер сторожевой собаки, чутко прислушиваясь к звукам: Где ты малыш?
   Ему не терпелось обнять Лику, согреть ее замерзшие на осеннем ветру щеки в своих руках, отогреть своими губами ее губы. Зацеловать, замучить ласками и пить, пить ее запах, ее стоны...
  
   Ровно в десять дверь распахнулась и вошла Лика. Замерла, воззрившись на Вадима с нескрываемой радостью.
   -- Что ж ты так долго, малыш? -- прошептал он, обнимая ее, и засмеялся, когда в ответ девушка обвила его руками за шею, прижалась к его щеке, зарылась пальцами в его волосах. -- Соскучилась?
   Лика в ответ повисла на шее и обвила его торс ногами, принялась целовать щеку, ухо, шею. Вадим качнулся, застонал от радости и нетерпения, и закружил по прихожей, пытаясь раздеть девушку. Запнулся о чей-то дипломат, чуть не упал. В последнюю секунду успел развернуться, чтоб уберечь Лику, и влетел в шкаф. Створка жалобно скрипнула, любовники отпрянули от нее и она, распахнувшись, засыпала их пальто, куртками. Лика испугано уставилась на учиненный погром, а Вадим, весело рассмеявшись, руками и ногами запихал ворох одежды, что вошел в охапку, прищемил дверцу, чтоб не распахивалась полой чье-то куртки. Подхватил девушку на руки, понес к себе в гостиную.
   Он чувствовал себя Стенькой Разиным укравшим княжну, с одной лишь разницей, что эту княжну Цезареву он топить в реке не собирался, а в ласках - да!
   Сначала он был сдержан, боясь напугать своей неуемной страстью девушку, но видя что она, как и в прошлый раз, послушна, податлива и судя по взгляду, искренне рада ему, судя по ответным ласкам, желает его не меньше, чем он ее - сдался, расслабился и больше не противился своим самым сокровенным желаниям.
   Это было нечто. Пожалуй, только в юности он испытывал подобное блаженство, острое, пронизывающее всю его суть. Но сейчас он был много опытней и мог длить наслаждение, увеличивая время своей власти над телом девушки, доставить удовольствие не только себе, но и ей.
  
   У Ярослава отменили четвертый урок и чтоб не сидеть на школьном подоконнике, как идиот, он пошел домой, наплевав и на пятый и на шестой урок. Сдалась ему эта биология с химией - все равно он в мед и хим институт поступать не собирается.
   Парень открыл дверь, шагнул в квартиру и замер. Взгляд остановился на отцовском портфеле, лежащем у его ног. Рядам валялась кожаная куртка Грекова старшего и .. Ликина джинсовка.
   Ярослав нагнулся, нервно щуря глаза на разгром: разбросанную обувь, кроссовки девушки - один у стены, другой в глубине коридора, почти у закрытой дверей в гостиную, из которой доносились характерные звуки: кто-то неистово занимался любовью или смотрел порнофильм. Парень, как санамбула шагнул к двери, протянул руку чтоб открыть её, и не посмел: стоны и вскрики Лики остановили - ей явно было хорошо, а с кем?... Взгляд вернулся к раскиданным вещам отца: Батя?!
   Парня затошнило. Он рванул вон из квартиры, чтоб не думать, не видеть, не попасться на глаза. Скатился по лестнице вниз, забыв напрочь о лифте, и вывалился из подъезда, сшибая соседа - Вальку Ферзя.
   -- Э, ты чё, Грек, офонарел? -- оттолкнул тот парня на скамейку.
   -- Козел, козел старый! -- процедил Ярослав, глядя в блеклую голубизну глаз друга и вдруг сморщился, заплакал.
   -- Э, Грек?... Ну, блин! -- присел парень рядом, забыв от вида плачущего Ярослава, куда вообще шел. -- Ты чё, с родоками поцапался?
   -- Отвали, -- скрипнул тот зубами, зло щерясь. Вытер слезы. -- Сигареты есть?
   -- Ну?
   -- Дай!
   -- На, -- протянул мятую пачку Балканской звезды, услужливо щелкнул зажигалкой. Греков нервно затянулся, глядя на мокрый асфальт, и зажмурился, чувствуя, как горький сигаретный дым рвет легкие, смешиваясь со стылым воздухом и омерзением внутри: Лика, блин!
   Как она ему нравилась? Да лучше и не встречал: озорная и тихая, умная и наивная, и своя, своя! Понятная, близкая! С ней можно было о чем угодно говорить, не таясь, не боясь, что не поймет, выдаст. Понимала она, лучше, чем кто-либо другой, и всегда помогала советом, делом. Одно раздражала - привычка ее гладить его по голове, утешая, словно маленького мальчика. Сейчас-то ясно - дистанцию сохраняла, понимала наверное, что является предметом его сексуальных фантазий... Да нет, ничего она не понимала, не могла понять... ненормальная...
   А батя? Козел старый! Как он мог?! С Ликой?.. Лику?!
   А если не батя?
   Сигаретка замерла на пол пути ко рту: а кто еще? Вещи отца и Лики. Да, что думать? Сотовый! Отец с ним не расстается, бизнесмен фигов!
   Ярослав отбросил сигарету и рванул обратно домой, на ходу набирая номер сотового отца. Чуть приоткрыл дверь в квартиру, чутко прислушиваясь к звукам, и, услышав еле слышное пиликанье телефона где-то в дальних комнатах, ткнулся лбом в косяк.
   Осторожно закрыл дверь и очень медленно спустился обратно, сел на лавку у подъезда: финиш. Лицо застывшее, как у мертвеца. А в голове одна мысль по кругу: батя и Лика, Лика и батя...
   -- Слышь, Грек, ты не бухой случайно? -- озадачился Валька.
   -- Нет. А есть?
   -- Откуда?
   -- Ферзь, а у тебя дома кто?
   -- А никого. У мамки сутки, братан у телки зависнет, как обычно.
   -- А пусти меня к себе? На ночь. Мне домой никак. С меня пиво.
   -- Ха! Легко. Пошли, -- обрадовался Ферзь. С готовностью поднялся, повел Ярослава к себе, на шестой этаж. -- А чего ты как сайгак по лестницам прыгал, а? Чё случилось-то?
  
   Лика выскользнула из тесных объятий Вадима, когда тот заснул. Поискала список дел и, не найдя, принялась за обычную уборку, теряясь в догадках: отчего хозяйка не оставила своих указаний? Странное дело, такого раньше за Вероникой Львовной не водилось.
   Что же случилось?
  
   Вадим открыл глаза и уставился на подушку, что крепко сжимал в объятьях. ` А где Лика?' -- испугался. Вскочил, торопливо натянул брюки, накинул рубашку на ходу, вышел в коридор. Увидел Лику, убирающую учиненный в пылу страсти погром в прихожей, и успокоено вздохнув, прислонился плечом к стене.
   Девушка повернула голову на звук:
   -- Разбудила? -- спросила смущенно.
   -- Нет, -- шагнул к ней.
   -- Плохой сон приснился?
   -- Нет, -- прижал к себе девушку, уткнулся носом в ее макушку. -- Не поверишь, и я бы не поверил, если б сказали еще пару дней назад: я испугался.
   Лика чуть отодвинулась, чтоб заглянуть ему в глаза и улыбнулась с пониманием:
   -- Тебе нечего боятся, я рядом.
   Вадим тихо рассмеялся: у него появился защитник! Трогательное, слабое и одновременно сильное создание.
   -- Ты чудо, -- коснулся ее губ. Глаза Лики заблестели от радости:
   -- Честно?
   -- `Клянусь своей треуголкой'!
   -- Это барон Мюнхгаузен!
   -- Точно. Что у нас сегодня по плану?
   -- Ничего, -- спала улыбка с губ девушки, взгляд стал озабоченным, встревоженным. -- Вероника Львовна не оставила мне список. Ты не знаешь, что случилось?
   -- Знаю: вся семья сегодня проспала.
   -- Слава Богу, -- успокоилась девушка. -- А то я уже не знала, что думать. Первый раз за все время работы от хозяйки нет указаний.
   -- Прекрасно. Значит, мы свободны. Посвятим сегодняшний день себе любимым. Предлагаю: прогулку, обед, -- выставил палец, упреждая Ликины возражения, -- в скромном заведении. Потом наберем всего, к чему руки потянутся, и где-нибудь уединимся. Проведем все выходные вдвоем, только ты и я. Как план?
   -- Мне все равно, лишь бы с тобой.
   Вадим рассмеялся, изумляясь самому себе: когда он ставил чувства выше дела, и искренне радовался тому? Когда он был готов забыть весь мир ради женщины? Впрочем - было, давным-давно. Тогда он не чувствовал себя мальчишкой - он был им. И творил безумства, и горел, и летал, окрыленный улыбками, взглядами любимой... Меж тем Вадимом и этим пропасть лет, дел -- двадцать два года одиночества, пустых надежд, холодного расчета. Он думал так лучше, он думал - так проще - жить, по велению разума, а не под диктовку чувств: не так больно и не настолько обидно. Да и кому он нужен в этом прагматичном мире со своими эфемерными стремлениями? Кому интересно, что у него на душе, а не в кармане?
   В свое время даже Шехову, которая была для него и светом и тенью, больше занимал материальный вопрос, а что говорить о других?
   Но разве можно сравнивать Ирину и Лику? Да, если можно сравнить ад и рай.
   И все же опыт прожитых лет дает о себе знать, не только с положительной стороны, но, увы, все чаще с отрицательной. Старые раны, плюхи и обиды не только закалили, но и ожесточили, проникли в душу и разум, отшлифовали характер, изменив полюса присущих ему ранее качеств: на смену вере, пришло недоверие и укоренилось с ожесточенностью, червячком сомнений вгрызаясь в казалось бы, непреложные истины. Угол зрения настолько изменился, что черное больше не кажется черным, а встречаясь с белым не веришь, что видишь действительно белое.
   А кому хочется пасть жертвой собственных иллюзий?
   Кому нравится бесконечно ошибаться, то и дело, подрываясь на одних и тех же минах?
   Нет, как не хотел Греков верить Лике, как не желал обидеть ее, а тем более потерять, все ж не мог удержатся от проверок, подстраховаться, прежде чем открывать себя, решать что-то всерьез, доверять, не то что безоговорочно, а хотя бы чуть-чуть.
   -- Малыш, ты знаешь, кто я?
   Лика тут же кивнула, с гордостью заявив:
   -- Замечательный человек! Любимый!
   -- А что еще?
   -- А что?
   -- Кем я работаю, где живу?
   -- А разве это важно? -- нахмурилась не понимая.
   Вадим качнул головой: ну и кого он проверяет? В чем пытается уличить столь непосредственную в своей искренности девочку? Какую грязь может прикрыть, скрыть этот наивный, чистый взгляд?
   -- Прости, -- шепнул.
   -- За что? -- удивилась Лика.
   -- За то, что не сохранил себя для тебя. За то, что потерял веру. За то, что так поздно нашел тебя...
  
   Второй час они гуляли по городу, в обнимку праздно шатаясь по улочкам, набережным. И никого не хотелось видеть, и некуда было спешить.
   Вадим смотрел на девушку и в который раз ловил себя на мысли, что счастлив и иного счастья не желает. Тихая радость, что прокралась в его сердце, уютно расположилась, заняв все позиции, отодвинув своим теплом дела, планы. Странно, лишь вчера он мечтал о справедливости, а сегодня и думать о ней забыл. Ничто его не волновало кроме Лики, ничто не задевало. Все осталось позади смытое, словно волной ненужную надпись на песке, нежной, трогательной улыбкой девушки, ее доверчивым, проникновенным взглядом, умиляющее наивными изречениями.
   Ему нравилось в ней все: от взмаха длинных пушистых ресниц, до тонких пальчиков с аккуратными ноготками. Нравилось как она, смущаясь, опускает голову, пряча взгляд и улыбку, нравилось, признание его власти над собой, нравилось, что подчиняется его рукам и не стремится вон из объятий. Что смотрит на него, а не ищет глазами свое отражение в витринах и глазах прохожих. Что слушает внимательно, не спеша вставить свое слово, возразить, прервать, переключив разговор на себя. Нравилось её восхищение обычными вещами: серым, затянутым тучами небом, стаей голубей, опавшему клену. Нравился ее запах, вкус поцелуя, непосредственность суждений, голос, тепло маленьких рук...
   Ему нравилась Лика. И ни за что на свете он не хотел потерять ее, но терял себя в отражении ее глаза, в нежном теле. Вадим смотрел в глаза девушки, чтоб увидеть себя - а видел ее. Обнимал, чтоб почувствовать сладость объятий, но чувствовал ответный трепет ее тела, и грел продрогшую девочку, прикрывая спиной от порывов ветра. Шутил, чтоб рассмешить ее, говорил, чтоб слышать ее голос.
   Лика...
   Четыре буквы всего, а в них целый мир.
   Его мир, теперь только его. И он положит к ногам этого мира все, что у него есть, все, что осталось от него самого, все что сберег, сохранил, скрывая от чужих глаз, от себя. Забытую нежность, что лежала на дне души, ненужным, невостребованным грузом. Любовь, что казалось, умерла вместе с тем пацаном, что шагал в ночь, на поезд Ленинград-Москва.
   К Черту проекты, бизнес-планы, сухие расчеты, скупые дозы эмоций. Он до тошноты сыт прагматизмом. Он смертельно устал жить роботом и держать сердце в латах, подчиняясь зову рассудка. Жить, как графа в смете. Выверяя каждый шаг, взвешивая каждое слово, каждую мысль - делать, как заведено, думать, как надо другим. И добиваться, рваться, бежать...Куда? В пустоту одинокой души, чтоб насладится тишиной и мучится от тоски? Зачем? Разве он рад такой жизни? Разве нужна она ему - сытая, стабильная... никчемная, потраченная на бумажки даже не для себя, а в пику другим? Разве к обеспеченности и власти он стремился? Он шел вверх, чтоб обрести независимость и создать фундамент для безоблачной жизни того, кому он будет нужен не как преуспевающий делец, а человек, таким как есть - плохим и хорошим. Но чем выше он поднимался, тем меньше интересовал людей он сам. Внешний вид - вывеска, рекламный щит его статуса, сзывал любителей наживы и таких же замерзших, забытых, как и он мужчин и женщин, вправленных в элегантные костюмы, как бриллианты в оправу, в зависимости от веса портмоне, а не личностных качеств. Вынужденные быть жесткими и жестокими VIP - персоны одетые в VIP - костюмы и по ним принятые, по ним судимые. Табун элитных самцов и самок, голодных не от голода, а от сытости. Но есть ли сердце у этого костюма, есть ли душа у этого кошелька - глупо даже думать. В бизнесе нет места законам сердца. Где правят деньги, душа не в чести.
   И если только Вадим не ошибся, если только Лике действительно важен он, нужен таким, как есть со всеми комплексами, обидами, грязными и благородными поступками, с мрачным прошлым и зыбким будущем, значит все не зря. Значит, в жизни еще есть смысл, и есть свет...
  
   Вадим усмехнулся: кто б мог подумать, что, получив в достатке грязных уроков от жизни, пройдя довольно болезненный путь, постоянно общаясь с теми, кто не ведает сантиментов, снисхождения и жалости, в совершенстве владея правилами жестоких игр, он сохранит юношеский идеализм, и стоя на пике финансовой власти впадет в слюнявые иллюзии романтики? И будет восхищаться простушкой, забудет о своей цели ради блеска ее глаз, неумелых поцелуев?
   `Ра-азмяк. Но час, другой - не страшно - можно себе позволить. А что будет дальше, к чему девочка появилась в моей жизни, и кто она - фальшивка или раритет: повертим - посмотрим. Мое - заберу, нет - оставлю и забуду', -- подумал Греков, наблюдая за Ликой. Провел по ее волосам: А впрочем, награду она в любом случае заработала.
   -- Ты совсем замерзла, малыш, -- заметил, коснувшись губами ее холодных щек.
   -- Нет, -- улыбнулась Лика. -- С тобой тепло. У тебя даже голос теплый.
   -- Увы, я не камин, и продрог, как и ты, -- схитрил Вадим. -- Давай зайдем в кафе, согреемся, а заодно пообедаем.
   -- Ты голоден?
   -- И ты. Пошли, -- потянул за руку на другую сторону дороги, туда, где виднелась вывеска ресторана для VIP- персон.
  
  
   Они расположились в алькове из которого была видна часть зала, где обедала тройка респектабельных мужчин, и пожилая пара. Звучала тихая музыка, что-то из классики. Сновали вышколенные улыбчивые мальчики в безупречно белых рубашках.
   Лика с любопытством рассматривала обстановку, сжимаясь все больше от понимания своей неуместности в столь же великолепной, сколько и помпезной атмосфере: малиновые шторы гирляндами свисающие с потолка, окно-витрины, панно-нотюрморты на стенах, светильники, резные стулья, малиновую скатерть, замысловато свернутые белые трубочки у сверкающих позолотой тарелок. Ее глаза видимо стали с их размер, потому что Вадим не смог сдержать покровительственной улыбки, насмешливо-снисходительного взгляда.
   -- Что закажем, малыш? -- пододвинул ей тисненую золотом папочку. Лика посмотрела на нее, как на гремучую змею, и, отпрянув, замотала головой: ничего не хочу! Я здесь вообще не хочу! Пойдем?! -- уставилась умоляюще на мужчину. Тот сделал вид, что не заметил ее просьбы. Раскрыл папку, пробежал взглядом по листам за секунду не больше, и решительно отодвинул от себя меню. Жестом подозвал ожидающего приглашения официанта.
   -- Слушаю вас, -- склонил тот голову, приготовившись записывать заказ.
   -- На ваше усмотрение, что-нибудь легкое, но изысканное.
   -- Салаты, рыба?
   -- Да.
   -- Мясное?
   -- Лика? -- выгнул бровь Вадим, не столько вопрошая, сколько заставляя ее посмотреть на себя. Он всерьез испугался, что она от страха и стеснения залезет под стол - девушка клонила голову все ниже и уже почти касалась лбом скатерти. -- Малыш, мясное будешь?
   Девушка замотала головой. Но хоть подняла ее и то ладно - успокоился Вадим.
   -- Мясное ассорти, пожалуй, будет достаточно.
   -- У нас сегодня прекрасный плов по-узбекски, блинчики с икрой. Не хотите отведать?
   -- Ничего не скажешь - легкое блюдо, -- посмотрел на официанта. -- А впрочем, не отказываюсь - подавайте.
   -- Вам и даме?
   -- Естественно. И десерт: мороженное не надо, лучше взбитые сливки, фрукты, пирожное, вида три-четыре. Сок, кофе. Сливки отдельно, сахар тоже.
   -- Вино, коньяк?
   -- Мне, пожалуй, бокал шабли, а даме... Лика?
   Та опять замотала головой. Вадим хмыкнул, и обратился к официанту:
   -- Зум приготовить сможете? Двойной, -- вскинул руку, показав два пальца.
   -- Э-э-э...-- парень с сомнением покосился на девушку: не слишком ли крепкий коктейль для нее и в полпорционном исполнении? И кивнул мужчине, -- постараемся.
   -- Старайтесь.
  
   Лика вздохнула, проводив официанта взглядом, и с надеждой воззрилась на Вадима:
   -- Мы быстро покушаем и уйдем отсюда, правда?
   -- Нет. Я не привык есть быстро.
   Лика задумалась и кивнула: переживет она один обед:
   -- Но больше сюда не придем.
   -- Не нравится заведение?
   -- Что ты, нравится, -- поморщилась. -- Но мне здесь не место, Вадим.
   -- Это кто сказал? Или у входа вывеска висела, а я и не заметил? `Только для белых'. А ты считаешь себя черной.
   -- Нет, не привыкла я...
   -- Привыкай. Я буду в Петербурге еще недели две-три, не больше, и хочу провести их с тобой. А значит, три недели мы будем обедать, а возможно и ужинать в ресторанах. Я хочу, чтоб ты запомнила эти дни, как хочу запомнить их сам.
   -- А куда ты уедешь? -- озаботилась Лика, только это и услышав.
   -- Домой, в Швецию. Я живу в пригороде Гётеборга.
   -- Ты иностранец? -- удивилась и расстроилась Лика. Она слышала, что брат Егора Аркадьевича живет далеко от Санкт-Петербурга, но не думала, что настолько далеко, через две границы. Швеция в ее понимании была, что любая другая страна, кроме России - цветное пятно на карте мира. Как можно жить за границей, вдали от Родины она не представляла и не хотела представлять. Отчего-то ей всегда казалось, что любой эмигрант подобен самоубийце, который добровольно лезет в петлю ностальгии, и рано или поздно она его задавит.
   Лика с сочувствием смотрела на Вадима и чуть не плакала: как же ему трудно, наверное, одному на чужбине? И зачем ему жить среди незнакомых людей, в незнакомой местности, говорить на чужом языке, жить по чужим законам?
   -- Ты расстроилась, малыш? -- удивился Вадим.
   -- Ты не можешь остаться? Насовсем?
   -- Нет. Зачем?
   -- А зачем уезжать?
   Странный вопрос, -- отвел взгляд мужчина: и как на него ответить? Длинно и нудно изложить любому ясные причины? Залезть в дебри автобиографии, излагая причины его эмиграции, а потом раскрыть карты и объявить свою должность... Что будет потом, ясно уже сейчас - закончится поэзия, начнется проза. Очарование бескорыстных отношений испарится. Будет восторженное: О-о! Или уважительное: А-а! И пойдут `тонкие' намеки на бедность собственного существования, кивки на норковые шубки в витринах, завлекательный блеск ювелирных украшений, о коих мечталось всю сознательную жизнь, но конечно они нужны лишь на память о прекрасных днях проведенных вместе, о таком замечательном, удивительном человеке - Вадиме Грекове.
   Мужчина решил играть в открытую, и тяжело посмотрев на девушку, выдал:
   -- Я бизнесмен и банкир Лика. Весьма преуспевающий, -- невесело усмехнулся. Замер в ожидании бурной реакции: давай милая, порадуйся сначала за меня, потом за себя и поведай, что тебе надо.
   Лика зажмурилась, сдерживая слезы: вот и все - Вадим принадлежит деньгам, а все что принадлежит деньгам, не может принадлежать человеку. Конец.
   Девушка закрыла лицо ладонями, чем озадачила Грекова, заметившего слезинку: так бурно еще никто его профессии не радовался. Отвернулся, почувствовав себя опять одиноким волком. Старым, очень старым, хоть и хищником.
   Официант сервировал стол и, удалился, пожелав приятного аппетита.
   Вадим грустно посмотрел на расставленные блюда - есть, совсем не хотелось. Пропал аппетит, пропало желание сидеть в этом уютном заведении и, болтая ни о чем, наслаждаться обществом девушки. Он уже хотел предложить Лике покинуть ресторан, пройти в любой бутик, набрать ей шмоток, или что она захочет `на память' о нем, и расстаться, как девушка отняла ладони от лица и с таким сожалением уставилась на мужчину, что Греков всерьез захотел всплакнуть вместе с ней, только не знал: по поводу своей деятельности или `несчастной' жизни на чужбине?
   -- Тебе, наверное, очень плохо? -- всхлипнула девушка. Вадим открыл рот и закрыл, опустил взгляд, покосился на расставленные яства. И захотелось сунуть блинчик с икрой в рот и кивнуть: ага, очень, очень мне плохо!..
   Впервые он чувствовал себя не преуспевающим человеком, богатым властителем своей и чужих судеб, а убогим калекой, нищим на паперти.
   Вадим скривился, не зная как себя вести, что отвечать на глупый вопрос, и прищурился на Лику, разозлившись: попроси колье, милая, и закончим на том! Давай, не стесняйся! А может колечко тебе? Или брильянтовый гарнитур?.. Не стесняйся! Говори! Только не смотри на меня, как на великомученика...
   -- Пожалуйста, Лика, объясни, чем ты так расстроена?
   -- Мне страшно за тебя Вадим. Деньги ломают людей, стирая самое лучшее, что заложено в них Богом. За деньги убивают, предают, подличают. Деньги дают власть и за нее порой льются реки крови. Огромная машина, в которую люди города, страны, перемалываются их, превращая души и судьбы в банкнотные достоинства. Ужасно, Вадим. Я теперь буду думать, что с тобой, как ты.. Нет, я буду молится за тебя и Бог отведет беды, обязательно, -- разволновалась девушка. Вадим, сведя брови на переносице, схватившись за бокал, как за щит, мелкими глотками пил вино и, внимательно изучал лицо Лики, смотрел в глаза, пытаясь уловить фальшь, уличить ее в искусной игре и находил лишь искреннюю тревогу. Девушка явно не понимала, какую выгоду сулит ей знакомство с Вадимом, зато искренне переживала за него. Видимо психику девушки настолько повредили, что в ее голове смешались все директории, заставляя смотреть глубже, видеть то, на что не обращает внимания любой другой обычный человек. Для нее было важно то, что абсолютно не важно нормальному человеку.
   Если в этом ее ненормальность, то Вадим готов был аплодировать.
   -- У тебя есть, к кому обратится? Там... В смысле, мало ли... У тебя есть друзья, надежные друзья?... Господи, неужели ты там совсем один?!
   -- А ты бы со мной поехала?
   Девушка нахмурилась:
   -- Ты... серьезно?
   -- Да, -- и предположил, что она сейчас спросит: в качестве кого ты мне предлагаешь ехать с тобой? И тут же засомневался, что она спросит нечто подобное.
   Девушка, сжав руки в замок, глубоко задумалась. Минута, другая - Лика так и сидит истуканом. Вадим начал терять терпение, да и любопытно стало, что она скажет? Прав он в своем предположении, или, наоборот - в сомнении?
   -- Лика? -- позвал, заставляя девушку очнуться. Та вздрогнула и виновато посмотрела на него:
   -- Извини, Вадим, не могу. Я понимаю, тебе тяжело одному, но... Ты сильный, а я нужна слабым. Здесь. Но я буду помогать тебе, буду молится, и ты всегда можешь рассчитывать на меня, всегда, что бы с тобой не случилось, сколько бы лет не прошло.
   Вадим кивнул: он был, неожиданно для себя, разочарован, даже несколько расстроен отказом.
   -- Ты можешь внятно объяснить причину отказа?
   -- Ты обиделся? Извини, я правда не могу. Егор Аркадьевич нуждается во мне.
   `Вот как? Значит, мой соперник собственный брат. Стра-ашный зверь', -- холодно прищурился Вадим:
   -- Давай обедать, -- подвинул себе тарелку с салатом.
   -- Вадим ты не обижайся, а попытайся понять: Егор Аркадьевич одинокий человек...
   -- У него семья. С утра, во всяком случае, была, -- напомнил Греков, пробуя салат.
   -- Да, но ты же живешь с ними и видишь, что у них много проблем, и у каждого свои. Им не до Егора Аркадьевича, а он о всех переживает, старается для них. Очень расстраивается, когда что-то не получается. Сердце у него больное, на работе проблемы... И поговорить совсем не с кем...
   -- С женой, -- заметил Вадим, стараясь не смотреть на Лику, такую трогательно -несчастную... и глупую! Проявляющую заботу о том, кто и взмаха ее ресницы не стоит.
   -- Не-ет, Веронике Львовне своих хлопот хватает, с детьми, по дому, а еще она тоже работает. Нет, не может с ней Егор Аркадьевич по душам поговорить, болью поделится. Наверное, считает не по-мужски это, а может, боится, что она его не поймет. С Машей тоже - зачем ее проблемами нагружать, она ведь девочка совсем, пусть живет спокойно и беззаботно пока возможность есть. Да и что она может? Посоветовать? Нет, -- вздохнула. -- Далека она от отцовских проблем, не до него ей. У Ярослава свои дела, свои пристрастия...
   -- Выходит ты его единственный оплот? А не подскажешь, с какой радости?
   -- Так ведь и он нам в помощи не отказывал. И вообще, люди должны друг другу помогать. Да и как не помочь, если можешь? Не хорошо...
   -- Угу, -- раздражаясь на глупую философию Лики, кивнул Вадим, пододвинув ей тарелку. -- Ешь.
   Девушка сникла, принялась ковыряться вилкой в салате.
   -- Ты злишься на меня? -- спросила тихо, не поднимая глаз.
   -- Нет, абсолютно, -- заверил ровным голосом. И добавил про себя: `Я просто в бешенстве. На братца родного. И жену его ... неповторимую тварь'. -- У тебя есть подруги? Знакомые? Кто-нибудь кроме Грековых?
   -- Конечно, есть, очень много. А что?
   -- Познакомишь?
   Лика недоуменно пожала плечами:
   -- Почему нет? Познакомлю... а зачем?
   -- Интересно. Мне вообще все, что с тобой связано - интересно.
   Лика опять пожала плечами.
   -- Видишь ли, я уже познакомился с подругой Маши, колоритная блондинка. О-очень занимательная девушка, -- пояснил.
   Лика рассмеялась, уловив в тоне Вадима иронию:
   -- Я знаю ее - Катерина.
   -- Хорошо знаешь?
   -- Нет, видела пару раз, но мне про нее Ярослав много раз рассказывал. Копировал даже. Правда я его тогда пожурила, и он немного обиделся. Нельзя про людей гадости говорить, а он сказал. Но опять же не со зла, а от прямолинейности.
   -- Что же он сказал?
   -- Да, ну повторять...
   -- Пожалуйста, -- просительно улыбнулся Вадим. Лика прикусила губу, удерживая лукавую улыбку, и кивнула:
   -- В грех вводишь...
   -- Еще в какой! Попробуй коктейль для храбрости и поведай мне: что же Ярослав про Катерину -распрекрасную сказал?
   Лика послушно отпила коктейль, и, смущаясь и смеясь, повторила слова Грекова -младшего:
   -- Он сказал, что... У Кати всего две извилины, прямые как шпалы уходящие в бесконечность. На одной надпись: деньги, на другой - ... мужчины.
   `Ах, какой прозорливый мальчик', -- рассмеялся Вадим.
   -- Ах, какое точное определение. Виват юным и умным.
   -- Не правда, Катя хорошая девушка, только самовольная слишком. У нее комплексов совсем нет.
   -- Заметил. Их амбиции заменяют.
   -- Да, -- кивнула, задумчиво потягивая коктейль. -- Но их жизнь откорректирует. Главное, что она легкая и незлобивая.
   -- И не очень умная, -- хохотнул Вадим. -- Кстати, есть предложение: сходить завтра вчетвером в какой-нибудь кафе-бар, повеселиться. Ты как?
   -- Я - за, -- пробасило в стороне. Лика, вздрогнув, развернулась на голос, увидела бритоголового незнакомца, и сжалась, расширенными от страха глазами уставилась на Вадима. Тот хмыкнул - Костя!
   -- Как нашел?
   -- Легко, -- хохотнул мужчина, проходя. Разместил тело на стуле, и сложив руки на столе, подмигнул белой от страха Лике:
   -- Привет! Как зовут? -- обратился к Вадиму, видя, что девушка находится с легком ступоре.
   -- Догадайся.
   -- Понял, -- кивнул и протянул Лике ладонь. -- Константин, старый друг Вадима.
   Девушка посмотрела на руку мужчины, потом на Вадима, и увидев, что тот спокоен, и поощрительно кивает ей, несмело вложила свою узкую ладонь в протянутую руку:
   -- Лика, -- прошептала.
   -- Ага? Со знакомством.. Коктельчик-то давай допивай, да салатики жуй, а мы пока с Вадимом потрещим.
   -- Тебе что-нибудь заказать? -- спросил Греков у Уварова.
   -- Не отказался бы.
   Вадим щелкнул пальцами, привлекая внимание официанта и очертив рукой в воздухе стол, выставил два пальца.
   Понял - кивнул официант и испарился выполнять заказ.
   -- Что скажешь? -- спросил у Кости Вадим.
   -- Сейчас лялька ушки свернет и скажу. Новостей - море, -- щедро улыбнулся Лике, окинув ее холодным взглядом. Девушка непонимающе моргнула:
   -- Меня зовут Лика.
   -- Слышал, что дальше? Может ты вообще погуляешь пока?...
   -- Нет, -- отрезал Вадим. Костя удивленно посмотрел на него:
   -- Я что-то не догоняю, да?
   -- Сейчас Лика пообедает, ты перекусишь, и сообразим где пообщаться.
   Уваров насторожился: покосился на девушку, потом на Грека, и предупредил:
   -- Разговор обещает быть долгим. Я по главному пункту информацией владею, так что, соображай.
   -- Кассета?
   Мужчина распахнул полу куртки, показывая диктофон.
   -- Как тебя в верхней одежде вообще сюда пустили? -- спросил Вадим.
   -- Догадайся, -- с усмешкой парировал Уваров, демонстративно скорчив тупую мину и погладив себя по ежику волос на голове. Греков хмыкнул с пониманием: браткам везде у нас дорога.
   -- А мне говорили, что в России кончился век тупой пехоты.
   -- Ага, век кончился, пехота осталась.
   Подошел официант и быстро расставив тарелки перед новым посетителем поспешил удалится. Костя принялся поглощать устрицы в сметане, заедая их блинами с икрой, Вадим потягивал вино и поглядывал на Лику, которая с опаской косилась на голодного мужчину.
   -- Ляля, ты об меня взгляд не мозоль, ты лучше пирожное жуй. Тебе полезно, -- бросил тот раздраженно.
   Лика озадаченно нахмурилась. Вадим спрятал улыбку:
   -- Костя прав, кушай, коктейль допивай.
   -- Может, я лучше пойду?
   Уваров согласно кивнул: топай!
   Вадим отрицательно качнул головой: нет.
   Лика, вздохнув, свесила подбородок на грудь. Костя скривился, покосившись на друга: что за чудеса? На кой тебе эта девица?
   Не лезь, -- взглядом дал понять Греков. Мужчина хмыкнул: да мне-то, что?
   -- Кто девушку обедает, тот ее и танцует.
   Вадим прищурился: а это идея.
   -- Лика ты нас с Костей не пустишь к себе в квартиру для беседы?
   Девушка нехотя кивнула: Вадиму она отказать не могла, хотя с удовольствием бы избавилась от общества его друга. Нервировал ее Уваров, тревожил одним своим видом.
   Тот криво усмехнулся, с пониманием покосившись на Вадима: стратег! И подмигнул девушке. Та сжалась и залпом выпила коктейль, надеясь таким незамысловатым способом, справится с волнением. И понятия не имела, что коньяк с медом довольно коварная штука.
  
   Когда они покидали ресторан, Лика чувствовала себя легкой как пушинка и абсолютно счастливой. Вадим казался ей Ангелом, а его друг Архангелом. Девушку раздувало от гордости и умиления, что ее сопровождают двое из небесного воинства.
   Ее изрядно шатало и заносило на каждом шагу, но она лишь слегка удивлялась дискоординацией движений, не более. Да и чему беспокоится, если Вадим рядом и крепко держит ее: значит она не упадет, и домой попадет, и вообще ничего плохого в его обществе с ней не может случится.
   Они дошли до машины, и Греков прислонил девушку к авто, под насмешливым взглядом Уварова, открыл дверцу, помог Лике сесть:
   -- Не страшно?
   -- Нет. С тобой ничего не страшно, -- заверила его девушка, блаженно улыбаясь.
   -- Хорошо, -- сказал, закрывая дверцу.
   -- Специально накачал? -- усмехнулся Константин. Вадим лишь мазнул по его лицу взглядом и сел за руль. Костя, благоразумно смолкнув, бухнулся на заднее сиденье.
   -- Ты не на машине? -- спросил Греков.
   -- Не-а, ребята на ней работают, сюда подбросили и укатили.
   -- Что так бедно с транспортом?
   -- Да три разом встали. Невезуха.
   -- Бывает, -- бросил Вадим, выруливая на проспект. Накрыл руку девушки своей ладонью, отвечая на ее нежную улыбку, немигающий, влюбленный взгляд, что очень нравился ему. Костя покосился на сомкнутые руки и озадаченно отвернулся: чтоб Грек бабу за руку держал, как юнец, должно случится что-то веское. Чудо, не иначе. Да только староваты они для чудес, да и девчонка на прекрасное ведение, от которого голову напрочь сносит, не похожа. Выходит, использовать ее Вадим решил для какой-то надобности? Против Грековых, как слепую пешку? Или погулять да откинуть? А вот это зря, грех так с убогими-то. А что убогая и без специалистов видно. Эх, Грек, что ж с тобой жизнь-то сделала?
   -- Что молчишь? -- покосился на него Вадим в зеркало.
   -- Потом скажу, -- буркнул и в окно уставился.
  
  
   -- Константин.. а по отчеству? Нет, скажите, как ваше отчество? Как к вам обращаться? -- пристала девушка к Уварову, когда они поднимались в квартиру. Мешала идти, выглядывала из-за плеча Вадима, то и дело, останавливалась. Тот нехорошо смотрел на нее, придерживая за талию, терпел и вот - надоело. Встал, прислонившись к перилам, покосился на друга и Костя понял, о чем подумал Грек: ему явно не нравилось внимание девушки к нему, ревность проглядывала в холодном прищуре Вадима. `Чудеса', -- опять подивился Уваров и, зная друга, приготовился к выпаду. Так и случилось.
   Тот резко отстранился от Лики, чуть оттолкнув ее к стене, и шагнул вверх. Снова остановился. Девушка оказалась на середине лестницы, меж мужчинами: наверху Вадим, внизу Костя. Он укоризненно глянул на Грека: не вовремя ты экспериментируешь.
   Лика, качаясь, стояла и тоже во все глаза смотрела на Вадима, не понимая, почему он отстранился, что она не так сделала? Тот в упор смотрел на нее и не шевелился, хоть и видел, понимал, что она может упасть с лестницы, не устояв на ногах.
   -- А ты садист, Грек, -- протянул Константин обвиняя. Приготовился подхватить Лику если та начнет падать. И опешил, услышав недовольное шипение:
   -- Не смейте оскорблять Вадима! Вы! А еще другом называетесь! Да какой же вы друг?!
   Уваров скрипнул зубами и презрительно скривившись, уставился на Грекова:
   -- Ну, что? Добился? Это хотел услышать?
   Вадим отвел взгляд, закаменев лицом, и шагнув к Лике, подхватил ее на руки:
   -- Тише, малыш, -- попросил виновато. -- Костя абсолютно прав. Извини меня.
   Уваров успокоено зашагал следом, то и дело внимательно поглядывая на пару: хмурого Вадима, притихшую на его руках девушку. И чудилось ему, что Греков увяз в девчонке, только сам того еще не понимает или боится признаться себе.
   `Надо бы ему мозги вправить, пока дел не натворил от большого ума. А то ведь устроит ад, а потом сам кается будет. Ох, Грек...' -- подумал.
   А Вадим уже стоял у квартиры и помогал Лике открыть замок.
   Дверь распахнулась, и гости на минуту замерли на пороге, не обращая внимания на приглашающие фразы хозяйки. В квартире пахло так, словно в комнатах цвели сады. Мужчины переглянулись:
   -- Яблоки, -- предположил Костя.
   -- Черемуха и сирень, а еще мята, -- тихо заметил Греков. Взгляд стал тоскливым, как у побитой собаки. -- Я помню этот запах - мамин... Сколько лет прошло?... Её не помню, а запах ...
   -- Любопытную ляльку ты себе нашел, -- хмыкнул Уваров, подталкивая Вадима внутрь жилища. -- Хорош ностальгировать. Лови подругу, пока носом линолеум не собрала.
   -- Она не лялька, -- процедил Греков и пошел за Ликой.
   Костя, закрыл дверь и сел на край тумбочки с телефоном, оглядывая квартирку: хороший обзор убогого жилища. Бедненько, но чисто и уютно. В принципе нечто подобное он и думал увидеть. И загрустил: а ведь он и Вадим выросли вот в такой, не особо изысканной, обстановке.
  
  
   Лика забыв снять куртку закрутилась по кухне, радуясь что в кои-то веке принимает гостей. Ей хотелось проявить максимум гостеприимства, и она, борясь с туманов в голове, принялась вытирать и без того чистый стол.
   -- Что ты делаешь? -- мягко спросил Вадим, отбирая губку. -- Сними куртку, сначала.
   Девушка смущенно улыбаясь, стянула верхнюю одежду и хотела повесить ее на вешалку, но Вадим не дал, отобрал:
   -- Я сам, -- вернулся в коридор, скидывая плащ с плеч. Замер на пару секунд у стены, разглядывая прибитую к ней железную вешалку с черными шариками на крючках: когда он видел такую последний раз?
   Костя повесил свою куртку, хлопнул мужчину по плечу:
   -- Да, старик, это не твоя импортная прихожая в квартире на Невском.
   И пошел на кухню:
   -- Не хлопочи хозяйка, нам много не надо...
   -- Ой, да вы что? -- всплеснула ладошками Лика. -- Как это не надо? Сейчас все будет!
   Принялась шарить в холодильнике в поисках закуски и вспомнила: коньяк! А к нему шоколад!
   -- Мужчины у меня есть очень хороший коньяк, и шоколад. Вот! -- достала бутылку из шкафа и с гордостью водрузила на стол. -- Господи, шоколад забыла!
   -- Ляль перестань, а? -- попытался остановить ее Константин, чувствуя себя неудобно перед девчонкой. Но та не слышала, продолжала метаться по маленькому пространству: достала рюмочки, блюдце, открыла форточку.
   -- Это если курить захотите, пожалуйста, я не против, будьте, как дома.
   Уваров покосился на Грекова: уйми ее, а?
   Но тот не смотрел на друга. Взгляд Вадима был прикован к бутылке дорогого, французского конька. Початой. Выпитой на треть.
   Шагнул к столу. Покрутил бутылку: где-то он такую уже видел, недавно... Да, в баре Егора.
   -- Лика, откуда у тебя коньяк?
   Девушка, уловив недовольные нотки в голосе Вадима, подумала, что он заподозрил ее в пристрастии к алкоголю, и поспешила развеять его сомнения. Замахала руками смеясь:
   -- Что ты, Вадим, мне вообще пить нельзя. Константин Георгиевич когда выписывал строго настрого запретил!
   Мужчины переглянулись: Костя обвиняющее уставился на Вадима, а тот озабоченно нахмурился. Девушка же не заметив их переглядов продолжала щебетать, вгоняя обоих в мрачное состояние и без того не радужного настроения:
   -- Это Егора Аркадьевича. Он иногда заглядывает, расслабляется. Правда ему совсем пить нельзя, как и мне. У него сердце последнее время часто болит ... Вадим, ты повлияй на него, пожалуйста, объясни, что нужно беречь свое здоровье. Я пыталась, но разве он слушает?
   Греков кивнул, красноречиво покосившись на бутылку: я ему расскажу и объясню, и коньячком напою... до смерти!
   Уваров шумно, протяжно вздохнул: `весело'.
   -- Ляля отдохни, иди-ка телек посмотри, сериал какой-нибудь. Дай нам с Вадимом поговорить.
   -- Я вам мешаю, -- сообразила Лика. -- Извините.
   Уваров поморщился и сел за стол.
   -- Это ты нас извини.
   -- Нет, что вы? Все нормально, я же понимаю... Общайтесь, не буду мешать, -- пошла Лика прочь из кухни.
   Греков проводил ее взглядом. Взял бутылку, и вылили ее содержимое в раковину:
   -- Костя, хочешь пятьсот тысяч?
   Тот бровь выгнул от неожиданности предложения:
   -- За что?
   -- Просто так.
   -- Э-э, нет, -- качнул головой. -- Не надо.
   -- Почему? Пятьсот тысяч долларов. Представь.
   -- Представляю, поэтому и не хочу. Что я с ними делать-то буду?
   -- Не знаю. Придумаешь. Еще пару фирм откроешь или в чулок положишь.
   -- Не-е, Вадим, я зарабатывать привык и мне хватает. На ляльку вон лучше их потрать, если лишние.
   -- Угу, -- сел напротив друга. -- Что скажешь по делу?
   -- Много. Но начну с просьбы: не вмешивал бы ты ляльку в свои дела? Оставь ее, развлекайся с другими...
   -- Странная просьба, не считаешь?
   -- Нет. Не хорошо это, дурочку использовать, не игрушка она.
   -- Узнал что про неё?
   -- Адрес и общие данные. Но тебе уже без надобности, смотрю.
   -- Ошибаешься - есть надобность. Покопай, узнай как можно больше.
   -- Спросить можно...
   -- Можно Костя, но ненужно. Сам пока ничего не знаю, еще меньше понимаю. Как разберусь - тебя первого в известность поставлю.
   Уваров кивнул:
   -- Ладно. Тогда к делу. Начнем с плохих новостей - Аделаиду Шехову найти не удается. Монашки после пострига имя меняют, и никто не скажет, кто она была в миру, какое имя в монашестве дали. Короче, пустая затея старушку искать.
   -- А если через церковнослужителей?
   -- Ага, -- хмыкнул Уваров. -- Один умный, да? Искали, спрашивали, и чуть крестом в лоб не заработали. Деньги? Предлагали. Еще хуже вышло - ребят анафиме предать обещались, если еще раз сунутся.
   -- Угу, -- задумался Греков. Вытащил мобильный из кармана и набрал заветный номерок:
   -- Здравствуй, раб Александр. Как твое `ничего' батюшка?... Рад за тебя... Да, хочу и сам порадоваться, поможешь?... Не сомневался... Молодец, что отслужил... Грины-то еще нужны? .. А сколько? Хитер, батюшка. А сколько хочешь, столько и привезут... Да, за дело, бо-ольшое хорошее дело. Богоугодное. Да... А вот мальчики подъедут и объяснят, а ты сделаешь, поможешь им, живота своего не жалея, по-дружбе, ясно, не корысти ради.... Вот завтра к заутренней и явятся. А ты пока прикинь сколько тебе... на храм надобно. Да... Увидимся, естественно.
   Греков нажал кнопку отбоя и положил телефон на стол.
   -- Завтра пошли своих к Стрельцову, он поможет.
   -- А если нет?
   -- `А если нет' не будет. Он мне столько должен, что знал бы, день и ночь молился, чтоб отдавать не пришлось.
   Уваров хмыкнул:
   -- Страшным ты человеком стал. Самого в дрожь не бросает?
   -- Бросает... На Лику вон посмотрю и дрожу. От ярости.
   -- Зачем же тогда с ней поступаешь, как нелюдь?
   -- Привычка, -- покаялся, с тоской глядя на Костю. -- Смотрю на нее - вижу, что не притворяется... а не верю.
   -- Что так, что этак - разница-то тебе, какая?
   -- Я может, жениться собрался, -- вскинул взгляд.
   -- Оп-па! Ты? Восьмой раз? На дурочке, да? Нянчится будешь? -- и качнулся к Вадиму. -- Теперь я не верю. Нянька из тебя, как из меня балерон, а иначе с ляльколй никак, любой, кто с ней больше пяти минут общался, скажет. И не крути, Грек, мне-то не надо. Я ж тебя, волчару, знаю: думал бы о ней серьезно, не она бы нас сюда привела, а ты бы всю компанию к себе увез. Но ты и не подумал. Спорю, лялька о твоей норе вообще не знает. В точку? Так что по ушам мне ездишь?
   -- Всему свое время, Костя.
   -- А! Ну, да, да... оттрахаешь в свое удовольствие дурочку безответную и на новообретенную Родину отчалишь. Молодцы вы братцы, Грековы. По одной схеме идете,... с коньячком.
   Вадим посмотрел на пустую бутылку и лениво спросил:
   -- Костя, я тебя когда-нибудь посылал?
   -- Нет.
   -- А теперь посылаю. Понял?
   -- Ага, -- хохотнул тот. -- Ладно, банкирская твоя душа, оставим, правда. Я ж не поп проповеди тебе читать, да на путь истинный наставлять.
   -- Вот и давай по делу.
   -- Угу, -- достал диктофон и поставил меж Вадимом и собой. -- Еще видеокассета есть. Оцифровать?
   Вадим кивнул, разглядывая маленький приборчик, словно банку со скорпионами, куда ему придется сунуть руку.
   -- Готов? -- спросил Костя. Помедлил и нажал кнопку. -- Это основная часть разговора по душам с Ливенбах, она же твоя вражина Селезнева. Слушай и наслаждайся. Я пока покурю.
  
   -- `... Вадим?... Не удивлена... Дайте сигаретку. Спасибо... Не успокоился выходит, Греков?
   -- Ты по делу говори!
   -- Говорю... С чего начинать-то?
   -- С начала.
   -- Как скажите. Только длинно получится.
   -- Ты куда-то торопишься?
   -- От вас избавится... А не скажите, что дальше будет?
   -- Как заказчик решит.
   -- А-а-а... Тогда передайте ему, что я ничего против него не имела, и зла ему не желала. Это Ирка все, любимая его. Хотела она много, и сразу... Венька ей нужен был, не сам конечно, его будущее. Дипломат тоже мне! Дебил. Мало страшный - рыжий, лопоухий, так еще и человек - дрянь. Но со связями, да. Перспективный. Маменькин сынок. С мамашей - один, положительный, вундеркинд, умница, домашний мальчик, а как из дома вырвется - банзай. Выпивка, карты, девчонки. Всех перелапал. В карты мухлевал!
   -- Короче.
   -- Куда короче? Грекову это интересно будет, уверена. Знать хоть будет, на кого его Ирка поменять хотела, из-за кого на нары залетел.... А где он сейчас?
   -- Тетка, ты не поняла, мы спрашиваем, ты - отвечаешь, а не наоборот.
   -- Все, ладно, поняла. В общем, крутились мы в одной компании: я, Венька этот, Стрелец - Сашка Стрельцов и там еще ... не суть кто. Стрелец кокаинчиком торговал, девочек на порошок подсадит, а потом они ради него под любого...
   -- Сутенер?
   -- Что-то вроде того. Но больше на картах специализировался, аферист... Я шалая была, азартная. Кокоинчик - нет, а травку - было, нравилось. Игра после неё легкая, и мир в красках. Увязла я по уши. Все думала, отыграюсь, и никак, все больше в долг залезала. Стрельцу, кому ж еще? У Ирки заняла.
   -- Откуда ее знала?
   -- Учились в параллельных группах. Она компанейская была, легкая на подъем, зажигали пару раз на дискотеках. Не то что подруги, но хорошими знакомыми были. Она никогда не отказывала, а деньги у нее водились - родители у нее богатенькие. Потом я про Веньку узнала, случайно, ну, что вместе они, что виды у нее на него. Но мимо ушей пропустила, Ирка умная была, мне и в голову не приходило, что она всерьез за этого обормота замуж собралась... В общем назанимала я у неё, а отыграться не могу. Еще занимать? Куда? Должна выше головы. Да и не факт, что даст. Стрелец одолжил, влез змей посреди партии: `Отыграешь, Мариша'. А ставки-то все выше! Дура я, конечно, позарилась, подумала если банк сорву, то из долгов вылезу. Куда там ... Стрелец весь банк и забрал. Неделя всего и прошла - долг требовать начал. Другие словно сговорились. Ирка одна молчала. Я еще радовалась: если и она потребует, то мне хоть в петлю... Ирка после пары меня подловила и давай крутить: должок за тобой большой - отдавать, как думаешь? А хочешь разом, и долг прощу и заплачу. Много. Сумму назвала такую, что не верилось. А как сказала за что - страшно стало. Но опять же, потом можно и переиграть... Я неделю думала. Честно скажу - отказаться хотела, да Стрелец стращать начал, что мальчиков на меня натравит, мой долг им передав. А это же хуже смерти, отморозки - одно слово. Короче сказала я Ирке - да. И поехало: свела она меня с братом своего парня, а у того свадьба с Иркиной сестрой на носу...
   -- Зачем свела?
   -- А?... Ну, чтоб Вадим не заподозрил ничего. А то будем друг на друга, как незнакомцы смотреть, а так - свои, и вопросов нет.
   -- Брат его знал, что вы задумали?
   -- Не знаю.
   -- А если хорошо подумать?
   -- Может и знал... оставил же он Вадима-то на ночь, хотя видел, что он пьян.
   -- Сам напился?
   -- Да, нет, Ирка мне какую-то ампулу дала, сказала, чтоб подлила, а то ничего иначе не выйдет, мол, влюблен он в нее по уши....
   -- А не проще расстаться было?
   -- Не-ет, Ира предложения от Веньки ждала, а какое предложение, если этот под окнами отирается? А чуть погони - в петлю залезть грозится. Да, понятно - упертый, упрямый....
   -- Дальше что было?
   -- Дальше? А... да все. Я со страху кроме ампулы ему еще и водки в шампанское подлила, да немного не рассчитала. Скосило Грекова. Мертвый был. Полночи промаялась. Какое изнасилование? Он только мычал. Я уж его, и царапала и по лицу била - ноль. Под утро только и получилось. А потом... знала бы, во что ввязываюсь, и денег бы не надо было. Очные ставки, экспертизы, повестки. Мать в ужасе... Я думала тихо все пройдет, а оно так громко, что хоть гори со стыда! Особенно на следствии. И вот про одно и тоже. Адвокат еще гадкий такой, с ухмылочками, с ехидцей. Грозил гад, что меня посадит за дачу ложных показаний... Греков тоже смотрел -- одно - задушить не мог. Но адвокат `порадовал, нагнал на меня страху: мечтает он, говорит, с вами свидится и что сделает, сами понимаете... Я понимала, наслушалась уже кто он да что. Зверь, одно слово. К Ирке побежала, а та не слушает - часть суммы мне дала и выгнала: потерпи еще пару недель. Ага! Ясно почему, Венька же тормоз, жди пока предложение сделает. А у меня дела все хуже: по делу неувязки, все грязное белье вытащили, родню оповестили. Мать шумит - шлюха! Отец убить готов. И оба пилят - забирай, говорят, заявление и пусть тот женится... А еще Стрелец пасет с парнями - должок выбивает. Я ему, что Ирка дала - отдала, да толк? Треть всего... Следствие тоже - не сегодня-завтра посадят. Меня уже. Короче, кошмар. Я опять к Ирке, думаю не вернет деньги - все расскажу про неё, и про то что сотворили, и пусть что будет то будет... Прибежала, а там Верка воет...Венька-то Ирку бросил, женился, и вообще из города уехал. Мать денег хватилась. Ирка оказывается их украла. Свадьбу-то Веркину перенесли из-за всей кутерьмы, а деньги в шкатулке хранились, вот она их оттуда и вытащила. Короче Ирка повесилась, а кашу, что она заварила, я расхлебывай. А куда мне? С одной стороны тюрьма, с другой Стрелец, с третьей Греков... Под прессом куда не смотри. Спасибо сказать некому: Ирка мертвая, смылась на тот свет от ответа. Чистенькая, несчастненькая для всех - на мне ответ сошелся. Но я ж тоже жертва! Да кому объяснишь, чем докажешь?... Согласилась я на все. Что адвокат просил, и родители, подписала все бумаги, да толк?...Я ж не дура, понимала: выйдет Греков, копать под меня начнет, про Ирку узнает и конец мне. Стрелец мне про него красок не жалея рассказывал, пугал гад профессионально, не хуже адвоката. А еще из института меня попросили. Ни до учебы было, завалилась - ни одного зачета.... Вышла я из деканата, стою на улице и думаю - куда теперь, зачем? Не сегодня - завтра - убьют. Не один, так другой: Грекова выпускают...Домой прибежала, что схватила то в сумку кинула, документы, деньги что у матери были взяла и на поезд, неважно куда. Лишь бы с глаз. В купе с мужчиной познакомилась. Пожилой, интеллигентный. Пригрел, а потом и расписались...Я ведь даже домой ни разу не звонила, даже не знаю. Живы ли родители - как же вы меня нашли?'...
  
   Палец Грекова нажал кнопку стоп.
   -- Теперь веришь, что я не ошибся? -- спросил Уваров. Вадим медленно встал, подошел к окну, хмуро уставился на кроны облетевших деревьев. Костя вздохнул, понимая состояние друга:
   -- Нд-а-а... Братан конечно у тебя на зависть. Но меня другое в этой истории прикололо: он сам-то понял, на ком женился? И прикинь ситуевина: одна сучка, другой ... вместе. Друг друга судят, друг друга наказывают. Не жизнь - сказка. А ты еще в их бочку дегтя тротиловую шашку положить хочешь. Зачем? Да жизнь сама все на места расставила и наказание придумала такое, что тебе и в голову бы не пришло.
   -- Мне другое не понятно, -- протянул Вадим. -- Почему Вера повесилась? Сама ли? То, что Егор не знает на ком женат - точно. Значит, Аделаида дочь не выдала, не оговаривалась, иначе б Егор заподозрил. Покрывала... Почему?
   -- Узнаем, если Стрелец твой поможет. Кстати, как он батюшкой-то стал при такой биографии?
   -- Он хитрый. Всегда таким был. Пока мог, крутился, а потом его друзья уходить стали: кто от наркоты, кто от ножа да пули. Перестройка опять же. Вот он в семинарию и пошел, благополучно пережил смуту. Нюх у него на тепло и сытость... Как ты Селезневу разговорил?
   -- Просто: припугнули. Дочь у нее восьмиклассница.
   Вадим сжал пальцами переносицу, понимая, что нет у него больше сил на злость и ненависть. Внутри лишь боль и тоска.
   -- Не трогай их, пусть живут, -- бросил тихо.
   Костя кивнул, соглашаясь: он и не собирался. Нелюдь, что ли?
   -- Ты мне одно не сказал тогда: как тебе в голову мысль про сестер Шеховых пришла? -- спросил Вадим, вскинув полный горечи взгляд.
   -- А их путали постоянно. Все, кого не спроси. А потом один интересный факт всплыл: у Веры в карточке стоял диагноз - непроходимость каких-то труб. Бесплодие. А буквально через год после свадьбы она рожает. Я и задумался - что за чудо? Начал копать, узнал, что Шехова дочь к своему гинекологу устроила. Тоже странно - зачем? Поговорил и узнал, что тот списал чудо излечения на воздействие стресса, смены климата и длительное лечение. С шестнадцати лет, как с воспалением по-женски в больницу попала, на учете стояла и лечилась - бесполезно. И диагноз однозначный - не мечтай. А тут раз и здравствуйте: сначала один ребенок, потом второй. Это что ж она такое приняла? Карточку второй сестры поднял - Ира в восемнадцать лет аборт сделала, как раз по времени, когда ты в армию только отбыл. Видимо вы всю ночь отвальную праздновали, -- усмехнулся.
   -- Не знал. Даже об этом промолчала, -- поморщился Греков. -- Да-а... теперь я понимаю, почему Шеховы были не против свадьбы Веры и Егора, зато против нашей... На младшую дочь ставку делали, а на старшую рукой махнули.
   -- Хуже нет, по расчету жить, -- кивнул Костя.
   -- А я всю жизнь по расчету, как они, как Егор... Брат, -- скрипнул зубами Вадим.
   -- Да не лезь ты: бизнес у него чахлый. Жена? -- ладонью махнул. -- Лучше с каторгой повенчаться, чем с такой сучкой жить. Вот оно наказание несоизмеримое вине. Ты Бога благодарить должен, что отвел тебя от такой гадины. Слушай, неужели ты ее действительно любил?
   -- Представь - да. Где ум и глаза были - не спрашивай.
   -- А сейчас прозрел? Ненавидишь?
   -- Не знаю. Скорей брезгую. Поэтому и раздавить хочу. Я ведь о ней, как о святой всегда думал. И отомстить за нее мечтал, за то, что рядом меня с ней не было, когда она....
   -- Как, удается?
   -- Фигуры расставлены, партия началась. Посмотрим, что будет дальше. Одно скажу - не уеду, пока у них хоть один шанс подняться останется. У обоих.
   -- Короче топить будешь до последнего.
   -- Угу. Чтоб на дно с камнем на шее, и больше не всплыть.
   -- А лялька?
   -- Лика со мной, а не против.
   -- В слепую, как пешка?
   -- Я не Егор.
   -- Думаешь, они любовники?
   -- Вот ты мне это и скажешь. Узнай про Лику и Егора все, что можно.
   -- Узнаю. Если ты обещаешь, что не будешь девчонку использовать, как пустую фигурку. Я серьезно, Грек, подло это. Говоришь - не как брат, а сам делаешь, как он. Не тронь ляльку, ей и так не сладко. Поживи пескарем среди акул, сам поймешь, как весело.
   -- Противно, -- протянул Греков. -- Все это - противно. А бросить не могу.
   -- Ну, понятно.. Я б тоже нагадил от души, каждому. Но опять же: кто знает, что и как? Ты реально на ситуацию посмотри: где они, где ты? Кто они и кто ты? У тебя ж власть такая, что щелчком любого раздавишь. Смысл мараться на возню пауков смотреть? Может, забьешь?
   -- Не могу. Они должны заплатить, -- глухо процедил Вадим, не спуская хмурого взгляда с деревьев под окнами. -- Я столько лет с виной жил, никого не любил, никому не верил - душа выгорела. Они должны за это ответить. И ответят.
   -- Не сомневаюсь, но опасаюсь, как бы ты в погоне за сатисфакцией самого себя не наказал, да левых не покалечил, как ляльку.
   -- Что тебе Лика? -- подозрительно посмотрел на него Вадим.
   -- Терпеть не могу, когда убогих обижают!
   -- Я ее не обижу. И другим не дам, -- сказал Вадим таким тоном, что Костя сразу поверил. Успокоился и глубоко задумался: к добру или худу Вадим с девчонкой связался? Кому худо, кому хорошо?
   -- Ладно, как что еще накопаю, отзвонюсь. Да и сам не теряйся. Мы в следующие выходные на шашлык собрались, у Татьяны моей день рождения - приглашаю.
   -- Буду, -- заверил Вадим.
  
   Глава 12
  
   Вадим закрыл за Костей дверь и прошел в комнату к Лике. Девушка смотрела какую-то телепередачу, но, увидев мужчину, тут же выключила телевизор:
   -- Вы поговорили?
   Греков еле заметно кивнул, сел рядом с девушкой, внимательно разглядывая ее. Лика встревожено нахмурилась, заподозрив неладное: вид Вадима, взгляд навевал мысль, что он узнал нечто плохое, и расстроился, огорчился. Она очень хотела помочь ему, развеять печаль, забрать боль, но боялась вспугнуть повисшую тишину и его размышления. Возможно, в эту минуту в сердце мужчины рождалось успокоение, и она не хотела мешать его рождению, как не хотела смутить неловким вопросом, и тем более усугубить плохое настроение Вадима.
   Он же смотрел на Лику и думал, что она совсем не знает его, наверняка идеализирует, поэтому так мила, нежна, добра. Скорей всего они оба придумывают себе друг друга, но стоит ему чуть-чуть открыться и тот свет, что излучает взгляд девушки, погаснет, спадет очарование её мягкой улыбки... Он опять останется один. Жаль, но все же лучше пожалеть о том, что сделано, чем о том, что не сделано. Он не хочет ошибаться, не может. Как не желает лгать этой девочке, которая сейчас для него, что огонек в ночи. И пусть она оттолкнет его, покажет свое истинное лицо - он переживет эту боль вместе с той, что сейчас лежит на сердце. Лучше пережить все разом, за один день, один час, переболеть, перегореть, чем тлеть двадцать два года, болеть двадцать две осени, агонировать изо дня в день и понять в итоге, что он болван: фантазер, идеалист. Слепец. И не стоило переживать, не стоило даже думать, не то что - болеть.
   Рука Вадима провела по волосам Лики, и девушка прижала его ладонь к своей щеке, сострадая, сочувствуя, словно понимая, точно зная, что с ним происходит.
   -- Я убивал, -- тихо сказал Вадим, мысленно прощаясь с девушкой. Он был почти уверен - она не поймет, не примет его откровения. Но вместо того, чтоб оттолкнуть его, Лика зажмурилась, сильней прижав его ладонь к своей щеке:
   -- Спасибо что сказал, -- прошептала. -- Теперь я знаю, как тебе помочь.
   -- Я предавал.
   Лика то ли всхлипнула, то ли застонала. Взгляд стал тоскливым и прощающим. Она смотрела на Вадима, как мать на любимое, но неразумное дитя.
   -- Я лгал. Я хитрил, воровал.
   -- Господь тебя простит, -- скатилась слеза по лицу девушки. -- Я вымолю тебе прощение. Ты был один, запутался, потерялся. Но сейчас нас трое: я, ты, и Бог, и самое плохое позади. Главное понять, что тяготит душу. Ты понял, и часть грязи сошло с неё. Теперь ты будешь счастлив.
   -- Что, по-твоему, счастье?
   -- Когда твоя душа не плачет, оттого что ты совершаешь. Когда ты спокойно спишь. Когда не тяготят неправедные дела. Когда ты честен перед самим собой и тебя не гнетут ошибки, пустые обиды, не тревожит совесть.
   Вадим невесело улыбнулся и обнял девушку. Её реакция на откровение удивила и обрадовала его:
   -- Да ты философ, малыш. Только жить с такой философией трудно. Не жизнеспособна она, увы.
   -- Просто ты не хочешь ее принять - груз прожитых лет по иным законам, не позволяет. Видишь ли, взрослые, те же дети, только озлобленные, потому что знают больше, а могут меньше. Дети верят в добро, и живут в нем, а взрослые лишь хотят в него верить, но живут во зле, потому творят его. Они понимают суть, знают, но не принимают, потому что больно. Проще винить кого-то, чем себя, проще отрицать, чем принимать. И лгать привычней, чем говорить правду. Круговорот, замкнутый круг. Но выйти из него не трудно, стоит лишь сделать над собой усилие и признаться себе, объективно проанализировать свои поступки и...
   -- И? -- умиляясь девушке, спросил Вадим.
   -- И мир изменится...
   -- Да? -- прошептал, целуя девушку. Лика чуть отстранилась, несмело улыбнулась:
   -- Вадим, я серьезно...
   -- И я серьезен, как никогда, ангел мой, -- заверил, проникая рукой под её футболку. Начал раздевать бережно, лаская и нежа.
   -- Ты опять хочешь? -- тихо спросила Лика, пряча взгляд. А губы приоткрыты и ждут, руки теребят пуговицу на рубашке, не решаясь ее расстегнуть.
   -- Я постоянно тебя хочу, -- рассмеялся, помогая ей снять футболку.
  
   -- Мы сошли с ума, -- сонно заявила Лика, лежа на коленях Вадима.
   -- Возможно... но я рад, что схожу с ума от любви, а не от ненависти, -- прошептал, перебирая ее волосы.
   Он смотрел на сгущающиеся в комнате сумерки. И наслаждаясь блаженной тишиной в душе, боялся даже мыслью вспугнуть непривычное ему состояние умиротворения. Незнакомое и пугающе приятное.
   Вадим был искренне рад, что только девушка занимает его сейчас. Не ведая того, отодвигает все мысли о Егоре и Веронике на задний план, делая их ненужными, пустыми. Если б не Лика со своей альтруистичной идеологией, мягким характером, безмерной нежностью, он бы, наверное, сгорел бы в огне собственной ненависти, спалив не только Грековых, но и всех кто попался на пути. Но пламя негодования уже не жгло, обида стала какой-то пустой и незначительной, жажда мести словно утолилась и начала таять, отходить. Да - сейчас, сегодня, когда Лика рядом, когда он слышит ее дыхание, видит её глаза, чувствует близость тела - остальное ему не важно. Но будет завтра и будет послезавтра, и он доведет начатое дело до конца и даст волю иным чувствам: и ненависти и злобе и жестокой расчетливости. Но завтра... Сегодня лишь Лика. Один день своей жизни он может посвятить ей и себе. Прожить его по воле чувств, а не разума и не отравлять его очарование отрицательными эмоциями, плохими мыслями. Никакая грязь его внутреннего мира, как мира окружающего, не должна коснуться девушки, нарушить их с ней идиллию.
   Лика обвила его торс руками и, уткнувшись носом в живот, засопела. А Вадим, еле слышно рассмеявшись, залюбовался девушкой, принялся гладить ее, убаюкивая. И так приятно было, что она засыпает на его руках, что он готов был сиюминутно спонсировать машину времени, лишь бы она длила и длила эти минуты, переводя их в часы, дни, недели, годы.
   В тишине, любви и нежности, необъятной, как мир.
   -- Вот оно, счастье, малыш, -- прошептал, жмурясь от блаженной усталости.
  
   Казалось, он только заснул, как какой-то изверг стал домогаться его по сотовому.
   Вадим не открывая глаз, пожелал звонившему всех благ, и телефон, словно услышав его мысли, смолк. И хорошо, и можно спать дальше, да вот незадача - сон сбежал.
   Греков тяжело поднялся, посидел, таращась в темноту в попытке угадать который час и кому в это время ночи понадобилось его тревожить. Укрыл Лику, взял с кресла пиджак и вышел на кухню, чтоб не тревожить девушку. Застыл в дверном проеме, поглядывая в окно. Тихо вокруг, темно. В соседнем доме нет света ни в одном окне, на улице гуляет лишь ветер и гнёт облетевшие кроны деревьев. Время, похоже, далеко за полночь.
   Вадим нажал кнопку телефона и убедился: 2.37. И удивился - кому в голову могло прийти звонить в это время?
   Проверил звонок и изумился еще больше: Егор.
   -- Что ему надо? -- прошептал, делая ответный звонок. -- Сейчас узнаем.
   -- Вадим?! -- тон брата был нервным, голос взволнованным. -- Ярослав с тобой? Вы где?
   -- Был в постели. Я. Без Ярослава, понятно, -- хмыкнул, соображая, что пацан, видимо, устроил родителям бессонную ночь, зависнув у какой-нибудь мадмуазель без морально-этических проблем. И телефона.
   -- Значит он не с тобой, -- разочаровано протянул мужчина.
   -- Значит. Это кажется тебе странным?
   -- Ярослава нет дома, Вадим, я подумал, что возможно он с тобой.
   -- С какой радости?
   -- Не знаю... не знаю.
   -- Первый раз не ночует дома?
   -- Да.
   -- Друзьям звонили?
   -- Да. Никто его не видел. С уроков ушел пол одиннадцатого.
   -- Волнуешься? Не думаю, что стоит. Наверняка вернется утром. Дело модлодое... молодецкое.
   -- Нет, Вадим, он бы предупредил, сотовый-то с собой...
   -- Звонил? Ты ему звонил?
   -- Да!... Телефон блокирован.
   -- Не повод...
   -- Да, повод, Вадим, повод!... Ярослав никогда не позволял себе волновать мать, меня! Он бы позвонил, обязательно...
   -- Сам говоришь: сотовый блокирован...
   -- Это и странно!.. Я не знаю, что делать...
   -- Спать. Утром решим, если проблема сама не решится.
   -- Думаешь, он с какой-нибудь девочкой?
   -- Уверен. Парень взрослый. Остался на ночь и ясно, что ему не до звонков родителям.
   -- Но у него не было подруги...
   -- Егор, -- поморщился Вадим. -- Не нервничай - подумай: вчера не было девочки, сегодня - есть. Большая проблема познакомится?
   -- Не знаю, -- тяжело вздохнул мужчина. -- В принципе ты прав... Нам бы твое спокойствие и рассудительность. Ничего не соображаю... Вера в панике... Вернется Ярослав, убью! `Казанова' нашелся! Выпорю щенка!
   -- Не заводись...
   -- Да какой - не заводись?!... Впрочем, не буду загружать тебя своими проблемами, извини. Я понимаю, ты ... не один?
   -- Не один.
   -- Жаль, ты бы мне очень помог, если б был здесь. Вдвоем бы мы Веру смогли успокоить. И Ярослава.... Боюсь, правда, покалечу его! -- процедил, с яростью.
   -- Потерпи до утра - там сам поймешь - стоит ли? Конечно, экзекуцию устроить надо, но есть ли для неё тема? Может, парень не смог вернуться до того как мосты развели, остался не с девочкой, а у друзей или шагает по городу и вот-вот появится дома? Пока можно лишь гадать.
   -- Да, конечно ты прав. Извини еще раз.
   -- Ничего.
   -- К завтраку будешь?
   -- А надо? -- и, сообразив, что лучше действительно заехать, согласился. -- Буду.
   Отключил телефон и вздохнул: утехи утехами, а дело нужно довести до логического конца, и раздать призы, и успокоится. Да уже нет особого желания лезть в эту грязь, пачкаться, и хочется не приближаться, а отодвинуться от Егора и его жены, забыть, вычеркнут из жизни и памяти. Но ведь не получится. Пока он не поставил точки. Он - не жизнь. А иначе так и будет стремится сюда в проклявший его город, к проклятым родственникам и жалеть, что сошел с финиша, поддался чувствам, что много лет не занимали его. Да и кто сказал, что это любовь? Скорей желание, стремление защитить себя от той грязи, в которую окунулся. Естественная, защитная реакция организма. Плотское желание, психологическая привязанность более сильного к слабому -- ничего больше, ни-че-го!
   И хмыкнул, оглядевшись: кого он в этом убеждает?
  
   Глава 13
  
   В восемь утра Вадим покинул квартиру Лики. Девушка еще спала, и он не стал ее будить, чтоб сказать `до свидания'. Зачем? Ведь он вернется. Выходные он проведет с Ликой, как обещал. А, чтоб девушка не подумала, что он сбежал, Вадим повесил свой сотовый на видное место - на гвоздик, поверх панно, висящего напротив постели. Лика откроет глаза, увидит телефон и поймет, что Греков скоро приедет, если не к ней, то за ним.
   И хитро улыбнулся, заводя машину: минут через двадцать он приобретет другой телефон - изящный, женский - и обменяет его при встрече с Ликой на свой.
  
   Первую кого он увидел, открыв дверь, была Маша. Она стояла, сложив руки на груди и с угрюмо-удовлетворенным видом смотрела в сторону комнаты брата, где, судя по шуму, шла не шуточная баталия:
   -- Пошел вон отсюда!! -- истерично выкрикивал Греков-младший.
   -- Ах, ты щенок! Ты как со мной разговариваешь?! -- вторил разгневанный голос Грекова-старшего.
   -- Явился? -- спросил Вадим у Маши. Та хмуро кивнула:
   -- Полвосьмого.
   -- И где был?
   -- Не сказал, -- одарила мужчину раздраженным взглядом, в котором сквозил не высказанный вслух вопрос: сам-то ты, где был?
   Вадим усмехнулся: не рано ли деточка претензии и права на него предъявляет?
   -- Мама где? -- спросил.
   -- В кухне. Валериану пьет. Второй флакончик.
   -- Веселая была ночь...
   -- Не смешно.
   -- Абсолютно, -- кивнул в усмешкой, направляясь на помощь племяннику. Встал у косяка, поглядывая на колоритную картинку: взъерошенный Ярослав, трясущийся от ярости, сжимающий кулаки и судя по всему готовый кинуться на отца. А тот немного растерянный столь агрессивным видом сына размахивает ремнем, пытаясь прочитать ему воспитательную лекцию, но на расстоянии.
   -- Всем: доброе утро! -- оповестил Вадим громко о своем присутствии. Грековы повернули головы к нему:
   -- Кой к черту - доброе? -- процедил Егор.
   -- Привет дядя Вадим, -- бросил Ярослав и сунув руки в карманы брюк пошел к выходу.
   -- Ты куда?! -- возмутился Егор.
   -- Завтракать.
   Вадим хмыкнув пропустил парня в коридор.
   -- Ах, завтракать?! -- задохнулся от возмущения Греков, пошел за сыном, тряся ремнем. -- Вернись сейчас же, я не закончил!...
   -- С любовницей кончай, -- бросил парень внятно.
   -- Что?!!... Что ты сказал?!!
   Вадим переглянулся с Машей: о чем речь?
   У той расширились зрачки и приоткрылся рот от недоумения: свидетелем подобного хамства к отцу со стороны брата она еще не была. И хоть понимала, что причина его инвективного поведения явно серьезна, не могла и подумать, допустить мысль, что она связана с отношениями отца с женщиной.
   Вадим же насторожился, подумав именно об этом, и пошел следом за сыном и отцом, ожидая развития событий и подтверждения свой догадке.
   -- Я тебя убью гаденыш! -- влепил Егор парню ремнем по спине, нагнав его. Тот обернулся, перехватил ремень и, подтянув за него отца, резко толкнул в шкаф прихожей. Дверца и без того вчера получившая увечье, хрустнула, сорвалась с петель под тяжестью тела. Егор с растерянным лицом сполз на пол, не спуская взгляда с сына.
   -- Ты с ума сошел?! -- возмутилась Маша поведением Ярослава.
   На крики выбежала Вера, увидела мужа сидящего на полу с ремнем в руке и сломанной дверцей на голове и сына, злобно сжимающего кулаки:
   -- Что вы творите? -- выдохнула в ужасе. В ту же секунду Егор вскочил и ринулся на мальчишку, желая его покалечить, но парень, видимо, имел те же намеренья, и не спасовал, встретил отца ударом. Егор улетел обратно, а Ярослав получил от матери подзатыльник:
   -- Как ты смеешь?! -- развернула парня к себе. -- Ты пьян?!
   -- Да! -- выкрикнул. Лицо Веры стало серым. Она отпрянула, схватившись за сердце и приготовилась изобразить обморок. А Егор опять ринулся на сына.
   -- Что вы делаете?! -- в ужасе закричала Маша, видя, что они сейчас поубивают друг друга. -- Вадим, помоги! Что же ты стоишь?!
   Вадим спокойно шагнул к драчунам и встав меж ними, выставил руки:
   -- Брек! Тихо!.. Ты ударил отца. За что? -- спросил, глядя в лицо парня. Тот смотрел в глаза Егора:
   -- Он знает! -- бросил зло.
   -- Знаю, -- прошипел тот. -- За то, что вырастил сына - дегенерата!
   -- Козел старый!
   -- Что?!!
   -- Хватит! -- приказал Вадим, отталкивая парня к кухне и загораживая от взбешенного не на шутку Егора. -- Объяснись! И если причина не будет веской, клянусь, я сам ударю тебя.
   Ярослав сник, отвернулся.
   -- Почему молчишь?
   -- Что ты с ним разговариваешь, Вадим? Что с ним вообще говорить?! Отойди! Я выкину его вон! Пускай живет, где хочет, мне плевать!...
   -- Перестаньте! -- взвизгнула Маша истерично.
   -- Никуда он не пойдет! -- заявила Вероника.
   -- Тогда убирайтесь все!!
   -- Не смей повышать на меня голос!!
   -- Ах, вот как?! Твой отморозок кидается на родного отца, а ты его защищаешь?! В следующий раз он кинется на тебя!
   -- Ничего подобного! Это ты ведешь себя не допустимо!...
   -- Пошла вон вместе с ним!! Вон!! На улицу, оба!! Это ты ему потакала, ты!! Ты вырастила дегенерата!
   -- Да что ж вы делаете? -- заплакала Маша, уставилась на брата. -- Доволен?!
   -- Тихо я сказал!! -- перекрывая гвалт, рявкнул Вадим: семейная склока больше его не забавляла.
   -- Ты, по какому праву здесь распоряжаешься? -- прошипела Вера. -- А ну, уходите оба! И ты, и твой брат! Надоели!!
   -- Маша, убери мать, у неё истерика, -- обратился к девушке Вадим. -- А мы будем разбираться.
   Лицо Вероники исказилось от ярости и расстройства. Она открыла рот, чтоб возразить, и видимо сказать что-то резкое, но дочь, обхватив её за плечи, потянула в комнаты. Маша доверяла Вадиму и верила что разрядить накаленную до предела обстановку только ему и по силам - уравновешенному, трезвомыслящему человеку.
   `Выручай' -- покосилась умоляюще. Крах в семье её пугал, а то, что происходило, и было - крахом. Мать и отец вели себя, как враги, брат, как зверёныш, и девушка, не ожидая подобного развития событий, не предполагая подобной озлобленности в близких по отношению друг к другу, совершенно расстроилась. Потерялась.
   Вадим подтолкнул парня в кухню и взглядом пригласил Егора. Ярослав послушно шагнул в помещение, шлепнулся на табурет, склонив голову, раздавленный уже не только изменой отца, но и тем, что натворил сам. Ему было стыдно, больно и обидно. Больно за себя и мать, обидно за всех разом, и стыдно за себя и отца. И хотелось плакать, и хотелось успокоительной лжи, но он понимал, что она даст ему лишь временное успокоение, но не вернет ни уважение к отцу, ни покой в сердце ни прежних спокойных отношений в семью. Он чувствовал себя загнанным в тупик, из которого не было выхода
   Егор в нервном возбуждении прошел к окну, достал из своего тайника меж стеной и пеналом пачку сигарет и, открыв форточку, нервно закурил. Вадим нажал кнопку чайника и прислонившись к разделочному столику внимательно оглядел забияк. Парня ему жалко не было, брата - подавно.
   -- Тебе тоже сигаретку дать? -- спросил у Ярослава.
   -- Я ему сейчас дам! -- прошипел Егор.
   -- Я не курю, не глядя на мужчин, буркнул парень в пол.
   -- И не пьешь?
   -- Нет.
   -- А где всю ночь был?
   -- А это уже без разницы! -- зло бросил Егор. Вадим поморщился:
   -- Зачем же так?
   -- Зачем?! -- мужчину развернуло. -- Мы всю ночь не спали, гадали, где этот щенок, что с ним! Все больницы, морги обзвонили, друзей подняли, а он!... Ты сам все видел. Дальше уже некуда терпеть. Вырастил себе же на голову хулигана! Думал - мужчина растет... А этот сопляк руки распускает! До чего дошли, а?! И это - мой сын!
   -- Хватит Егор, в жизни всякое бывает, не повод горячится. Давай разберемся для начала.
   -- Для начала я его выкину из дома! Пусть поживет один, помается, тогда может что поймет!
   -- Ярослав, ты, где был? -- не обращая внимания на реплику брата, спросил Вадим. Парень уставился на него из-подлобья:
   -- А это неважно.
   -- Ясно. Важно - почему, правильно?
   Парень отвел взгляд, подтвердив тем самым предположение мужчины.
   -- Тогда объясни - почему?
   -- Отец знает.
   -- Да?! -- изумился и возмутился Греков-старший. -- Ты гаденыш всю ночь где-то таскаешься, потом руку на меня поднимаешь, и я оказывается в том виноват?! Знаю, да? Да?!! -- качнулся к сыну.
   -- Да!! -- выкрикнул тот ему в лицо. Егор отпрянул, замер, соображая какой бес вселился в мальчишку и выдал:
   -- Знаю: ты сошел с ума.
   -- Это ты, ты сошел с ума! -- заплакал вдруг парень. -- Ты!
   -- Вадим, вызывай псих бригаду, -- качнул головой Егор, всерьез озаботившись психическим состоянием сына. Ярослав зло оттер слезы, ненавидя себя за несдержанность, а отца за то, что он претворяется в том, что ничего не понимает.
   -- Вам все можно, вы взрослые, -- прошипел.
   -- Да! Потому что мы осознаем свою ответственность за слова и поступки, за таких глупых щенков, как ты! -- выкрикнул, откидывая окурок в форточку.
   -- Егор, перестань. А ты, -- обратился Вадим к племяннику. -- Не мямли, изволь объяснится внятно: в чем по-твоему виноват отец? Я не вижу логической связи меж твоим отсутствием дома, отвратительным поступком по возвращении и отцовским долгом вразумить тебя, чтоб впредь было неповадно волновать родителей. Мать, прежде всего, если уж на отца и сестру тебе все равно.
   -- А ему? -- махнул рукой парень в сторону Егора. Сморщился, боясь опять заплакать. -- Ему мать не жалко? А других? Ему не все равно? Да он же плевать хотел и на мать, и на ... Лику.
   Свесил голову Ярослав.
   -- Лику? -- удивленно воскликнули Грековы в унисон.
   -- А она-то причем? -- нахмурился Егор.
   -- Какая Лика? Ты был у Лики? -- услышав имя домработницы, спросила грозно Вера, входя в помещение. Маша, выглядывая из-за её плеча, виновато посмотрела на Вадима.
   `Не смогла её удержать - не слушает', -- качнула головой:.
   Ярослав поджал губы, всем видом показывая, что теперь он партизан и не слова врагу не скажет, хоть пытайте!
   Вадим настороженно прищурился: мальчика узнал об отце и Лике? А раньше не знал? Как узнал сейчас?
   -- Поясни. Это серьезное обвинение.
   -- Какое обвинение? -- влезла Вера, усаживаясь рядом с сыном, чтоб поддержать его и защитить если надо. -- Я хочу знать, что случилось. Я не верю, что мой сын, которым я гордилась, который, я уверена, не способен на низость, мог просто так бросаться на отца. Что случилось Ярослав? Расскажи мне, я обещаю - не буду ругать, слова не скажу, только объясни сынок, в чем дело? Отчего вы повздорили с отцом? Откуда у тебя столько ненависти к нему? А может, и ко мне?
   Парень сморщился отворачиваясь.
   -- Это не ответ, -- презрительно бросил Егор. -- Я хочу знать, в чем ты меня обвиняешь, по какому праву оскорбляешь?! И причем тут наша домработница?!
   -- А ты не знаешь? -- в упор уставиося парень на отца. -- Ответа требуешь, да?
   -- Да!
   -- А ведь я скажу. Не боишься?
   -- Тому, у кого совесть чиста, бояться нечего!
   -- А у тебя, чиста, да? У тебя?!
   -- Ярослав, перестань говорить загадками, -- попросила мать, обняв сына. -- Скажи в чем дело?
   -- При тебе не буду, -- буркнул парень. Вероника выпрямилась, побледнев: реплика сына и была ответом. Женщина пристально посмотрела в глаза мужа. -- Ты.. и Лика... это правда? -- прошептала в ужасе.
   -- Да вы что все, с ума сошли?! -- взвился Егор, постучал себе по лбу. -- Как вам в голову такое может прийти?!!
   -- А скажи, что ты не трахал её вчера здесь? Я тебе звонил, и твой телефон пиликал в квартире! -- скривил презрительно губы парень. Вероника прикрыла рот ладонью, позеленев от ужаса. Она понимала, что этого быть не может, и все же допускала столь кощунственную мысль, понимая, что Ярослав врать не может. И если уж возмутился, дошел до того, чтоб не ночевать дома, противодействовать отцу - значит, действительно что-то знает. Но что?
   -- Вчера? -- побелела и Маша, обвиняющее уставившись на отца. -- Опять?
   -- Да кого вы слушаете?!! Я забыл телефон! Я даже дипломат забыл с документами!!
   -- Он не станет врать! -- закричала Маша на отца, махнув рукой на брата. -- Он ничего не знал!
   Ярослав настороженно уставился на сестру: как понимать её слова? Не знал?! А она знала? Значит отец с Ликой не первый раз? Не первый год, возможно? И все кроме него знают?! И мать?! И терпят?!! И Лика еще работает у них, и мать еще терпит отца?!
   Юноша открыл рот, но сказать ничего не смог - слов не было. Он посмотрел на отца и мать, на сестру и вдруг расхохотался, тыча пальцем в мужчину:
   -- Ты .. Лику... Ненормальную...
   -- Замолчи, -- устрашающе тихо сказал Вадим. Парень смолк, удивленно уставившись на него:
   -- Защищаете, да?
   -- Констатирую. Ты сделал неверные выводы, поспешил, и мало дров надломал, так еще и оскорбляешь женщину..
   -- Да эту суку убить мало! -- прошипела Маша. -- Если я её еще раз здесь увижу...
   -- Мило улыбнешься, -- закончил за неё Вадим. -- Лика не была с твоим отцом, не могла быть, это я вам гарантирую, -- обвел твердым взглядом присутствующих. Вероника и Ярослав судя по взгляду пытались сообразить о чем он говорит. Маша, видимо предположила, и плюхнулась от своей догадки на диван. Егор с ужасом смотрел на брата, потеряв дар речи. Минуту длилась немая пантомима и каждый её участник думал только то, что хотел думать.
   Ярослав облегченно вздохнув, потер лицо ладонями:
   -- Это вы были с Ликой, -- выдохнул еще не понимая, как к этому относится, но что не так как адюльтеру отца - точно.
   -- Да, -- кивнул Вадим.
   -- Ты и Лика? -- не поверила Вероника. Маша молча смотрела на Вадима, пытаясь найти в его лице хоть грамм лжи, и молила взглядом: скажи, что ты специально выдумываешь! Егору стало плохо: лицо превратилось в маску мертвеца, взгляд стал потерянным, плечи поникли. Кажется, его единственного серьезно потрясло сообщение Вадима:
   -- Нет, нет, -- прошептал, сползая на пол, и хватаясь за сердце.
  
   Егора уложили в постель, дали валидол. Пока Вера хлопотала около мужа, Маша смотрела на них, как на насекомых не веря, что отцу действительно плохо, не веря матери, что её действительно волнует его здоровье, и Вадиму она тоже не поверила, и брата видеть не хотела, а Лику... убила бы прямо сейчас.
   Ярослав виновато поглядывал на родителей и все пытался промямлить извинения отцу, но тот смотрел в потолок пустыми глазами и словно никого и ничего не слышал и не видел. Вадим подтолкнул парня к выходу, чтоб не мешался. Следом вышла Маша, но в отличие от брата не ушла к себе в комнату, притаилась у приоткрытых дверей.
   Вадим заметил её маневр, но промолчал. Сел в кресло, поглядывая на Егора и Веронику.
   -- Это правда? -- спросила она, пытливо разглядывая мужчину.
   -- Нет, сама знаешь, -- сказал то, что она хотела услышать. С братом он разберется потом.
   Егор, услышав ответ, повернулся к Вадиму, вопросительно уставился на него.
   -- Зачем же солгал? -- спросила Вера, не видя, как смотрит на мужчину её муж.
   -- А что я должен был сказать? Как еще разрядить обстановку и вразумить Ярослава?
   Егор зажмурился, застонав:
   -- Черт возьми, Вадим! -- выдохнул в исступлении.
   -- А что ты так переживаешь? -- выгнула бровь Вера. -- Может у тебя действительно роман с домработницей?
   -- Да думай ты, что хочешь, -- махнул тот обессилено рукой.
   -- Тебе все равно? А мне - нет. Я хочу понять причину происходящего. Ярослав обвиняет тебя в связи с Ликой. Твой брат заявляет, что был с ней, а потом отказывается от своих слов. Так где, правда? Не знаю... Одно могу сказать - ноги Лики здесь больше не будет...
   -- Будет! -- взвился Егор.
   -- Твоя привязанность к дочери знакомой слишком подозрительна.
   -- Тебе все равно не понять, что такое благодарность, милосердие, взаимопомощь!
   -- Ага. Это то, что продемонстрировал твой брат, прикрыв тебя спиной?
   -- Я вам не мешаю? -- мило улыбнулся женщине Вадим.
   -- Ну, что ты! Твой благородный поступок всех потряс... только истина от этого не открылась.
   -- А может и не стоит её открывать?
   Маша, слыша каждое слово взрослых, сжала кулачки от ярости: ну, Лика, ну, олигофреничка! Мало тебе досталось! Жалко, что тебя не убили тогда! Но отец-то?! Что ему эта ненормальная? Что его так и тянет к ней? Чем она лучше матери? Последняя любовь?
   -- Не согласна. Слишком неприятная история, чтоб оставить её. Замешаны дети. Нет, я не могу оставить все как есть. Я хочу знать: мой муж изменяет мне?
   -- Нет! -- прошипел Егор с таким видом, словно сожалеет о том.
   -- Тогда почему именно это решил Ярослав?
   -- А ты спроси у своего паразита!
   -- Он твой сын!
   -- Нет, твой! Весь в мать!..
   -- Вы ругайтесь, а я, пожалуй, пойду. Не возражаете? -- спросил Вадим, поднимаясь. Грековы промолчали, сообразив, что гостю не стоит знать и видеть их `теплые' отношения. Достаточно того, что он уже видел и слышал. Вероника смутилась.
   -- Не думай плохого, -- попытался сгладить впечатление Егор.
   -- Что ты, даже не собирался. В каждой семье случаются ссоры. Утрясется.
   -- Да, -- заверил Егор, поглядывая на брата с благодарностью.
   Вадим кивнул:
   -- Отдыхайте. Меня не теряйте, я не Ярослав.
   -- Опять не будешь ночевать?
   -- Дела.
   -- Ах, да... я кстати, во вторник уже смогу предоставить тебе то, о чем мы с тобой говорили.
   -- Быстро.
   -- А что ждать? Я тебе верю.
   -- В понедельник поговорим.
   -- Да, а во вторник подпишем документы?
   -- Почему нет, если хочешь? Отдыхай.
   Вадим вышел, плотно прикрыв дверь. Посмотрел на Машу и пошел одеваться.
   -- Зачем ты прикрыл отца? -- спросила девушка тихо, ничуть не смущаясь тем что подслушивала и Вадим узнал о том.
   -- Затем, чтоб охладить горячие головы.
   -- А смысл?
   -- Спроси позже - отвечу.
   -- Спрошу.
   -- Но сначала узнай с чего Ярослав решил, что его отец встречается с Ликой, а то получится еще одна неприятная ситуация с толпой невиновных.
   -- Спасибо за намек. У Ярослава я узнаю, но не думаю, что он станет придумывать на пустом месте. Он не тот человек.
   -- Да вы все не простые, -- протянул Вадим с нехорошим прищуром. Поправил ворот плаща и шагнул к девушке. -- А скажи мне, милая племянница: ты в свое время с чего решила, что твой отец и Лика - любовники? Застала их в постели?
   -- Нет, -- немного растерялась девушка.
   -- Нет, -- задумчиво кивнул Вадим. -- И все-таки сделала вывод и стала действовать... А если Ярослав так же придумал на пустом месте?....
   -- Отец постоянно ходил к ней! Постоянно! В ее квартиру, на час, на ночь! Они вместе гуляли и...
   -- И?
   -- Улыбались, смотрели друг на друга так, что любой поймет - любовники!
   -- Н-да? Думаешь, дружелюбные или любящие взгляды повод калечить одного, обвинять другого, и чернить обоих? -- прищурился мужчина. Качнулся к уху девушки. -- Милая моя Машенька, ты на меня смотришь тоже, далеко не по родственному, и улыбаешься мне и по улице рядом идешь, но если мне память не изменяет, мы с тобой не любовники.
   Прошептал и вышел из квартиры, оставив девушку в растерянных размышлениях о сказанном. Была в его словах доля истины, но он - это - он, а отец - это - отец. Хотя, кто их знает, мужчин? -- потерла виски Маша: Что они думают? Отчего поступают так, а не иначе? Почему их взгляды диссонируют с мыслями, а поступки с логикой, чувствами? Почему на одну смотрят хмуро и любят, а с другой смеются, очаровывают и при этом презирают всей душой? Почему встречаются с одной, а женятся на другой?
   Извечный вопрос, поднятый каждым: от классика до психолога, муссированный и литературой и кино. Но хоть бы раз был дан вразумительный ответ!
  
   Вадим стоял на светофоре и выжидательно постукивая по рулю, обдумывал случившееся. В том, что Ярослав вернувшись из школы, застал их, Вадим не сомневался, как и прекрасно понимал, что подумал парень. Достаточно было вспомнить тот погром, что они с Ликой устроили в коридоре, и вывод напросится сам. Другое дело, что парня настолько потрясло произошедшее, что он готов был сравнять отца с землей. Значит не ведал о их былых отношениях, сам имел виды на Лику. Последнее итак было ясно. Не ясно было другое - неужели Ярослав не принимал участие в тех катаклизмах, что потрясло его семейство несколько лет назад, не ведал о них? Был слишком мал, чтоб понять и принять? Или от него скрывали? Скорей второе, чем первое - парень слишком умен, чтоб не сложить, не понять очевидного.
   Ладно, пусти их, -- подумал Вадим, вливаясь в поток движения. Но мысли сами возвращались к случившемуся. Ему не давала покоя реакция Егора и Веры.
   Она явно что-то знает, нет - наверняка. И молчит? А теперь - молчать нельзя, потому как тема поднята при всех. Поэтому пытается изобразить интерес? Только вяло, слишком вяло для оскорбленной женщины, уличившей мужа в измене. Странно. Что ей известно из того, что неизвестно Вадиму?
   А Егор? Как его взволновало утверждение Вадима? Нет - встревожило, раздавило! Так привязан к Лике? Последняя лебединая песня? Или привычка? А может и то и другое? Очень удобно иметь молодую, доверчивую девчонку с чистым сердцем и податливым телом под боком. Удовлетворять плотские желания, удовлетворяя самолюбие. Лика его любит и не скрывает этого. Но она любит всех и всё, и довольна любой малостью. А Егор? Что им движет - любовь или удобство?
   А какая ему разница? Что бы не было - больше не будет. И пусть Егор мечтает о чем угодно, а Лика продолжает боготворить любого кто способен её выслушать - принадлежать она будет лишь Вадиму.
   Греков поставил машину на стоянку у гипермаркета Купеческий, натянул перчатки и вылез из салона. Его ждет пробежка по отделам и внушительная груда покупок. У Лики, что в холодильнике, что в квартире - мечта аскета, а он к сей дивной части населения не относится и не желает, чтоб и Лика относилась. Хватит - у неё есть мужчина, который в состоянии выполнить любую её прихоть. И хоть с этим как раз у Лики плохо, он знает, что ей нужно и обеспечит. Пора девушке привыкать к нормальной жизни.
   Вадим зашагал к магазину.
  
   С объемными пакетами в руках Вадим поднялся на этаж Лики, поскребся в дверь и замер в ожидании с улыбкой на губах. Он представил, как сейчас распахнется дверь и Лика сначала удивленно посмотрит на него, потом бросится ему на шею, прижмется доверчиво к груди, пряча улыбку радости...
   Дверь и правда распахнулась, но вместо лучезарной улыбки Лики и её очаровательных черных глаз на него недобро смотрели серые. Курносая, худосочная мадам во всем черном, как вдова, беззастенчиво оглядела Вадима с ног до головы промозглым, как январская стужа, взглядом, и презрительно скривив блеклые губы, спросила прокурорским тоном:
   -- Вы кто?
   Брови Вадима взметнулись вверх:
   -- А вы?
   -- Здрасте! Может тебе еще биографию рассказать? Ты двери не попутал, мужик?
   -- Нет. Я к Лике. Если позволите, -- попытался пройти внутрь мужчина, раздосадованный и грубостью и хамством неизвестной ему особы, но видимо хорошо известной Лике.
   -- А если не позволю? -- попыталась воспротивиться, всей своей хилой комплекцией загородив проход.
   -- Вы не много себе позволяете? -- холодно посмотрел на неё Вадим. Женщина нехотя отошла, пропуская его в квартиру, но при этом умудрилась загородить проход в комнату, и гостю ничего не оставалось, как пройти на кухню. -- Где Лика? -- спросил водрузив пакеты на кухонный стол.
   Женщина, сложив руки на груди, прислонилась плечом к косяку и неприязненно уставилась в лицо мужчине, сверля его взглядом, как бормашиной.
   Вадим ответил ей столь же внушительным взглядом, не выдав смятения: он решительно не понимал, чем вызвана подобная неприязнь к нему, совершенно незнакомому человеку. А может девушка по жизни антипод Лики, и потому патологически недоверчива и в принципе ненавидит людей? Или мужененавистница? Или заядлая феминистка? Или ей запах его одеколона не понравился, а Вадим стоит, как последний идиот и гадает!
   -- Я вам когда-то на ногу наступил, мадам? -- спросил, не скрывая сарказма. Ноль эмоций в ответ, только взгляд стал жестче.
   -- Где Лика?
   -- Задушила бы, -- тихо, но четко и внятно сказала женщина, вместо ответа.
   -- Меня? -- уточнил Вадим. И кивнул: ясно - ненормальная. Действительная, стопроцентная. -- За что не уточните?
   -- А то сам не знаешь? -- прозвучало обвиняющее и презирающее одновременно.
   -- Мадам, а вы не спутали объект? -- призадумался Вадим.
   -- Нет. Ты Вадим, правильно?
   -- Нет. Для вас правильно - Вадим Аркадьевич. Или мы пили на брудершафт и перешли на ты?
   Их взгляды скрестились, как шпаги дуэлянтов, разве что сталь не звякнула. Минута, другая и Вадиму надела бессмысленная борьба взглядов:
   -- Так вы соизволите сказать мне, где Лика или мне самому её поискать?
   -- Если б ты знал, как я ненавижу таких, как ты - холеных, богатых, надменных...
   -- Представляю, -- начал раздражатся Греков.
   -- Вседозволенность и эгоизм ваше кредо. Вы только себя за человека считаете, а остальные - тля. Можно поиздеваться, поиграть, как марионетками, сломать, раздавить.. Только предупреждаю - ничего у вас не получится! Лика не одна, понятно?!
   Вадим озадачился и насторожился. На сердце стало неуютно и далеко не от взгляда странной женщины - от предчувствия беды. Но не могло же ничего случится? Он уехал в восемь, и девушка спала: живая, здоровая.
   -- Что-то случилось? -- спросил глухо, пересилив себя. -- С Ликой?
   -- И ты еще спрашиваешь? Ну и наглец же ты! -- качнула головой женщина.
   -- Мадам, я не бью женщин, но многие имеют иные принципы и потому легко могут устроить вам экзекуцию. Насильственным образом научить вежливости.
   -- Да пошел ты! -- бросила та, ничуть не смущаясь. Прошла к окну, и глядя в него, с горечью сообщила. -- Лика чуть не умерла из-за тебя, а я в реверансах перед тобой размениваться буду? Много чести!
   -- Что с ней? -- нахмурился Вадим.
   -- Сам напоил и спрашиваешь?
   Вадим рванул в комнату и увидел Лику, белую, как постельное бельё. На локтевом сгибе ее повисшей, как сломанная ветка, руки виднелись следы от уколов.
   -- Лика? -- присел, несмело дотрагиваясь до её лба. Глаза девушки приоткрылись:
   -- Вадим, -- прошелестело еле слышное. -- Извини...
   -- Лика, что с тобой? Что-то болит?
   Но девушка не отвечала, закрыла глаза и лежала не шевелясь, накрыв ладонью лоб. Вадим несмело дотронулся до волос девушки, погладил, еле касаясь, и все вглядывался в ее лицо, не бледное - восковое.
   -- Что же ты разболелась, малыш? -- прошептал, не надеясь на ответ.
   Растерянно оглянулся, поднялся, шагнул к незнакомке, застывшей с обвиняющим видом в дверном проеме:
   -- Что с ней, можете объяснить? -- спросил тихо, чтоб не тревожить Лику. Женщина молча развернулась и пошла обратно на кухню. Вадим остановил её уже в помещении, развернув к себе за плечо -- не до вежливости и шуток:
   -- Мне повторить вопрос?
   -- А то сам не знаешь, что с ней?
   -- Нет. Знал бы - не спрашивал.
   Женщина недоверчиво покосилась на него:
   -- Повышенное внутричерепное давление. Пить вообще нельзя, а вы её напоили!
   -- Что значит: повышенное внутричерепное давление?
   -- Головная боль. Жуткая!
   Вадим нервно заходил по кухне. Скинул плащ, вспомнив, что до сих пор в верхней одежде, повесил и осторожно, чтоб не потревожить Лику прошел в комнату за своим сотовым. Он так и висел поверх панно, видимо, оставшись не замеченным.
   -- Так и знала, что ваша игрушка, -- скривилась женщина, увидев в руках Вадима телефон. Он не обращая внимания на едкость незнакомки, принялся набирать номер, возвращаясь на кухню.
   -- Я уже вызывала скорую, -- бросила женщина.
   -- Замечательно, -- слушая гудки кивнул Вадим. -- А теперь, разберите пакеты...
   -- Щаз-з! -- плюхнулась на табурет, не спуская колючего взгляда с мужчины.
   Терпение Вадима лопнуло, и он хотел высказать особе, что думает о ней, но в этот момент телефон, наконец, ожил:
   -- Георгий Семенович? Греков вас беспокоит... Да... Мне нужен врач... В течении часа. Повышенное внутричерепное давление... Тяжело снимается? ... Георгий Семенович, мне все равно: капельницы, уколы... Да, врач, бригада врачей... Без разницы. Естественно. ... В течении часа. .. Да. И завтра ... Я думаю ваши профессора не откажутся от дополнительного заработка в выходной...Хорошие специалисты по терапии...нет, извините, не знаю... Была травма, серьезная. Да, и психотерапевт тоже. Хорошо...Радищева 34 - 18. Жду.
   Отключил телефон и уставился на женщину, не спускающую с него обвиняющего взгляда. Удивительно, но она отвернулась, принялась грызть ноготь. Вадим поморщился: ну и манеры.
   -- Может, все-таки познакомимся? Моё имя вы знаете, хоть я вам и не представлялся, а ваше для меня тайна. Не красиво получается.
   -- А вы эстет?
   -- Почти, -- принялся разгружать пакеты, выкладывая провиант на стол.
   -- Света.
   -- Подруга Лики?
   -- Вы догадливы.
   -- А вы излишне резки.
   -- Мало. Я вас вообще ударить могла и из квартиры выкинуть, чтоб и дорогу сюда забыли.
   -- Грубо.
   -- Но правильно, -- принялась помогать Вадиму и убирать продукты в холодильник. Мужчина посмотрел внутрь и заметил, что запасы Лики значительно увеличились с момента его ухода: печенье, конфеты, кекс. Подруга постаралась? Груба, но заботлива? Что ж за столь явное проявление добрых человеческих и редких дружеских качеств, мадам можно простить некоторые недостатки.
   -- Я вам не понравился? -- с насмешкой глянул на неё Вадим.
   -- А вы уверены, что такого быть не может.
   -- Да, как ни странно. Неприязнь обычно имеет веские основания. А вы меня совсем не знаете, чтоб их иметь.
   -- А я людей по поступкам сужу, -- бросила палку сырокопченой колбасы в холодильник и с треском захлопнула дверцу.
   -- И можете ошибиться, -- придупредил мужчина. Женщина фыркнула презрительно, но, судя по взгляду, была согласна с ним и больше не злилась, а пребывала в раздумьях на счет Вадима. -- Света, как вы узнали, что Лике плохо? Она позвонила вам?
   -- Нет. Она голову поднять не может, глаза открыть - куда звонить? Мы с ней каждый вторник, пятницу созваниваемся или встречаемся. Обязательно. Но в этот вторник она не позвонила, а я не дозвонилась, и в пятницу - тишина. Я сразу подумала, что с ней что-то случилось, плохо стало. Пришла...
   -- У вас ключи от Ликиной квартиры?
   -- Да. Как тетя Оля умерла. У Лики никого больше нет. Я. Мы с ней с подготовительных курсов в институт дружим. Вы бы знали, какая она умница была.
   -- Она и сейчас - умница.
   Женщина отвернулась, отошла к окну, потом вернулась, поставила чайник, опять отошла к окну.
   -- Переживаете?
   Света промолчала: угрюмо смотрела в окно и грызла ноготь.
   -- С Ликой все будет хорошо, Света, я обещаю.
   -- Да оставьте вы! -- развернулась к мужчине. -- Можно подумать вас всерьез волнует здоровье Лики. Зачем она вам нужна?
   -- Мы перешли на `вы'? Нет уж, давайте на `ты', я уже привык, -- усмехнулся. --Кстати, как вы узнали, что я Вадим, а не Петя, Вася... Егор.
   Женщина поморщилась:
   -- Лика сказала. Думала, что я - это вы. Потом: пустая бутылка конька, сотовый. Я залезла в адресную книгу, полюбопытствовала, уж не взыщите.
   -- Ах, какой слог, -- улыбнулся невесело. -- У меня предложение - давайте чай пить, с пирожными? Я лично, голоден, -- и посмотрел на часы. -- Минут сорок у нас есть.
   -- Вы действительно ждете врача? И он приедет?
   -- Не просто врача, Света, а высококлассного специалиста. Так что, за Лику не беспокойтесь, я вам уже сказал - я о ней позабочусь.
   -- Вы серьезно?
   -- Я не привык шутить со здоровьем любимых, -- Вадим открыл дверцу шкафа, достал чашки.
   -- Надо же, -- фыркнула недоверчиво Светлана. -- `Любимых'! Давно? В прошлую пятницу вас еще, любящего да заботливого, не было.
   -- А в эту появился. И в следующую буду.
   -- А в позаследующую?
   -- А в позаследующую неизвестно буду ли вообще. Далеко заглядываете.
   Светлана налила кипятка в чашки, достала кекс и пирожное, хлопнула все на стол.
   -- Опять разозлились?
   Женщина молча бухнула в чашку пакет с заваркой.
   Вадим пожал плечами: да на здоровье - дуйся. И кивнул на сладкое:
   -- Лике сейчас?...
   -- Ничего нельзя. От воды-то тошнит.
   -- Часто у неё голова болит? Как долго?
   -- Раньше очень часто, сейчас реже. А как долго?... Когда час, когда сутки, а когда и трое. Плохо, что боль не снять. `Скорая' приедет, уколы поставит, а толку?
   Вадим сел за стол и прислушался: тихо, словно и нет никого в квартире. Сходить проверить все ли с Ликой нормально? Глупо, только смотрел...
   -- От этого умирают?
   Света внимательно посмотрела на него, нахмурилась:
   -- Нет. Если сама не захочет. У меня раз такая мигрень разыгралась, что и на харакири была согласна, лишь бы от нее избавится.
   Вадим успокоено кивнул:
   -- Решим. Есть ведь какие-нибудь таблетки от этой напасти? Не здесь, так у нас.
   -- Это где?
   -- В Швеции.
   -- Вы иностранец? -- скривила ехидную рожицу женщина.
   -- Не похож?
   -- Да... нет. Одеты, конечно, шикарно, и акцент? Нет. Но, есть что-то. Привычка, наверное, у вас такая - говорить протяжно и насмешливо. Вы эмигрант, да?
   -- Да.
   -- Давно?
   -- Двадцать два года, как.
   -- Надо же... Обеспечены, женаты?
   -- Не нуждаюсь, не женат. Пока.
   -- Кандидатуру в России ищите?
   Вадим прищурился: очень разговор стал на допрос похож. Но почему нет? Скрывать ему нечего. Почти. А выяснить, чем его персона столь серьезный и обстоятельный интерес вызвала - любопытно:
   -- Нет, -- усмехнулся.
   -- Ага.
   -- Угу. Еще вопросы? Вы спрашивайте Света, не стесняйтесь. Обещаю быть откровенным. Но в ответ плату попрошу: пару ответов и на мои вопросы.
   -- Например?
   -- Чем вызвано ваше желание покопаться в моей биографии?
   -- Женское любопытство.
   -- А-а! Конечно.
   -- Не ехидничайте. Мое любопытство вполне закономерно: я видите ли очень люблю Лику и не хочу ей дополнительных неприятностей. Если вы заметили... Да, заметили! Она не адекватна. Всех любит. Всех! От Бред Пита до Жириновского, от соседки-поганки, до своих работодателей. И все вокруг святые и великомученики, герои и идеалы, а мир - красочная книга сказок для детей младшего школьного возраста! -- выпалила Светлана и тяжело вздохнула. -- Она словно отошла от мира реального, живет в иллюзии и не замечает грязи. А эта грязь её давит! -- женщина сморщилась, будто готова была расплакаться, но лишь качнула головой да опять вздохнула. -- Скажите - зачем она вам, а? Ведь только голову ей заморочите и бросите. А что с ней будет, думали? Неужели нравится над дурочкой издеваться? Мало вам погремушек? Вот полна улица - любой свисните - и прибежит. Зачем вам Лика? Самолюбие тешите? Удобно, что она такая: без претензий, но с добром и неизменным пониманием?
   Вадим растерялся на минуту: столько непонимания, осуждения и искреннего переживания за подругу было в речи, в тоне, взгляде Светланы, что он почувствовал себя неуютно, словно преступник которого застали на месте преступления. Но если он и виновен, то лишь в том, что привязался к Лике настолько, что в свете её образа померкла даже ненависть, жажда удовлетворения больше, и ненависть не беспокоила его, отдалилась и ушла в прошлое. Сейчас Грекова интересовало будущее, и не в свете успокоения после воздаяния, а в свете совсем иных чувств и стремлений, пугающих и манящих одновременно.
   Лика была совершенно непохожа на тех женщин, что грели его постель, разбавляя одиночество души суррогатом хоть каких-то чувств. Девушка, словно солнечный луч, что в ненастье разгоняет хмарь и холод, проникала в каждый саамы затаенный уголок души и освещала его, обогревала, изгоняя наледь жестокого опыта. Притягивала не столько красотой сколько чистотой, и вольно ли, невольно меняла полюса устоявшихся взглядов, мнений, собирая вокруг себя столь же необычных людей как она.
   Светлана была не похожа на Катерину, Машину подругу настолько, насколько Лика была не похожа на Машу. С теми он знал, как себя вести, что говорить, как поступать, с этими лишь пытался, учился заново как второгодник: верить, понимать... любить истинно, не за что-то и не потому что, а просто так.
   Тяжело давалась наука. Привычный к хитрости и корысти он мог понять мотивы любого дельца, мышление любого бизнесмена, но понять суть и смысл бескорыстия, добра во имя добра, а не за плату или спасибо, ему было сложно. И спроси его сейчас: зачем вообще пытается соответствовать - он бы не ответил.
   -- Мне очень приятно, что у Лики есть хороший друг - вы. Мне приятно, что вы беспокоитесь за неё, заботитесь о ней, и хочу вам отплатить за то честной монетой, откровенно признаться - я не знаю, зачем мне Лика, более того, я не могу сказать зачем я нужен ей, но... мне было бы проще потерять себя, чем её, -- с трудом от непривычки говорить вслух то, что на уме, сказал Вадим. И Света оценила, задумалась. Взгляд женщины стал чуть теплее, чуть снисходительней, а тон мягче:
   -- Сколько вам лет?
   -- Сорок три.
   -- Ого! Двадцать лет разница.
   -- Я её не чувствую.
   -- Да? Ну, вам и не дашь сорока трех лет, максимум тридцать восемь. Хорошо сохранились.
   -- Спасибо за сомнительный комплимент, -- рассмеялся мужчина и прислушался: как там Лика? Встал, сходил в комнату и убедился: девушка спит - дыхание ровное. И температуры нет - его губы, коснувшиеся её лба, ощутили лишь прохладу кожи.
   `Очень хорошо', -- посмотрел на наручные часы: `минут через пятнадцать прибудет врач'.
   Света, глядя на мужчину и подругу, очень хотела бы, чтоб их история имела хороший финал. Но понимала, что жизнь - не сказка, Лика - не Золушка, а Вадим - не принц, при всем сходстве сказочных персонажей с настоящими людьми.
   Ей нравился мужчина, но она знала этот тип человека: жесткий, способный на поступок, далеко не сентиментальный и не мягкий, каким он хотел казаться. Лика же доверчива до глупости, и не способна отделять зерна от плевел. Этот шикарный самец просто погребет её под своим `я', задавит, задушит, и будет манипулировать на свое усмотрение. И Лика даже не воспротивится тому, потому что - не заметит, как станет его тенью.
   Света качнула головой и вернулась на кухню: Дай Бог, хоть раз ошибиться в прогнозах.
   Она взяла пирожное и вздрогнула - в дверь позвонили.
  
   Светлана была изумлена: мало врач все-таки приехал, и оказался улыбчивым, веселым мужчиной лет тридцати, так еще привез с собой кучу лекарств и проявил прямо таки невиданную заботу к пациентке. Пока сопровождающая его женщина с милым лицом набирала лекарство в шприц и делала инъекцию, врач держал Лику за руку то ли успокаивая, то ли следя за пульсом. Его тихий мягкий баритон не рвал тишину, а гармонично вписывался в неё и словно уговаривал боль отступить. Лика, потирая висок, с удивлением и восхищением взирала на незнакомца, вопросительно смотрела на Вадима, который поощрительно кивал, подтверждая слова доктора:
   -- ... боль проходит, она отступает. Вы чувствуете, как она уходит, покидает вас...
   Конечно, это был гипноз, немного видоизмененный, но в принципе самый обычный. Света, при всем своем скептическом отношении к подобным вещам не могла не отметить его положительное влияние: лицо Лики порозовело, взгляд прояснился.
   -- ... ты засыпаешь, тебе хорошо, спокойно. Боли больше нет, она ушла...
   Лика послушно закрыла глаза.
   Света вышла, чтоб не мешать разговору Вадима и врачей.
  
   Вадим закрыл дверь за бригадой и пошел к Свете:
   -- Через час Лика проснется совершенно здоровой, -- сообщил удовлетворено.
   -- Ага, -- кивнула женщина, пряча сомнение во взгляде.
   -- Не верите? Скоро убедитесь. Давайте-ка что-нибудь приготовим - Лика проснется голодная, надо будет её накормить.
   -- Сделаем пирог.
   -- Настоящий, домашний?
   -- Да. Чего проще и быстрее?
   -- Давайте. `За' обеими руками. Лет двадцать не ел пирогов. Нет, есть у нас пончиковые, пирожковые, кондитерские - вкусно очень готовят, и все равно - не то, -- балагурил Вадим, совершенно довольный, что с Лика здорова и больше не мучается от головной боли.
   `Она больше не будет болеть', -- заверил сам себя и знал, что так и будет. Потому что не за что на свете он не хотел видеть лицо Лики измученным, её руки поникшими веточками, мертвенную бледность и капельки слез от боли в уголках её прекрасных глаз. И вдруг понял, что будет делать, чтоб больше никогда не чувствовать себя растерянным и встревоженным, бессильным и виноватым.
   Да, он эгоист, и из чисто эгоистических целей возьмет девушку себе, свяжет узами Гименея, не ввязывая государственные органы в личные дела. Лика верит в Бога? Вот пусть Бог и станет их свидетелем, благословит и направит.
   Этот брак будет без брака.
   На этот раз Вадим заключит союз по законам и канонам церкви, и тем самым лишит сомнений Лику, себя - соперника. И будет считать, что женится первый раз. Единственный и последний. Ведь узы церковного союза не расторжимы. Кому, как не Лике это знать?
   И Егор не сможет воспрепятствовать, противодействовать.
   `Я заберу у тебя Лику и мы будем квиты, брат. А твои деньги станут козырем. Посмотрим, продашь ли ты свою любовь за пятьсот тысяч? '
  
   -- Ты чего это прогуливаешь? -- спросила Катерина, скидывая плащ. -- Ой, Маш, вы, что мамонта в шкаф запихивали? А он не входил, да? -- кивнула на сломанную дверцу прихожей.
   Маша хмуро смотрела на подругу, которая как обычно пришла некстати, и молчала, борясь с желанием отправить её в обратный путь.
   -- А что у вас тихо, как в склепе? -- озадачилась блондинка. -- Поссорились? Маш, ты, что такая кислая - кактус что ли, съела?
   Девушка развернулась и пошла к себе в комнату: не до шуток, прибауток.
   -- Что надо? -- села на диван.
   -- Здрас-сте! Сегодня суббота, дядька твой развлечения обещал, -- протянула Катерина.
   -- Опоздала. Шоу утром было. А сейчас штиль - все спят, нервы восстанавливают.
   -- А что случилось? -- осела в кресло, соображая, что клубы и казино отменяются. С таким видом, как у Маши в церковь, заупокойную служить, самое то.
   Грекова долго молчала, глядя на Катерину испытывающим взглядом, и не выдержала, рассказала все, что произошло, спеша излить тревогу и обиду.
   -- Я не понимаю отца, не понимаю мать. Она не верит, не допускает мысли об измене? Но это глупо! Как глупо держать Лику у нас! Зачем она нужна, зачем? Она только вносит разлад в нашу жизнь! -- возмущенно выдала в заключение.
   Катерина погладила пальчиком свои губы в раздумьях и спросила:
   -- А ты уверена, что Вероника Львовна не понимает? Может наоборот - очень даже понимает? Может все проще, хоть и неприятнее?
   -- О чем ты?
   -- Да не любит она твоего отца, вот ей и фиолетово: изменяет он - не изменяет. Семье его связь угождает? Он собрался уходить?
   -- Нет, не слышала, -- нахмурилась Маша.
   -- Вот! И что тогда беспокоится? И он, и его любовница на виду - очень мудро.
   -- Мать так же говорила, а я верила... Да глупо это! Как можно терпеть присутствие этой в нашем доме!
   -- Слушай, что ты на неё взъелась? -- озадачилась Катерина. -- Ну, трахается с твоим отцом - дальше что? Спасибо скажи - помогает ему утвердится, поднимает ... хм... статус, дарит веру в то, что он еще может. И вообще, дело, по-моему, не стоит и грамма волнений. Отец у вас все в дом несет? В дом. Не шубки норковые любовнице, а вам на расходы. Уходить не собирается, о вас заботится, а не о любовнице. Ну, пристроил её сюда, чтоб деньги официально платить, и периодически пользует, тихо, заметь, афиши не рассклеивая. И что в итоге? Рядовой случай! Вот беда-то! Давай поплачем еще.
   -- Ничего ты не понимаешь, Катя, -- сморщилась Маша и правда готовая заплакать.
   -- Да уж куда мне! Ну, давай реветь, ага! В этом деле главное повод найти, а это легко.
   -- Я запуталась, я ничего не понимаю, -- всхлипнула девушка.
   -- Давай разбираться, и если уж тебя эта история сильно беспокоит, искать выход, решение проблемы, а что выть-то? Ну, поплачешь, легче станет? Не-а, толку ноль для дела, а для лица одни убытки. Глаза опять же красные будут, веки отечные. Оно тебе надо, красоту свою портить?
   -- Какая красота, Катя?! -- возмутилась Маша. -- У нас в семье кошмар творится, а я о веках и глазах думать буду?!
   -- Не думай. Но и не реви! Просчитай варианты, разрули ситуацию, узнай все, а потом на здоровье плач хоть день и ночь.
   Маша вздохнула: её коробила циничность Катерины, но и в здравом уме она не могла ей отказать. Подруга говорила правильно - глупо сидеть и ныть, нужно действовать. Вот только - как?
   -- Чтобы ты на моем месте сделала?
   -- Да наплевала, пускай родители сами разбираются, -- пожала плечами. И скривилась, встретив осуждающий взгляд Маши. -- Да, шучу я, шучу. Разведку бы провела, чтоб самолично убедится, а не полагаться на гипотезу. Масса вариантов, между прочим. Смотри: Ярослав застукал отца. А как? Зашел в квартиру, увидел его портфель, куртку, услышал какие-то подозрительные звуки, а потом еще позвонил и убедился... В чем? В том, что телефон отца дома? А самого он видел? Нет. А отец в чем домой вернулся? В джемпере, да?
   -- В другой куртке, -- начала соображать Маша, к чему клонит Катерина.
   -- Во-от. В другой. А на фига? Мог бы и эту же одеть. И дипломат...
   -- Был с ним, когда он вернулся.
   -- Ну, приехал да забрал.
   -- Ты его оправдываешь?
   -- А зачем мне это? -- удивилась блондинка. -- Я реально смотрю на вещи и просчитываю возможные варианты. У тебя есть факты против?
   -- Нет.
   -- А за?
   -- Нет.
   -- Ага. Значит у нас на данный момент две версии: первая - Егор Аркадьевич говорит правду - он действительно опоздал, забыл и документы, и телефон дома. Вывод - изменить он не мог. Проверить легко - позвони кому-нибудь из его коллег и выясни где был босс с десяти утра до .. положит двенадцати. Второй вариант - твой папаня гений и виртуоз - прокрался, трахнулся, умчался и если б не случайность, что привела Ярослава домой, вы век ничего не узнали. Вывод: ну и не знайте дальше, спокойней спать будите. Он делает вид, что все хорошо и вы, делаете вид что ни сном не духом о его шашнях за вашими спиной. А ты, для дополнительного успокоения, и чисто - себя, потихоньку узнаешь у Лики где, почему, как. То есть планы на будущее, её отношение к происходящему...
   -- Да мне легче прибить полоумную, чем унижаться расспросами. Я вообще её знать не хочу!
   -- А что так? Подумай: ревнуешь, видишь в ней угрозу своему благополучию? Маминому? Боишься возможных перемен? Думаешь, она может увести отца?
   -- Лика? -- презрительно поморщилась девушка, и сникла. -- Не знаю. Она ущербная. Еще неделю назад я была уверена, что такая никому в принципе не нужна, а сейчас не знаю. Говорят подобное к подобному тянется... А ты знаешь, кто мужчинам нравится? Почему, например, отца к ней тянет? Не к нормальным, каких вон - море, а к этой убогой. Значит, ущербный? Или что-то в ней есть? А что? Может, мне тоже головой стукнутся, тогда пойму?.. И Вадим? То, что он защищает отца - понятно, но мне показалось, что он защищает и её. Лику! И если предположить, что отец действительно был на работе и просто забыл вещи, что не удивительно, учитывая что мы все проспали, значит... значит, Лика была не с ним, а?...
   -- Ага, -- кивнула блондинка. -- Третий вариант: она была с твоим заморским родственником.
   Маша замотала головой - бред! Убогая и респектабельный мужчина... Вздор!
   -- Да Вадим рядом с ней не сядет!
   -- А зачем садиться, если можно лечь? Сама сказала - у вас он не ночевал, а где?
   -- У него квартира на Невском...
   -- Нифига! А планировка?
   -- Да откуда я знаю? Ни разу не была, к дому подъезжали... Причем тут планировка?! Папа звонил Вадиму по городскому и трубку не брали. Позвонил на сотовый -- ответил.
   -- Оч-чень интересно, -- хихикнула Катя.
   -- Что ты хочешь сказать?
   -- Ничего. У нас три версии. Звони коллегам отца - одна версия отпадет. С двумя разобраться проще.
   Маша покосилась на подругу, подумала с минуту, взяла сотовый и узнала, что вчера почти до десяти отец гонял служащих, а потом отбыл в неизвестном направлении.
   -- Это что, получается? -- спросила Маша, пересказав услышанное.
   -- Остаются все версии.
   -- И Лика. Она - главная проблема. Факт её участия бесспорен.
   -- Ну?
   -- Гну! Я тебе сразу сказала - она во всем виновата! Убрать её, значит, избавится от проблем.
   -- От соперницы, -- уточнила Катерина и получила презрительный взгляд в ответ:
   -- Соперничать может лишь равная, а она никто! Тупое насекомое!
   -- Которое благополучно ловит мужчин на свою `тупость'. Ты её недооцениваешь - это твоя главная, стратегическая ошибка. Скажи честно - за что ты её ненавидишь?
   -- Да нужна она мне - ненавидеть еще, эмоции тратить! -- возмутилась Маша.
   -- Не обманывай себя...
   -- Да, отстань ты! Психолог нашлась!
   -- Ладно: моё дело предложить - ваше отказаться. Сиди дальше: плач от горя, скрипи зубами от ненависти, и думай гадости.
   -- Что ты хочешь, а? Я поделилась с тобой своей болью, как подруге рассказала, раскрыла семейную тайну, а ты в ответ под кожу лезешь!
   -- Не злись, я пытаюсь помочь.
   -- Спасибо! -- прошипела Маша.
   -- А будешь шипеть - обижусь! Ты головой думай, -- постучала себе по лбу. -- А эмоции за дверь выстави. Лика говоришь причина - так думай, как её убрать, а не впадай в меланхолию. Давай считать варианты...
   -- Опять?! -- разозлилась Маша.
   -- Опять! -- отрезала Катерина и с видом гениального мыслителя принялась загибать пальцы. -- Первый: виртуальный вариант - физическое устранение. Плюсы - надежно. Минусы - траты, нервы, огромная опасность либо в объятья милиции попасть, либо нарваться на болтунов-шантажистов. Плюс - муки совести, следствие и прочая абсолютно ненужная фигня. По сему его отметаем. Или ты хочешь из-за ненормальной за решеткой оказаться?
   -- Нет.
   -- Ага. Второй вариант: дружба народов, убогих и не очень. Сближения, откровения. Плюсы - масса: войдешь в доверие, будешь о ней все знать, значит, сможешь влиять и на Лику и на ситуацию. Опять же, если совесть у убогой не атрофировалась, встречи с отцом лучшей подруги станут не возможны.
   -- Ну, -- призадумалась Грекова. -- А минусы?
   -- Твое нежелание. Ненависть. Ты ж взглядом убиваешь, отпугиваешь потенциальную подругу.
   -- Я ей яд подсыплю...
   -- Но сначала лобзанья, и лишь потом финальный реквием, Сальери ты наша, -- хихикнула блондинка.
   Маша сжала кулаки, обдумывая - есть рациональное зерно в предложении Катерины, да права она - желания нет. Вернее есть, но прямо противоположное. Так и сорвалась бы, поехала прямо сейчас к Лике и придушила!... За что ж она её так ненавидит? За отца? За Вадима? Да не может он с дурочкой общее иметь в любых проявлениях! А отец?...
   Как он позеленел, услышав утверждение брата. Если б ничего у него с Ликой не было, стал бы он так переживать, за сердце хвататься? Конечно, нет!
   Тогда не понятно спокойствие матери. Не считает Лику соперницей или вообще ситуацию всерьез не воспринимает? Получается - Маше больше всех надо?
   Да! Потому что речь идет о её отце. И она обязана думать о нем, даже если не думает жена. Сколько мужчин уводят молодые нимфетки из семей? И что с ними потом случается? На десять процентов счастливых браков - девяносто несчастных. Отец болеет, у него сердце все чаще прихватывает. Уход за ним нужен, а эта разве ж его в состоянии обеспечить? Да и какая радость с дурой жить? Ей-то понятно - копейки считать перестанет, на мужа проблемы свои свесит, а отец - человек долга, будет разрываться меж Ликой и детьми, и совсем развалится от переживаний и стрессов. Да и им радости мало - мачеху -идиотку иметь и смотреть, как родная мать чахнет. И потом с деньгами трудности начнутся. Ярослав и сейчас коленца выкидывает, а что дальше будет? С компанией какой-нибудь свяжется и пойдет водка, наркотики, девочки...
   Нет, не даст Маша развалить семью, сломать их уклад, размеренную жизнь! И пусть матери плевать - она всю жизнь в своих иллюзиях плавает, отдельно от всех живет. А Маше не все равно и на себя, и на отца и на брата! И никому она не даст сломать им жизнь!
   -- Ладно, Катя, какой план?
   -- Для начала встретиться в неформальной обстановке. Поехали к домработнице. Адрес знаешь?
   -- Знаю. Но сегодня не поеду.
   -- Правильно, тебе с ролью защитницы угнетенных свыкнуться надо, маску добра и милосердия примерить. Успокоится! А завтра, вместе, к Лике, её по руку и куда-нибудь в кафе -мороженное или погулять просто. Разговорим её, прощупаем. Заодно я хоть посмотрю на вашу `причину всех бед', степень её мозгового сдвига определю. Может она ненормальная лишь в свете вашей предвзятости? А может имидж у нее такой - под дурочку косить. Короче, человек я недоверчивый, пока материальчик не пощупаю, сказать ничего не смогу: может атлас, может ситец, а может крепдешин.
   -- Интриганка ты Катя.
   -- Зови меня просто: мадам Помпадур, -- кокетливо повела глазками девушка. И хтхикнула. -- Лучше со спины заходить, чем в лоб бить. Отлететь может. Оно тебе надо? Ха, и мне. Вот и не возмущайся. Дядька объявиться, мне свисни. И вообще подумай: может на фиг её, Лику? Давай родственником заниматься. Он важнее.
   -- Нет, -- отрезала Маша. -- Мне эта тварь всю жизнь испортила! Я уже один раз остановилась, больше не стану.
   -- В кого ж ты такая мстительная? -- задумалась Катерина.
   -- Я не мстительная, я - справедливая.
   -- Угу. Вот как это теперь называется? Как скажешь...
  
   Пирог получился на славу. Света, радуясь выздоровлению подруги, резала хрустящую корочку, и с улыбкой посматривала на ожившую Лику, веселого Вадима. Они, как истинные влюбленные не спускали друг с друга нежных взглядов и держались за руки. Светлана не стала им мешать, отведала пирога, взяла с Лики клятву не забывать и звонить ей, заходить, а с Вадима - не обижать девушку, и отбыла домой.
   А Лика и Вадим, оставшись одни, занялись приятным ничего неделанием. Они веселились, шутили и дурачились, беззаботно и легко, как дети. Наслаждались покоем, умиротворением и обществом друг друга. Время застыло в стенах маленькой квартирки Цезаревых. И словно не было хлопотного утра, беспокойного дня и иных забот, кроме как, шалить и нежится, болтать о пустяках и целоваться.
   А ночью, слушая сонное дыхание девушки, Вадим решил твердо и безоговорочно, что будет делать.
   Цель стала ясна, сомнения ушли, колебания больше не занимали ум, и план действий вырисовался четко.
  
   Глава 14
  
   -- Подъем! Лика! -- вскочил Греков и начал натягивать брюки. Девушка приподняла голову, сонно уставилась на прыгающего на одной ноге Вадима, и рассмеялась:
   -- Ты похож на пингвина.
   -- Обзываетесь, девушка, ай-яй, -- шутливо попенял мужчина. -- А вы мадмуазель, похожи на лемура.
   Лика фыркнула, представив огромноглазое вечно полусонное животное, и уткнулась в подушку, сдерживая смех:
   -- Так, не спать! -- скомандовал Греков, подхватывая девушку с кровати вместе с одеялом.
   -- К-ви-и! -- взвизгнула она, пытаясь зацепиться за постельные принадлежности. Взгляд упал на неизменный будильник у дивана. 10.40. Всего или уже? Так долго она еще не спала.
   Вадим перевернул девушку лицом к себе и подхватил на руки.
   -- 10. 40! Кошмар! Не помню, чтоб так поздно вставала, -- сообщила она.
   -- Не могу похвастать тем же, -- понес девушку в ванную комнату.
   -- Мы проспали?
   -- Нет, мы всего лишь опаздываем.
   -- А куда?
   -- Умывайся, за завтраком расскажу. Ты как к яичнице с беконом относишься?-- поставил Лику на пол.
   -- Э-э-э... -- прикусила пальчик соображая. -- А какая она?
   -- Вкусная, -- рассмеялся Вадим, и вышел.
  
   Греков разлил кофе по чашкам, разложил яичницу по тарелкам, нарезал хлеб. Как раз вовремя - Лика привела себя в порядок, оделась и пришла в кухню. Села за стол, с восхищением глядя то на сервировку, то на Вадима.
   -- Ты сам, да? Какой ты хозяйственный, -- констатировала с гордостью.
   Вадим с улыбкой посмотрел на неё: приятно, когда хвалят даже за мелочь, восхищаются без особого повода. Поцеловал Лике ладонь в благодарность:
   -- Кушай.
   -- А ты?
   -- И я, -- посмотрел на наручные часы.
   -- Опаздываем? -- забеспокоилась девушка.
   -- Нет. Уже опоздали.
   -- Ой, как не хорошо...
   -- Нормально. Подождут, я уже предупредил, что задержимся, -- взялся за вилку и нож, отметив, что и Лика, оказывается, знает, как пользоваться приборами.
   -- Как вкусно, -- восхитилась, попробовав завтрак. -- Ты мастер, шеф-повар!.. А куда мы опоздали? И точно - мы?
   -- Точно. Нас ждут профессора, светила медицинских наук.
   -- Зачем? -- нахмурилась девушка.
   -- Мне не нравится, когда моя женщина болеет. Ты моя женщина?
   -- Твоя.
   -- Болеть нравится?
   -- Нет.
   -- Вот сейчас и решим этот вопрос, -- сунул в рот кусочек бекона.
   Лика сжала вилку, обдумывая его слова, предстоящую встречу с врачами. Вздохнула: сколько профессоров её уже смотрели? Сколько диагнозов ставили? Назначали лечение... А толк? Нет, ничего нового она не услышит, как и приятного. Но Вадиму видимо важно мнение специалистов, а не её слова.
   -- Хочешь убедиться, что я на самом деле ненормальная? -- спросила тихо, боясь взглянуть на него. Вадим понял её страх, отодвинул тарелку и взял руку девушки в свою ладонь:
   -- Посмотри на меня, малыш, -- попросил ласково. Лика несмело подняла голову, печально взглянула на мужчину. -- Ты нормальная. Запомни: ты абсолютно нормальная, -- внятно четко и внушительно заверил он. -- А все кто в этом сомневаются - ненормальны сами. Да, у тебя был тяжелый период в жизни, а ты девочка ранимая и тонкочувствующая, поэтому период восстановления несколько затянулся, но кто сказал, что это патология? Всего лишь особенность. Твоя.
   -- Но ведь я хожу на сеансы психотерапии к хорошим специалистам...
   -- Больше не ходишь. Теперь мы будем ходить вместе. К другим специалистам. Ты совершенно здорова психически, и не нуждаешься в особой терапии. В психокоррекции - да. Твои фобии угнетают не только тебя, но и меня. От них нужно избавится. А в остальном, -- Вадим нежно провел пальцами по щеке девушки. -- Главное - твое физическое здоровье. Им и займемся.
   -- Зачем тебе возится со мной?
   -- Я эгоист, -- улыбнулся он, и принялся за кофе. Лика недоуменно уставилась на мужчину:
   -- Ты не эгоист. Как ты можешь так говорить о себе...
   -- Могу.
   -- Но в чем проявляется эгоизм? Ты заботишься о других...
   -- О себе в первую очередь.
   -- Помогая мне? -- не могла взять в толк Лика.
   -- Да, малыш. Я хочу жить со здоровой женщиной, чтоб не беспокоится о ней, не насиловать её постоянными звонками и глупыми вопросами: а как ты? У тебя все хорошо? Голова не болит? Суставы не ноют, уши не отваливаются?
   -- Ты смеешься, -- растерялась девушка.
   -- Ничуть.
   -- Так ты везешь свою женщину на осмотр к специалистам?
   -- Именно. Свою любимую женщину, которой хочу предложить свою руку и сердце. Тебе, малыш, тебе мой недалекий лемур! -- рассмеялся Вадим, глядя, как вытягивается от изумления лицо Лики.
   -- Но я... Нет, Вадим, я не могу...За тебя?
   -- А вот это уже оскорбительно! Что значит: за тебя? Это намек на то, что со мной что-то не в порядке? Я кривой, косой на ум хромой и животом скорбный?
   -- Что ты, Вадим, нет, конечно...
   -- А-а, ну, то-то. А в остальном... Что собственно тебя смущает? Ты сама признала, что являешься моей женщиной. Я с тобой провожу дни и ночи, живу у тебя, ем, сплю. Значит у нас что?
   Лика хлопнула ресницами, пытаясь уследить за мыслью, открыла рот... и забыла, что хотела сказать. Она совершенно запуталась в логике мужчины.
   -- Правильно, -- ответил за неё Вадим. -- У нас гражданский брак. Уже.
   -- А-а-а, -- протянула Лика согласно, но так ничего и не поняла.
   Вадим пододвинул ей чашку с кофе:
   -- Пей, остывает. Кстати, по-моему, тебе кофе нельзя, так что давай-ка переходить на чай.
   -- Хорошо, -- кивнула девушка послушно: это пожелание она поняла и приняла. Да и зачем противится? Вадиму виднее.
   Через двадцать минут они покинули квартиру.
  
   В два часа дня в пустую квартиру наведались гости и никого не застав, расположились во дворе, на дальней скамейке, в ожидании, как в засаде. Шло время, но Лики не было.
   Маша покачивала ногой от нетерпения и хмурила брови, не сводя глаз с арки, ведущей к дому. Катя разглядывала свои ноготки, вздыхая от скуки.
   -- Сколько можно-то? Час уже ждем.
   -- Двадцать минут от силы, -- буркнула Маша.
   -- Да? -- изумилась блондинка. -- А почему я тогда замерзла?
   Грекова покосилась на подругу: пышная шевелюра, украшенная заколкой со стразами, кокетливый газовый шарфик, кожаный кардиган, узкая полоска материи, как намек на присутствие юбки, тонкие колготки и полусапожки на убийственном каблуке. И она еще спрашивает: почему замерзла?
   -- Странно, что не примерзла. Ягодицами к дереву.
   -- Я, между прочим, гулять собралась, а не на лавке сидеть, -- надулась Катерина.
   -- Потерпи. Я Лику знаю: магазин -- максимум, куда она может пойти, а если учесть ее финансовое положение, то ждать нам осталось недолго.
   -- А если она с мальчиком в кино пошла? Или к подруге на торжество? Или на богемную тусовку? Не все ж такие идиотки как мы, выходной на лицезрение детской песочницы тратить.
   -- Не говори ерунды! Лика и мальчик - понятия несовместимые, как ты и кандидатская. К подруге она может пойти только за спичками, а тусоваться лишь с пенсионерками в молочном отделе.
   -- Не слабо, -- хмыкнула Рябинина. -- Неужели все так запущенно?
   -- Поверь.
   -- Надо же, кого только мир не рождает, -- усмехнулась Катерина и, заприметив знакомую машину, въезжающую во двор, ткнула пальчиком, призывая к вниманию подругу. -- У меня галлюцинация или это порше твоего родственника?
   Маша с каменным лицом смотрела на машину и молчала. Нет, она могла сказать много чего, но не связно и преимущественно - не литературно. В голове образовалась каша из мыслей, и закипела, подогретая эмоциями.
   В это время машина остановилась на площадке у подъезда, и из нее вышел Вадим. Обошел, открыл дверцу и помог выйти Лике. Приобнял, нежно поцеловал и что-то с улыбкой стал говорить девушке. Та слушала его, кивая, потом рассмеялась. И Вадим в ответ.
   Им явно было хорошо вместе, и сомнений у Маши не оставалось - они любовники.
   Рябинина открыла рот, покосилась на подругу, сидящую с убитым видом, и закрыла его: говорить смысла не было, и слепой бы узрел сияние влюбленных глаз парочки.
   Вадим подхватил Лику на руки, закружил, смеясь, и понес в подъезд. Бухнула дверь. Во дворе снова стало тихо.
   -- Накрылась Швеция, -- протянула Катя, не особо печалясь. -- Но говорят, все, что не делается - к лучшему. А и, правда, на фига тебе грех кровосмешения на душу брать - с родным дядькой связываться? Что хорошего? Дети уродами родятся, с церковью и родителями неприятности...
   -- Замолчи! -- грубо оборвала ее Маша. Встала и, словно решила сбежать от увиденного, рванула вон со двора. Вылетела к дороге и махнула рукой, останавливая такси. Бухнулась на сиденье и укатила, не попрощавшись с подругой.
   Рябинина, смертельно обидевшись за то, решила вычеркнуть ее из своей жизни и памяти, направилась в противоположную сторону, мысленно сообщая Грековой все, что о ней думает. Однако печали хватило метров на двадцать -- блондинка достала сотовый и набрала номер знакомого, не обремененного как семейными, так и любыми другими проблемами, мужчины.
   Выходной еще в самом разгаре, и нужно провести его максимально плодотворно.
  
  
   Вадим сначала заметил блондинку, а потом Машу и насторожился, но виду не подал. Занёс Лику в подъезд и отпустил на лестничном марше. Девушка пошла вверх, то и дело оборачиваясь и поглядывая с улыбкой на Вадима. Тот медленно шел за ней, сохраняя ответную улыбку на губах, и думал: к чему во дворе Ликиного дома объявилась Маша? И явно скрывалась, заняв неприметную позицию, на лавке в самом дальнем углу. Одно не учла - яркость своей подруги, которую не заметить было невозможно.
   Вадим остановился и оперся на перила, поглядывая на Лику: похоже придется вызывать мальчиков Уварова, чтоб присматривали за ней негласно и всяких там блондинок, брюнеток до подхода к телу девушки убирали. И работу Лике придется бросить.
   -- Малыш, ты не хочешь уволиться?
   -- Не-ет, -- остановилась, удивленно воззрившись на мужчину.
   -- Жаль, -- заметил, поднимаясь к ней, обнял, пропел. -- `Я хочу быть с тобой, я так хочу быть с тобой, и я буду с тобой'.
   Лика закивала:
   -- Я буду с тобой.
   -- Но работу не оставишь?
   Девушка загрустила: неужели Вадим сам не понимает?
   -- Ладно, малыш, пойдем, дома решим, -- и пошел вверх. Лика с тоской посмотрела ему в спину и поплелась следом:
   -- Я... я уйду, -- решилась. -- Если тебе нужно, если тебе будет спокойней...
   И вздохнула.
   Вадим остановился у дверей, кивнул: открывай. И спросил:
   -- Завтра к Грековым идешь?
   Лика кивнула, пряча виноватый взгляд. Открыла дверь.
   -- Давай так малышка, завтра ты отпрашиваешься в отпуск. Хорошо?
   -- Да, -- улыбнулась облегченно: все-таки Вадим удивительно чуткий человек! -- Так и сделаю.
  
  
   Маша вошла в квартиру и с треском захлопнула дверь, вымещая на ней свою обиду. В коридор туту же выглянула Вероника Львовна:
   -- Машенька, что за манеры?
   Девушка исподлобья уставилась на мать, еще силясь сдержатся, промолчать, а внутри клокотала ярость, ненависть ко всем от Лики до матери, и отражалась во взгляде.
   Женщина отступила на шаг, боясь, что дочь кинется на неё.
   -- Что случилось? Что ты смотришь на меня, как на врага? Что с тобой Маша?
   -- Лика, -- выдавила та.
   -- Что опять Лика?
   -- Не говори мне, что эта дрянь, появится завтра у нас в квартире.
   -- А кто будет убирать?...
   -- Убирать?!...Ты... ты... -- Машу перекосило от злости и непонимания, затрясло. -- Ты серьезно примешь ее завтра, после всего?! Как ты можешь?... Нет, объясни мне, как ты можешь пускать ее в наш дом?!
   -- Успокойся, Маша, -- испугалась уже за дочь женщина.
   -- А-а! Успокойся! А как?! А-а, может выпить снотворное, как это делаешь ты, и все будет ровно, и на все будет горизонтально?!! -- сорвалась на крик девушка. -- Ты ослепла?! Ты не видишь, что происходит?!
   -- Маша перестань кричать и вести себя как истеричка!
   -- Да лучше быть истеричкой, чем амебой как ты!! Тебе же на все, на все плевать!! На мужа, на меня, на сына!.. А что ты вообще вылезла? Живи там, в своем домике -кухне! А Лика пусть живет здесь, трахается с твоим мужем, со всеми кто придет в гости!...
   -- Что за крики? -- спросил Егор Аркадьевич, выглянув в коридор. -- Что происходит?
   -- Объясни ему?! Скажи, что завтра Лика снова придет сюда и займет твое место, потому что ты не против!! Пусть он не стесняется!
   -- Ты, по какому праву кричишь на мать?! -- возмутился мужчина. -- Это что такое?! Эпидемия сумасшествия? Один кидается на отца, другая кричит на мать... Вы как себя чувствуете, а, деточки?!
   -- Отвратительно! Смотрим на вас и радуемся! Ты с этой, а матери все равно. А может вы договорились меж собой, а нас забыли поставить в известность? А может ваша дор-рагая Ликуся не домработница, а гетера? Обычная шлюха по вызову?! И следующий сеанс завтра?!! Так вот слушайте - если эта дрянь появится здесь, если она вообще хоть раз появится в нашем доме, я уйду!
   -- Ты не мала еще ультиматумы родителям предъявлять? -- спросил Егор. Маша молча скинула пальто и пошла к себе. Остановилась у двери в свою комнату и громко объявила:
   -- Я объявляю бойкот!!
   -- Вот до чего дожили! -- указал Греков ладонью на закрывшиеся за дочерью двери. -- Вот твое воспитание: самостоятельность, самостоятельность и еще раз самостоятельность. Самовольство! Вырастила эгоистов!
   -- Не смей повышать на меня голос! -- прошипела Вероника. -- Это не я, а ты! Ты и твой брат! Как он появился - все кувырком пошло! А еще твоя протеже. Твое непонятное, подозрительное упрямство оставить ее у нас.
   -- Ты сама согласилась с моими доводами: Маша должна была получить урок! Впрочем, я знаю истинную причину твоего согласия: дешевая рабсила! Ты же не найдешь домработницу за ту сумму, что выдаешь Лике...
   -- Да! Взаимовыгодна: ты хотел устроить ее - пожалуйста, но с какой радости я должна терпеть эту дурочку в своем доме? Урок Маше? Издевательство над ребенком! Садизм! Ты сам виноват в том, что она совершила. Своим поведением, отвратительным отношением к семье, прежде всего! Но наказал за то дочь! Глупую девочку, что пыталась защитить себя и родных! Ты не понял этого, возвел в степень преступления...
   -- Что ты говоришь? Нет, ты слышишь, что ты говоришь? Кого ты пытаешься защитить, оправдать? Если ты считала садизмом мою попытку наказать и научить Машу, приведя к нам несчастную, что стала жертвой ее эскапады, то почему же ты не воспротивилась? Приняла? Да потому что тебе это было выгодно! Тебе! А если что - все можно свалить на меня... Ты вносишь разлад в семью, именно ты! Ты не женщина - ты гарпия, бездушная машина! И Лика тут ни причем, и Вадим - они лишь повод объяснить окружающим, оправдать свое равнодушие к нам! Ты же ненавидишь всех нас: и меня, и детей, тем более Вадима! Думаешь это не видно? Думаешь хорошо скрываешь? Нет, милая моя женушка - видно! Да я задыхаюсь от миазмов твоей ненависти, и давно бы ушел, если б не дети. Во что бы они превратились, оставь я их? Ни тепла, ни любви - расчет, амбиции, хитрость и ложь, ложь, ложь!!
   Вероника молча смотрела на мужа и могла бы возразить, но впервые не хотела:
   -- Ты и сам немногим отличаешься от меня, -- бросила тихо, и ушла на кухню, плотно прикрыла дверь.
   Егор постоял, обдумывая слова жены, и потерянно кивнул:
   -- Да, к сожалению, ты права.
   И ему вдруг стало до омерзения противного самого себя, глупого, пустого человечка положившего жизнь на фальшивый антураж благополучия. Ради него он шел, ломал и ломался, но лишь терял и других и себя, ничего не приобретая кроме пустоты в душе, горечи и пессимизма.
   Зачем он предал Ольгу, зачем продал ее за статус и обеспеченность? И Ольгу ли - скорей себя. Отказался не от нее - от себя. А ради чего - призрачного счастья? Будущего, в котором он богат, всесилен и легко справляется с любой задачей, помогает двум семьям одновременно, ничуть не напрягаясь. Но будущее его обмануло - вот оно - безрадостное, плачевное. И нет в нем Олечки, и нет всесильного Егора. Все давно рухнуло. Но как не хотелось в это верить, понимать и принимать. Ведь нет сил начинать все сначала, и смысла нет жить так дальше. Ради кого? Веры, что ненавидела его с первого дня совместной жизни? Детей, что ненавидят его не меньше за тот придуманный грех, что он сам не мог развенчать? Кругом он виноват. Но кому и какими словами объяснить, что он хотел лишь добра, простого самого обычного счастья, тепла и покоя? А оно оказалось иллюзией, ради которой он выстроил целую систему лжи, и запутался в ней, как в паутине. Можно все рассказать, покаяться... Но есть ли в том смысл? Поймут ли его дети? Вера? Конечно, нет - возненавидят еще больше, и будут плевать в него и гнать как Иуду. Ждет его в этом случае безрадостная старость в одиночестве...
   Впрочем, у него еще есть Лика, добрая бесхитростная девочка, способная понять и простить самого Дьявола.
   Она выросла ангелом вопреки всем трудностям и бедам, что они с матерью претерпели. И не жаловались, не просили помощи, не осуждали.
   Как так получилось, что две девочки, почти ровесницы, выросли настолько разными? Гены? Обстановка? Окружение?
   Не все ли равно? Сейчас уже ничего не исправить, не изменить.
   Но не стоит опускать руки и впадать в уныние - жизнь еще не кончилась, и все может наладиться, выправится. Он еще не стар, и Вадим поможет. Да, да - все будет хорошо, и будут деньги, и будет его власть над детьми и Верой и будет счастливое будущее - устроенность, благополучие, уважение.
   Егор поморщился от тупой ноющей боли в сердце и ушел в спальню, прилег на кровать, положив валидол под язык.
   Страшно умирать одному, еще страшнее оглядываться на свою жизнь, видеть последствия своих поступков. Поэтому и не стоит. Тем более он еще жив, следовательно, рано хоронить надежду. Все еще будет, получится. Главное думать как прежде о будущем, о завтра и послезавтра, в котором он найдет, наконец, покой и оправдание всему совершенному. И успокоит совесть и загладит вину. Завтра. Оно уже скоро.
   Нужно лишь пережить сегодня...
  
   Маша упала на диван и разревелась в подушку, кусая ее от бессилия: что делать? Почему? За что? Как? Вопросы, вопросы, и каждый что тупик - ни ответов, ни просветов. Любила отца как кумира, а он оказался обычным бабником. Влюбилась в его брата, и того увели. И везде один камень преткновения - Лика! И что в ней, кто она?! Что ж они на неё как осы на сладкое слетаются? Ведь дура - дурой, убожество недалекое, примитив, а мужчины один другого лучше роем вокруг вьются!
   Может в неадекватности и изюминка, привлекающая достойных кандидатов в любовники, мужья?
   А может тоже стукнуться?
   Роль олигофренки освоить?
   А может она что-то не понимает? Ходит по кругу и потому не видит выхода?
   Маша оттерла слезы и задумалась: она всегда воспринимала Лику либо в штыки либо индифферентно. Сначала она была ее врагом, а потом стала полоумной не стоящей и капли внимания. Есть и есть, что комод в родительской спальне. Тоже раздражает, но лишь когда на глаза попадает.
   А если пойти от обратного, по Катерининой схеме - подружится? Задавить предвзятость, обиды и сблизится с психичкой? И если не убрать потом Лику, то хотя бы понять для себя, что в ней привлекательного? Чем она покупает таких мужчин как отец и Вадим? Не юнцов и прощелыг, не корыстолюбцев и пустобрехов - состоявшихся мужчин - истинных, почти идеальных.
   Но сможет ли она сблизится с Ликой? Хватит ли сил сдерживать себя и терпеть её?
   Катерину же терпит? Понимает даже иногда, и завороты ее принимает. А она тоже экземпляр неоднозначный. Трудно и не всеми переносимый.
   Нет, а что? Почему бы не сыграть роль Далилы или Сальери? А заодно научится, понять для себя, то что никак не желает сложится в голове, найти место в сфере логики.
   Действительно - все лучше пытаться, стремиться, действовать, чем плакать стенать и жаловаться. Это она всегда успеет. Жизнь длинная - не научится Маша разбив голову об один угол, так обязательно на второй наткнется с тем же успехом, так и будет в кровь биться пока шишек не набьет, или не научится те углы обходить.
   Что ж - решено. Долой слезы, здравствуй актерский тренинг!
  
   Вероника металась по кухне. Ее душили слезы и хотелось завыть и кого-нибудь задушить, а лучше всех разом -- Егора, что двадцать лет пинал и плевал на нее. Мать - предательницу, святошу новоявленную. Вадима, что как Троянский конь появился в их доме и разрушил видимость благополучия, пусть фальшивку, но привычную и спасительную. Взбудоражил детей, что сначала служили Веронике гарантией сохранения семьи, связывали и привязывали Егора, а потом стали камнем на шее, забором меж ней, затхлым миром семейных будней и иным, красочным миром свободы. И не перепрыгнуть, не обойти, не отодвинуть тот забор.
   Что же делать?
   Кто виноват?
   Сколько раз она задавала себе эти вопросы?
   И вспомнилось ей, как мать, Аделаида Павловна Шехова, узнав про низкий поступок внучки, пришла на кухню, где билась в рыданьях Вероника, задавая те же вопросы, и с маху опустила на стол том Достоевского. Преступление и наказание - красовалось на обложке. На немой вопрос Веры мать ткнула пальцем в книгу:
   -- Преступления без наказания не бывает! Дети несут ответственность за грехи родителей!
   Так первый раз за долгие годы мать дала понять, что знает кто перед ней, чем очень сильно испугала женщину.
  
   Вера поежилась и достала коньяк. Глотнула и всхлипнула: Ведь мать сама этого хотела, в чем же обвиняла?! Как могла?!
   Верка и она - вот кто искалечил ее жизнь. Одна своим авторитетом и добром, другая своей правильностью, нудной философией о чистоте и честности - отвратительно скучной, сгубившей в итоге свою хозяйку.
   А еще Вадим: горячий, даже горячечный в своей иступленной любви.
  
   22 года назад
   Она и знать его не хотела. Ей нравился Вениамин - свое будущее с ним.
   Если б не Верка со своей глупой философией, нудными проповедями, давно б бросила Вадима. Однако слова сестры давали свои всходы, и Ира боялась ошибиться, сделав ставки не на того.
   `Выходи за Зверева' - говорила мать. Мудрая женщина все рассчитала, проанализировала, и знала, на что толкает дочь: `Вениамин далеко пойдет. У него прекрасное будущее, а значит и у тебя. Он, конечно невзрачен, но его интеллект заменяет красоту лица. Он даст тебе больше, чем симпатичный Вадим. Зверев будет дипломатом, а ты, женой дипломата. Будешь жить за рубежом: салоны, бутики, знаменитости. А что тебя ждет с Грековым? Зарплата - крохи. Будущее серое. Любовь пройдет, разочарование раздавит тебя. Молодость не вечна, а с Вадимом она пройдет незаметно. Он никто, и останется им. Его устраивает жизнь плебея, на уровне принеси-подай. Хочешь стать женой обывателя? Познать нищету и неустроенность? Посмотри, как они живут? Нет, я ничего не имею против Грековых. Егор, например, весьма перспективен, и мы не против взять его в нашу семью, но Вадим другой. Его цели слишком низменны. Амбиций нет, хватки тоже. Он даже не желает учиться дальше. Да, внешне он много приятней Вениамина, но милая моя, красота понятие относительное. Когда изо дня в день ты будешь есть макароны, и лишь мечтать о деликатесах, когда у тебя не будет денег, чтоб купить красивое платье, журнал мод или сходить в салон, тебе будет все равно на привлекательную внешность мужа. Ты потеряешь себя, загубишь. Вениамин приемлемая партия. Его некая несуразность оттенит твою красоту, его связи и состояние сохранит твою молодость, живость ума. Ты будешь блистать, а не прозябать'.
   Ира согласно кивала. Её воображение уже мчалось в Парижские бутики. Там она выбирала себе нижнее белье, наряды, манто, шубки, драгоценности, потом летела в Канны на кинофестиваль. Обнималась с кинозвездами, дарила воздушные поцелуи элегантным мужчинам, танцевала с консулами, выслушивала комплименты от президента США, короля Марокко, сплетничала со светскими леди и советовала принцессе Диане, что ей надеть к ленчу.
   `Все это сказка', -- возвращала ее на землю Вера: `жизнь прозаичней. Венька тупой как баобаб и кроме рогов никаких иных регалий не получит. Вы с ним смотритесь, как Крокодил Гена с Дюймовочкой. Бутики, рауты, светская жизнь жены дипломата - замок на песке. Скорей всего пошлют твоего Веньку даже не в Намибию, а куда-нибудь в Тьмутаракань и будешь там от скуки умирать, клопов в номере считать, да муженька пилить. В итоге ты налево пойдешь, он направо и либо расстанетесь, либо загрызете друг друга. Вадим другой. И он любит тебя, пойми. По настоящему - любит. Дура ты если не понимаешь, какое это счастье! Подарок судьбы, удача. Шанс один из тысячи прожить жизнь не просто любящей - любимой! Да он ради тебя второй БАМ построит, любую твою глупость простит, под поезд за тебя ляжет, закроет от всех бед. Ты за-мужем будешь! А представь, ты его кинешь. Да Вадим повеситься от горя. Он же дня без тебя прожить не может. Ты для него все равно, что святыня.
   Смотри, потом поздно будет, если сейчас не поймешь - своими руками собственное счастье сломаешь. Потом лишь себя вини, что жизнь не удалась, что хорошего парня в петлю толкнула. Всю жизнь каяться будешь, плевки в душу получать! Не простят тебе, нет. Такое не прощают'.
   Тьфу, пророчица! Вот и ест, и ест Иру, под кожу лезет со своими проповедями. Совесть ходячая!
   -- Да отстань ты!
   -- Я-то отстану, потом не сетуй. Себе жизнь ломаешь, твое дело, а Вадиму - не смей. Не заслужил он такой подлости. А ты, повторяю - дура. Не встречала еще подонков. Не знаешь, как они бить умеют, подличать, врать и предавать. Не знаешь ты еще, что такое боль. Не ведаешь разницы меж тем, когда тебя любят и используют! Не знаешь, какое это горе любить безответно...
   Говорила с таким знанием дела, что Ира заподозрила неладное в отношениях меж сестрой и Егором. Спрашивать же Веру о причине столь странных нот в голосе и частых слезах, грусти в глазах, было бесполезно. Она просто замыкалась, и либо резко меняла тему разговора, либо покидала собеседницу. Поэтому Ира решила проверить свои подозрения старым способом - слежкой. А почему нет? Для удовлетворения любопытства любые средства хороши. А чужие секреты, если их удается раскрыть, хороший аргумент в любом деле. Знаешь секрет, имеешь ключ к человеку. А в данном случае у нее в руках будет ключ сразу от трех дверей - очень близких людей. Да на этом такое устроить можно, что душе жарко становится!
   Ира не жалела времени: взяла справку, изобразив тяжелобольную, и освободившись таким образом от занятий в институте, с утра до ночи висела на хвосте Егора. Правда приходилось отрываться от увлекательного занятия и встречаться с настырным Вадимом, чтоб тот не заподозрил плохого.
   Ох, как он ей со своей любовью надоел! Вот и зудит, и нудит, как пульпит! А толку - пшик! Работяга, одно слово. Руки грубыми стали, пахнет от него чем-то то ли мазутом, то ли железом. И все ноет - давай поженимся. А смысл? Зарплата - говорить смешно. Да она за неделю больше тратит, чем он за месяц зарабатывает! А одевается как? Идти рядом стыдно, и не скажешь - тут же обижается. Нет, и почему он не похож на Егора? Они вон с Верой - один в один, характеры только разные. А Грековы, что внешне, что внутренне - ничего общего. Егор высокий, стройный, одевается с лоском, вести себя умеет, знает, что и кому сказать. Крутится опять же - и фарцует по-тихому и с отцом какие-то делишки обтяпывает, и матери презенты, чтоб ее благорасположение к себе поддержать, подкидывает. С Веркой ненавязчив.
   Умеет парень золотую середину в отношениях держать: не навязываться, но и не отстраняться. Рассуждает как мужчина, а не пацан... Вадим совсем другой, слишком горячий, прямолинейный, что на уме - то и на языке, недальновиден совершенно, сегодняшним днем живет, а о будущем и не думает. Нет, не нужен ей такой муж. Права мама - засохнет она с работягой, опустится. Зачем свою жизнь губить. Из-за любви? Вот еще! Сколько ее впереди? Море, океан! Да ей еще такие мужчины в любви будут признаваться, что Верка лопнет от зависти!
   Решено выйдет замуж за Веньку. Он ей подходит: телок - телком, что хочешь с ним делай, как хочешь, крути. Две недели уже не встречаются и никаких хлопот. Позвонит, проскрипит в трубку: `Здравствуй, Ирочка. Как здоровьице? Горлышко? Ах, сочувствую. Ну, лечись, лечись'. Молодец! С пониманием к болезной, не то, что Вадим. Домой, наверное, со смены не заходит, сразу под её окна на дежурство заступает. Убирать его как-то надо, совсем, а то ведь всю биографию ей попортит любовью своей неземной. Тупой и слепой!
   Только вот как это сделать?
   Стрелец подсказал - Мефистофель. Пришел к Маринке в институт за долгом, и пока та от него тайными тропами уходила, Ира ему навстречу пошла - отвлекла. Тот против ничего не имел с подружкой верного друга поговорить. Сначала: `Как дела да как учеба?' А потом напрямую заговорил.
   -- Зачем такой красавице работяга? А, Ирочка? Что тебе Вадим? Может, бросишь, к нам присоединишься - компания хорошая, веселая, найдем как да чем такую дивчину развлечь.
   -- Да слышала я, чем вы увлекаетесь и как потом развлекаетесь.
   -- От Маринки, что ли?
   -- Ага.
   -- Не верь! -- мотнул головой. -- У нас компания честная, правильная. А Маринка - промокашка, ей обмануть, что в карты смухлевать - одинаково. Женщины разные бывают. Ты ж не такая? Ты у нас тоже вроде правильная... -- и улыбнулся хитро. -- Взяла парня на кукан и держишь, так что она света за твоей юбкой не видит. А ведь не нужен он тебе. Слышал я на Вениамина Зверева у тебя виды. Крутишь, газель ты наша?
   -- А ты пол сменил? Сплети, как женщина собираешь? Накормить ими Вадима не пытался?
   Парень оглядел девушку пронзительным взглядом:
   -- Крутишь. Говорил я ему не раз, что ты вертихвостка та еще.
   -- А он не верит, да? -- хохотнула. -- А ты расстроился? За себя или за друга?
   -- Смешно? Знаю я, таких, как ты: на вид скромницы, барышни высокородные, а на деле... -- сплюнул на землю, выказывая презрение. -- Только сильно большого ты мнения о себе. Не промахнись, солнышко... А хочешь я тебе с Венькой помогу?
   -- С каким? Выдумываешь все.
   -- Да ладно, мне-то не крути, я Веньку каждые выходные вижу, как тебя сейчас.
   -- И что? -- насторожилась Ирина, соображая как бы из скользкого, как угорь Стрельцова информацию о Звереве выпытать: что он о ней думает, что планирует?
   -- Есть одно чудодейственное средство быстро женить на себе.
   -- Как это?
   -- Просто, Ирочка-лапочка. Хватаешь своего Веньку, тащишь на фуршет, поишь всем подряд, чтоб без ума да разума на тебя забрался, а после либо в ЗАГС, либо к ментам.
   -- Почему в милицию?
   -- Срок за изнасилование мотать! -- хохотнул, хитро поглядывая на девушку - поймалась куколка?
   -- Так если по собственной воле - за что садить?
   -- А кто кроме вас двоих знает - по чьей воле? Усекла? Не захочет сразу жениться - на нары его голубка, а там его быстро в ум введут. Через пару месяцев он и женится, и еще в ножки кланяться будет, что не сгубила ты ему жизнь, оставив на потеху заключенным.
   `Жизнь-то нет, а карьеру - да. И зачем он мне без неё'? -- призадумалась Шехова. И пришла идея в голову: а если поменять местами Вадима и Вениамина? И пока тот будет под следствием, окрутить этого!
   -- Да разве выпускают из-под следствия? -- протянула, не глядя на Александра.
   -- Отпускают, если заяву заберешь. Показания-то твои, как корова - что хочешь с ними то и делай. Вы ж бабы народ капризный. Что с вас взять?
   -- Не жалко Веньку?
   -- Его - не-а. Вадима жалко. Свихнулся совсем на тебе, а ты и рада - мозги ему пудришь... Доведешь до могилы хорошего пацана, сам тебе голову отверну.
   -- Ох, страшный какой! А вот пожалуюсь на тебя Вадиму, что делать будешь?
   -- Ха! Испугала! Ты сначала докажи, что я вообще здесь присутствую, с тобой разговариваю. У меня десяток свидетелей, что я в данный момент на другом конце города. Так что - облом, черешенка!
   -- Хитрый ты, -- то ли удивилась, то ли восхитилась Ирина. Подумала и улыбнувшись заявила. -- Значит дорог тебе друг? Печешься о нем? А помоги и ему и мне? Давай его с Мариной познакомим? Она девушка интересная и от Вадима не откажется, столкнем их, а там глядишь, дружба да любовь завяжется.
   Стрельцов насторожился, недоверчиво посматривая на хитрющую улыбку Ирины.
   -- Подумаю, -- бросил, стремясь покинуть ее общество. И все думал: как Вадим истинную суть своей любимой не видит? Ослеп что ли, правда? Змея ведь, в чистом виде анаконда!
  
   Стрелец подкинул ей идею, что не составило труда воплотить в жизнь. Достаточно было опутать Марину долгами, а Егора прижать, вытащив козырь - любовницу-Оленьку, из рукава.
   И все сложилось и воплотилось, шло по плану.
   Одно не получалось - склонить Вениамина к браку. Парень или играл роль дурочка или действительно таковым являлся. И мастерски уходил в стороны с зыбких тем бракосочетания. А потом и вовсе стал отдалятся от Ирины, неделями пропадать, звонки игнорировать.
   Время шло. Марина впадала в панику, попав под пресс правосудия, родителей, Стрельцова, и грозила сорваться, рассказать правду, подставив и себя, и Ирину. А та уже жалела, что связалась с истеричкой, как жалела, что склонила отца на помощь Грекову пойдя на поводу внушений сестры.
   Лев Михайлович, человек старой партийной закалки, всегда все делал основательно и если брался за что, промахов не имел. Вскоре всем стало ясно - Вадим выйдет в любом случае - добились.
   Пришло время запаниковать и Ирине.
   Кругом она запуталась: деньги своровала, чтоб от Марины на время отвязаться, успокоить подачкой. Да толк: от одной пары глаз только и откупилась, а сколько неподкупных пристально за ней следят, ждут малейшей оплошности, неверного шага? Стрельцов, словно приняв караул у дружка своего, Грекова, дежурит под окнами, ходит за ней, нервируя одним видом, и смотрит, смотрит, как коршун за дичью. Понял он, по чьему сценарию Ирина сработала, и напоминал -- час расплаты близок, черешенка. Ой, близок...
   Егор не то, что с ней не разговаривал - в упор не видел.
   Ира дрожала день и ночь, боясь, что он проговорится Веронике, и та ужаснется, примется стыдить сестру, читать мораль, и в пылу обычных для нее приступов благородства, поведает о не лицеприятном поступке Ирины родителям. Учитывая характер отца нетрудно просчитать, что ее ждет и, что он будет делать - в порыве праведного гнева потащит дочь к следователю, устроит очную ставку с Вадимом и Мариной, заставит признаться во всем и покаяться прилюдно.
   Ирина всхлипывала по ночам, представляя жуткую картину разоблачения. Вадима, что наверняка убьет ее, узнав, что попал за решетку стараниями любимой. Соседей, однокурсников, что будут плевать ей в след. Из института наверняка выгонят, Зверев порвет всякие отношения, родители проклянут, милиция заведет на нее дело...
   Но она еще цеплялась за Вениамина, еще надеялась выиграть, хоть и видела тщетность своих надежд.
   Развязка была неожиданной и страшной.
   В тот день все разошлись по своим делам. Первой исчезла из квартиры Вера, потом родители отбыли на званый обед, в гости. Ирина поехала к Вениамину, чтоб потребовать внятный ответ, вытрясти его, если нужно. И узнала, что он женился накануне, на какой-то тихоне, невзрачной пигалице со своего потока.
   В полнейшем отупении, раздавленная, потрясенная, потерявшая все, Ира ползла домой. Она тщетно пыталась найти ответы на вопросы: как теперь жить и что делать? И плакала, не видя выхода из тупика, и не замечала слез, как не находила ответов.
   Зашла в квартиру, не понимая, что пришла домой. На автомате, как во сне, дошла до своей комнаты и замерла, тупо разглядывая ступни, висящие в метре от пола. Подняла взгляд и увидела свое посиневшее, искаженное лицо. Что-то щелкнуло в голове, когда до Иры дошло что это не она, а Вера висит в петле под люстрой. Ее родная сестра, близняшка, Вера, Верочка...
   -- А-а-а... А-а! А-а-а!! -- рухнула, закричав, обезумев то ли от горя, то ли от пережитого за прошедшие месяцы напряжения. Ее закрутило, закачало из стороны в сторону с воем и стонами. -- А-а-а!! А-а-а!... А-а-а...
   И не было слов, она словно забыла их, словно не знала вовсе. И лишь звуки какие-то, звериные вопли рвались из горла, оглушая.
   -- Мама! -- воскликнул кто-то. А потом схватил за плечи, затряс ее. -- Очнись, Вера, очнись, пойдем.
   Куда? Зачем? Кто ты? -- нахмурилась Ирина, не переставая выть и рассматривать лицо женщины. И дошло: `Марина'. И удивило: `почему она назвала меня - Вера?'
   -- Я Вероника? -- прошептали губы. -- Я - Вера.
  
   Так она стала Верой. Как в горячечном бреду решив занять место умершей и прожить ее жизнь, перечеркнув свою. Уйти от расплаты, начать все с начала, стать примерной женой, матерью.
   У Иры ничего не осталось: ни любимого, ни жениха, ни возможности выбраться без потерь из истории, что сама режиссировала по невольному сценарию Стрельцова.
   У Веры же был Егор, любовь родителей, уважение однокурсников, перспективы и целая жизнь впереди.
   Постепенно приходя в себя Вера-Ира все больше убеждалась что поступила правильно, заявив права на имя и жизнь покойницы и тем самым избежав ответа за содеянное. И словно подтверждая ее решение, родители отстояли тело самоубийцы от вскрытия и тщательной экспертизы. Было проведено быстрое и тактичное следствие, которое утвердило акт добровольного суицида по причине тяжелого психического потрясения в связи с преступлением жениха. Тут же были найдены подтверждения данной версии: неадекватность поведения в последнее время, нервозность, замкнутость, отсутствия интереса к жизни. Дело было закрыто за отсутствием состава преступления.
   Иру похоронили, а вместе с ней и ее дела, врагов, долги, риск разоблачения и наказания.
   Одно `но' осталось - Вероника была бесплодной и очень сильно любила Егора.
   Ира, по сути умершая, на деле - живая, могла родить ребенка, но не могла любить ни его, ни мужа, ни кого-то еще. Вера будто мстила ей зато, что она взяла ее имя, и вязала по рукам и ногам, превращая легкомысленно-веселую, беззаботную девушку, в равнодушную, замороженную женщину, которая бесстрастно взирала на мир пустыми глазами, и казалось, спала на ходу.
   Но время все лечит. Постепенно забылись страхи, волнения и переживания. Вадим вышел на свободу, и уехал из города, сняв с души Ирины часть груза. Страх увидеть его и сорваться, раскрыть себя, и быть наказанной, потеряв все вновь и уже навсегда, не растаял, но отступил, залег в душе как змея под камнем.
   А потом женщина поняла, что беременна и принялась жить ожиданием малыша, перемен, что сулило его появление. И, забивая время и рассудок книгами - сказок, учебниками по педиатрии и институтскими конспектами, мечтала обрести то, что не дал ей Вениамин, что имела рядом с Вадимом, с помощью Егора.
   Меж сессией и каникулами родилась Маша и вопреки Ириному ожиданию вызвала в ней лишь смутно чувство озабоченности: зачем ей этот пищащий комочек? Что ему надо? Но приучала себя думать, как Вера, а значит жить, как она - выполняя свой долг. И выполняла - честно ухаживала за малышкой: кормила, пеленала, гуляла, и радовалась помощи Егора, который шел в гору с подачи тестя и все же каждую свободную минуту отдавал дочери. И был тактичен и ласков с женой, не склонял к близости, наоборот, к ее радости довольно редко делил с ней постель. А что два три раза в месяц не ночевал дома, было вполне объяснимо - командировки, авралы на работе.
   Жизнь, казалось, налаживается, и вселяет надежду на лучшее, стирая память о плохом вместе с той девчонкой, что многого хотела, слишком мало понимала, и очень много, что себе позволяла....
   Проходил год за годом, перемежая светлую полосу с темной, как у всех.
   Словно в тумане - в серости обыденного существования, ненавистных дел, обязанностей, Ира-Вера перебиралась от одной даты к другой, глуша в себе Иру, подчинялась Вере, из чувства самосохранения, и уверяя себя, что так и надо, что все правильно.
   Однако соответствовать Веронике оказалось трудней, чем думала Ирина, и приходилось постоянно контролировать себя, смотреть как бы со стороны и корректировать взгляды, манеры, подавлять эмоции. Но нет, нет, а импульсивная натура Ирины проявляла себя всплеском эмоций, резкими словами. В итоге Вера начала пить успокоительное и снотворное, что больше походить на свою вялую сестру. И преуспела.. но покоя так и не нашла ни в лекарствах, ни в аутотренинге, ни в алкоголе, а лишь еще больше замкнулась в себе, отдалилась от мужа и детей.
   С Егором они так и не стали близкими друг другу, но привыкли, притерлись и будто срослись, не понимая зачем. Что их держало, что заставляло шагать по жизни рядом и все же - в одиночестве? И мстить друг другу за то, что связаны...
   Вероника точно знала, что Егор ненавидит Иру до сих пор, помнит ее дела и, неосознанно мстит за них Вере. А она в ответ, мстит ему уже сознательно.
   Он был не нужен ей изначально, но она не желала его отпускать и держала крепко, привязывая детьми, долгом, обязанностями, в надежде не полюбить, а влюбить и получить дубль Вадима, а когда не получилось и поняла что не получится - уже на зло, из упрямства, из какого-то садистского удовлетворения, на удивление приятного, доставляющего больше наслаждения, чем, что-либо другое. Ей нравилось властвовать над ним, нравилось, когда унижать, когда поднимать, и постоянно давить. Много раз он порывался уйти от нее, но Вера пресекала его попытки на корню, возвращая с небес на землю. Но как только он смирялся, успокаивался, жалела, что он опять рядом.
   Почему она его не отпускала? Из упрямства? На зло? Из справедливости. Ее жизнь была разрушена, так почему его должна была наладиться? Она потеряла и Вадима и Вениамина, утеху и мечту, любовь и возможности. Как же она могла отпустить к любимой того, кто не любил ее, но был виновен не меньше? Ирина была наказана им, так пусть и он будет наказан ею! Да и как можно было отпустить на волю, в благодать любви и благополучия брата Вадима, ненавидящего Иру, отца ее детей? Того, кого она и ее родители создали из ничего, подняли со дна, и сделали из пешки ферзем? Нет, этого Егора она не могла отдать другой женщине! Тем более, что у нее самой не было другой кандидатуры в мужья, более приемлемой партии, а одиночество, как и статус матери-одиночки ее естественно не устраивал.
   Периодические любовные связи лишь слегка утоляли ее внутренний голод, расслабляли и успокаивали на день, неделю, а потом утомляли и даже обременяли. И все любовники, словно она выбирала их специально, были похожи на Вадима и Егора, кто внешне, кто внутренне, и вели себя соответственно - расчетливо и осторожно.
   И ни один не предложил ей выйти за него замуж.
   Она отталкивала их своей холодностью, и не могла вести себя иначе. Ведь это значило - влюбится, а значит дать выход натуре Ирины, и натворить безумств, потерять контроль над собой и невольно выдать истину, сломать то, что с таким трудом строила, приложив титанические усилия.
   Нет, она не хотела перемен, она их боялась, чуралась, и, не давая воли себе, не давала воли мужу. Закрывала глаза на его встречи с Ольгой, делала вид, что ничего не знает, и даже не подозревает, но стоило ему чуть взбрыкнуть, тут же выпускала коготки и давила, давила на больное, останавливая порывы, инициативы. Дети и еще раз дети - вот главный аргумент против желаний души Егора. И пусть там тоже растет ребенок - кто знает, чей он, кто знает - кто он? Да и какое ей дело. Она мать, и должна думать сначала о своих детях, а потом уж о чужих.
   Десять лет, двадцать - и можно успокоится - Егор, привыкший к положению вещей, больше не пытается уйти, признать Лику дочерью официально. И не признает -- хватает ума понять, что поздно. Его не поймут, отвергнут, возненавидят собственные дети. А значит, он потеряет их - полноценных, здоровых, обретя взамен дурочку, которая итак его любит, но ничего кроме этой любви дать не может.
   Одного Вероника опасалась всегда - Вадима. Он рос на глазах, поднимался все выше, богател и ширил свою власть. Но пока он был там, в своей далекой чужой Швеции Вероника лишь злилась, слушая рассказы Егора о достижениях брата, но и вида не подавала, что ее они раздражают. Когда же Вадим появлялся, сердце женщины замирало и от страха, и от восхищения, и от осознания потери. Хуже нет было смотреть на элегантного, респектабельного иностранца, что мог стать ее мужем, а стал деверем. Смотреть на двух мужчин - бывшего любимого и нынешнего ненавистного - сидящих рядом и сравнивать, и видеть, что сравнения не в пользу Егора, и понимать, что сама во всем виновата. И чувствовать страх, что все откроется, и волноваться и ненавидеть себя за волнения, Егора за не похожесть на Вадима, Вадима, за то, что жив, здоров, прекрасно выглядит, сыто и спокойно живет, гуляет, сорит деньгами, женится на красотках, что все моложе и моложе его. И, остается свободным, подчиняется лишь самому себе.
   Он свободен и независим, а она?
   Вечное - должна, вечное - надо, и бесконечное - терпи.
   Нет, хватит: пора решать, спасать себя, пока не старая, менять свою жизнь. Бежать, бежать из этого болота, подальше от всех.
   Только куда уходить? К Вадиму? Исключено. Не верит она ему, не доверяет - хитер слишком и сам себе на уме. О любви говорит, а взгляд холодный, пристальный, и улыбка акулья. Нет, Вадим не выход, Вадим - эшафот.
   Значит надо искать другие варианты. И она их найдет обязательно, главное - озаботиться.
  
  
   Вечером, пока Лика готовила ужин, Вадим позвонил Константину:
   -- Угу, -- бросил тот. -- Если думаешь, что могу сообщить что-то новое, то не обольщайся. Не метеоры.
   -- К батюшке ходил?
   -- Были ребята.
   -- Результат? А то он мне три раза отзвонился.
   -- А ты звонки блокировал, да? -- догадался Уваров и хохотнул. -- Ну, дык понятно... Батюшка твой гневался поначалу, но пачку зелени увидел и успокоился. Поможет.
   -- Не сомневаюсь. Я тебе с просьбой звоню. Нужно организовать охрану Лики. Нездоровая ситуация складывается вокруг нее.
   -- А подробнее?
   -- Племянницу сегодня у дома видел. С хорошим она не ходит, как бы еще, что на счет Лики не придумала.
   -- Были прецеденты?
   -- А ты не знаешь?
   -- Да поступают доклады, но еще не смотрел.
   -- Посмотришь и узнаешь. Так что с охраной?
   -- Неужели тебя правда интересует лялькино благополучие? Удивляешь ты меня.
   -- Я тебя еще больше удивлю. Позже.
   -- Похоже на угрозу, -- хмыкнул Уваров. -- Мне начинать бояться или обождать? Ладно, вопрос риторический. Пошлю я завтра мальчиков, пропасут твою ляльку. Сегодня-то надобности нет, правильно понял?
   -- Правильно, -- усмехнулся Вадим.
   -- Тогда бывай, или еще что надо?
   -- Пока, нет. До встречи.
  
   Глава 15
  
   Лика приоткрыла глаз и вместо привычного циферблата будильника увидела глаза Вадима. Он насмешливо хмыкнул и, взяв часы, показал девушке:
   -- 8. 50.
   -- Откуда ты знаешь, что я хотела узнать время?
   -- Заметил твою привычку смотреть на это реликтовое чудовище, как только просыпаешься.
   -- Плохо, да?
   Вадим хмыкнул:
   -- Нет, забавно.
   -- Может быть, -- Лика села внимательно рассматривая мужчину.
   -- Что-то не так? -- выгнул тот бровь, удивленный ее озабоченным видом.
   -- Мне снился сон.
   -- Всего-то? Поздравляю, -- сел, с насмешкой поглядывая на девушку.
   -- Не смейся Вадим, это был не просто сон, а видение.
   -- Да? -- встал и начал одеваться: область подсознательного его интересовала мало, в реалиях забот хватало. Девушка молча наблюдала, как он одевается, потом принялась одеваться сама, обдумывая увиденное, примеряя его к Вадиму. `Конечно, он мог... но ведь не сможет', -- пыталась уверить себя, но память вытащила контраргументы, ломая линию защиты.
   Лика вздохнула: она обязана его остановить, вытащить из грязи, пока он не утонул в ней, думая, что топит других:
   -- Ты ненавидишь своего брата, и вообще - семью Грековых.
   -- Странное заявление, не находишь? Особенно для человека, который только проснулся. Можно узнать, это во сне тебе в голову пришло? -- спросил сухо, недовольный ее прозорливостью.
   -- Мне снилось, что ты принес им подарок - огромный, яркий, красочный сверток с праздничным бантом, -- хмуря брови начала рассказывать Лика, глядя в одну точку. -- Поставил его на обеденный стол, за которым собралась вся семья, и... не помню кто... не помню... развязал бант. Сверток раскрылся, и стало видно разбитое глиняное блюдо, из которого стали расползаться насекомые, змеи. Мухи, осы взвились над столом и стали кусать каждого, сидящего за ним. Все вскочили, начали отбиваться, а их жалили... а ты смотрел, как они мечутся, кричат, и смеялся. Смеялся, смеялся...
   -- Это не сон, Лика, а кошмар, -- качнул головой Вадим, разворачивая девушку к себе. -- Я где-то читал историю: женщине приснилось, что ей изменил муж с соседкой, и она под впечатлением, рассказала ему, одевая сынишку в дедсад. Мальчик, понятно, тоже слушал, но не понял, что мама рассказывает сон, а не правду, и поведал об услышанном соседскому мальчику, с которым был в одной группе. Вечером его забирал отец и узнал по дороге, что оказывается мама с соседским дядей - любовники. Было нудное выяснение отношений с супругой, закончившееся объяснением с соседями. Хорошо, что обе пары были людьми разумными и дружили с чувством юмора, а если б нет.... Представь, чтоб случилось?
   -- Вадим, кроме сна есть и другие подтверждения: например ты называешь их семьей Грековых, но они твои родственники. И ты тоже Греков... Но ты, словно ограждаешь себя и их, делишь на `я' и `они'.
   -- Естественно: я - это я, они - это - они. Я смотрю, ты не поняла, к чему я привел пример? -- начал раздражаться мужчина. -- Завтракать будем или ударимся в мистику, проштудируем сонники?
   -- Мне страшно за тебя, -- качнула головой Лика, всхлипнув. -- Ты не принимаешь всерьез мои слова, но истина от этого не меняется. Я точно знаю - произойдет что-то страшное, а возможно - уже происходит, и затронет всех, включая тебя. Я почувствовала перемены еще в тот день, когда увидела твой портрет на стекле, и не могла понять - какие перемены? А теперь точно знаю - плохие. Зачем, Вадим? Что ты хочешь - раздавить, убить? Кого именно, почему?
   -- Перемены уже произошли. В твоей жизни, моей, если ты считаешь их плохими, то... мне остается лишь сказать: очень жаль, потому что я их считал - хорошими, -- не скрывая разочарования и недовольства, заметил Вадим и пошел на кухню ставить чайник.
   Лика поплелась за ним, смущенная его недовольством и своей настойчивостью.
   --Ты обиделся?
   -- Нет, -- бросил, не глядя на девушку. Разлил кипяток по чашкам и положил пакеты с заваркой.
   -- Я испортила тебе настроение?
   -- Да. Согласись очень неприятно с утра получить обвинение в несуществующих грехах, вместо ожидаемого: `доброе утро', -- сказал, разглядывая заварочный пакет в чашке.
   Вадим делал вид, что расстроен претензиями, поведением девушки, а сам думал о том, что можно извлечь из этой ситуации. Мышление дельца, в данный момент сослужило ему хорошую службу: оно указало ему верное направление разговора, чтоб получить необходимое и исполнить свою задумку.
   -- Вадим, я понимаю, что задеваю слишком серьезную и неприятную для тебя тему. Но я не могу молчать - мне страшно. Я знаю тебя, вижу на что ты способен. И если ты зол на Егора Аркадьевича даже заслуженно.. конечно заслуженно, без сомнения твоя неприязнь имеет вескую причину, ... ты сотрешь их, раздавишь - сможешь. Ты очень сильный, решительный человек... Но не надо, не трогай их, пожалуйста, чтобы они не сделали, чтобы не совершили. Будь великодушен - прости. Ты можешь, я точно знаю. Ты не такой холодный, как кажешься, ты очень добрый, великодушный человек - прости их. Сам почувствуешь, как станет легче на душе. Обида разъедает человека, а прощение спасает. Спаси себя, пожалуйста, Вадим.
   Девушка молила и судя по позе, готова была встать на колени выпрашивая милости и спасения... своим же палачам.
   `Знаешь ли ты, о чем просишь? Ради кого готова унизится?' -- нахмурился мужчина.
   -- Положим, у меня действительно есть претензия к брату и его семье. К жене, -- повернулся к Лике Вадим, уставился изучающее, взвешивая степень давления которое можно оказать на девушку. -- Но причем тут ты?
   -- Ты собираешься мирно решать вопрос?
   -- Я похож на киллера?
   -- Извини, Вадим, я не хотела тебя обидеть...
   -- А ты и не обидела, скорей удивила. Чего ты добиваешься, развивая эту тему?
   -- Покоя. Для тебя. Я не хочу, чтоб ты потом чувствовал себя отвратительно, чтоб тебя ела совесть...
   -- Моя совесть хорошо натаскана, она меня не кусает, -- заметил Греков жестким тоном, после которого обычно у оппонентов не возникало желания продолжать прения. Но Лика хоть и испугалась, сжалась и опустила голову, все равно упрямо продолжила:
   -- Вадим нельзя множить зло, пойми - это тупик. Ты думаешь, что воздаешь по заслугам и топишь врага, на деле же ты тонешь сам. Мы не можем судить объективно, от нас скрыто очень многое, мы сами слишком много эмоций вкладываем в решение и потому предвзяты. Если тебе кажется, что с тобой поступили дурно, несправедливо, прости их, отойди. Бог сам решит за вас кто прав, кто виноват, он сам воздаст должное каждому по делам его. Отвечая же на зло злом, ты уподобляешься тем, кому отвечаешь, и меж вами стираются границы, вы оказываетесь на одной плоскости. Не нужно настолько не уважать себя...
   -- Значит, ты веришь, что у меня есть веские причины?
   -- Да, как же иначе?
   -- Хочешь их знать?
   -- Если ты найдешь нужным сказать. Но мое мнение в любом случае не измениться - нельзя множить зло, ему нет оправдания и любое - фальшиво.
   -- Толстовщина, малыш...
   -- Законы Божьи...
   -- А как быть с естественным желанием удовлетворения? Если я не удовлетворю его, буду сильно жалеть.
   -- Удовлетвори. Воздай мне, представь, что не они, а я виновная.
   Вадим задумчиво качнул головой:
   -- Ты готова взять чужую вину на себя, даже не зная, в чем она, и подвергнуться наказанию? Зачем? Что за глупость, Лика?
   -- Это не глупость... Я не хочу, чтоб у Егора Аркадьевича были неприятности, он не выдержит их, у него сердце больное. И Вероника Львовна, по-моему, на грани срыва. А Маша и Ярослав я уверена, вообще не в курсе твоих претензий к родителям. За что их-то калечить? В чем они-то виновны? Когда успели тебе навредить настолько серьезно? Им и так не сладко, Вадим. Я два года в их семье и вижу, как они живут. Не трогай их, пожалуйста, не трогай. Я знаю, ты очень сильный, у тебя власть, связи, потому что деньги. Но даже за все деньги мира не купишь спокойный сон, счастье покой души и умиротворенность сердца. На что ты обрекаешь себя, зачем? Ну, разрушишь ты их жизнь. Так ведь и рушить нечего, неужели ты не понял этого? Так зачем тебе дополнительный грех на душу брать?
   Вадим взял чашку с остывшим чаем и отошел к окну, постоял, делая вид, что только тем и занят, что пьет чай да любуется осенним пейзажем. Хлопнул чашку на подоконник и обернулся к девушке:
   -- Ты хочешь защитить их? Включая Машу, которая...
   -- Не надо про Машу, я уже объясняла - она ни в чем не виновата, ее не за что наказывать!
   -- Хорошо, опустим Машу, вернемся к Веронике и Егору. Тебя заботит их жизнь?
   -- И твоя. Пройдет сегодняшний день, как прошел вчерашний и будет завтра, в котором ты пожалеешь о том, что сделал больше, чем о том, что не сделал. Эмоции схлынут, возможно, что-то откроется, о чем ты не ведал и перевернет ситуацию с ног на голову. Как же ты будешь жить с этим?
   'Легко. Как живут: Егор, его жена. Как живет Маша', -- прищурился Вадим.
   -- Хорошо, давай поговорим как деловые люди: ты хочешь, чтоб я не выяснял отношения, отошел от Грековых, забыл о них и их делах, вычеркнул из памяти. Так?
   -- Да. И начал жить, как христианин.
   Вадим поморщился:
   -- Допустим, я соглашусь, и что получу в замен? Только без софистики малыш, без эфемерных призов в виде чистых рук и светлой памяти, царствия небесного и прочего. Не забывай я бизнесмен, и привык мерить реальными категориями. Итог должен быть осязаем и весок, адекватен предполагаемому мной удовлетворению, которого я не получу отказавшись от планов.
   Лика задумалась и вдруг метнулась в комнату. Что-то хлопнуло, и раздался топот девушки. Она влетела на кухню и сунула в руки Вадима книжечку:
   -- Вот, -- выдохнула в лицо. Греков раскрыл сберкнижку и выгнул бровь, сдерживая смешок: тридцать пять тысяч. Хотя для Лики - богатство. Но откуда и почему она не тратит? Он полистал книжку - открыта пять лет назад. Периодические поступления разных сумм и ни одна, даже копейка не снята.
   -- Откуда?
   -- Егор Аркадьевич давал.
   -- Угу, -- лицо Грекова стало жестким. -- Мне оскорбиться?
   -- За что? Ты просил нечто осязаемое, а у меня больше ничего нет. Эти деньги тоже, в принципе не мои - Егор Аркадьевич давал, настаивал и обижался если я не брала. Вот я их на книжку, чтоб если ему потом понадобиться, снять и отдать. В жизни всякое бывает, правда?
   Глаза Вадима стали холодными: какой щедрый меценат! Да, Лика явно ему не дочь. Любовниц-то и то лучше обеспечивают, куда уж родного ребенка. Ох, Егор: откупался или покупал? Что ж подачками-то, такими как нищим на паперти? Не ценил ты юную любовницу, да и потерпевшую и человека.
   -- А если попросит, а ты мне их отдала?
   -- Но это случится не сегодня. Я накоплю, займу... придумаю, что-нибудь.
   -- Нет! -- протянул ей книжку обратно. -- Раз не твое - мне не надо. Да и смешно, Лика: для тебя возможно это сумма, а для меня и в сто раз большая - нет. Так что, давай без денег, тем более Егора. Ты решила расплачиваться, вот свое и предлагай.
   -- А что же? -- нахмурилась озабоченно.
   -- Подсказать? Себя.
   -- Как это? -- уставилась непонимающе.
   -- Видишь ли, малыш, я человек холостой, к ведению хозяйства не привычный. Одиночество не переношу. А к тебе привык, устраиваешь ты меня во всех аспектах. Поэтому предлагаю сделку - ты выходишь за меня замуж и уезжаешь в Швецию. Навсегда. Если согласна - отдаешь мне паспорт, я быстро оформляю выезд. Визу. Прочие формальности. В среду мы с тобой венчаемся. Не смотри на меня так - венчаемся и никак иначе. С завтрашнего дня ты живешь у меня, на Невском проспекте, привыкаешь к мысли, что станешь женой. И через неделю. Максимум две - уезжаем. Если принимаешь мои условия, значит, собираешь свои вещи. Увольняешься. Принимаешь мои условия - мои претензии к Грековым аннулируются, нет? ....Решай.
   Лика застыла с самым несчастным выражением лица: отъезд в Швецию был для нее подобен смерти, и пусть с Вадимом. Впрочем с Вадимом не страшно, и главное она будет помогать ему там, поддерживать, а еще поможет Егору Аркадьевичу. Да, для этого нужно покинуть Родину уехать Бог знает куда, на край географии, на чужбину, но в писании сказано: `Ежели не крещен муж, а жена крещена, то муж крещен будет по жене своей' Может, за тем Господь и столкнул ее с Вадимом, дабы спасти душу его? И венчание... А понимает ли он насколько серьезен данный факт?
   -- Вадим брак, заключенный в церкви считается не расторжимым. Ты понимаешь что, сломав венец, ты совершишь страшный грех?
   Мужчина хмыкнул: затем и заключаю, чтоб ты, верующая моя, не смогла заповеди Бога своего нарушить.
   --Угу.
   -- Я... подумаю, -- вздохнула тяжело, расстроено. И Вадим был уверен, не по поводу брака с ним, а из-за какой-нибудь незначительной вещи: например мысли о переезде или `ужасной' жизни в дали от Питера. Или о том, как здесь без нее Грековы жить будут, подружки и знакомые?
   -- Думай, а поехал. Паспорт?
   -- Но я еще не решила, -- всхлипнула.
   -- Я тебе не нравлюсь? -- выгнул бровь.
   -- Нет, я люблю тебя, но как можно уехать, бросить все и больше не увидеть белых ночей...
   -- Да, да, понимаю, тяжело, -- пошел к выходу. -- Зато гарантировано то, что в жизнь Грековых никто не вмешается, кроме самой жизни. Паспорт давай, метрики, что там еще? Все документы.
   -- Позже?
   -- Нет. Сейчас.
   -- Но я уже опаздываю...
   -- Опоздала. Время десять. Но значения это не имеет, потому что ты больше не работаешь прислугой. Ты сидишь, дома и ждешь меня.
   -- Вадим, -- протянула просительно. F в глазах столько страха и нервозности, что в пору валерианой отпаивать, да баюкать девушку как ребенка. Другая бы, радовалась переменам - замуж выходит, за иностранца, обеспеченного человека!
   Вадим довольно улыбнулся -- а Лика не просто ценный приз -- бесценный. Только ради встречи с ней стоило приехать в Питер. И Бог с ней, с жаждой мести, не стоит ни Егор, ни его женушка и мысли о них, не то что, дела. А справедливость вот она - Лика, ее мир, который он обрел, взамен того, что потерял много лет назад. И ради него не жалко бросить расчеты с братом. Вадим забирает Лику и тем рассчитывается с Егором. А Верочка - Вероника? Вадим знает, как разоблачить тварь, что живет под другой личиной, но не во имя мести, нет - во имя справедливости. А что будет дальше - его не касается. Он забирает самое ценное у Егора, забирает то, что тот не смог оценить по достоинству, сберечь. А значит, не достоин иной жизни, чем той, что у него есть. И пусть оба, и он, и его жена, не живут - существуют, варятся в собственных нечистотах и деградируют - это уже не Вадима рук дело, а их самих. Да, права Лика, прав Костя - некого ломать, некому мстить - жизнь сама всех наказала и одарила. И не зачем марать руки? Проще все, много проще.
   Вадиму стало легко и весело. Он, не скрывая довольной улыбки, получил от расстроенной девушки пакет с документами, поцеловал ее и, наказав сидеть дома и ждать его, вышел из квартиры.
   Ему предстояли приятные хлопоты по оформлению документов, устройству венчания. И все это доставляло ему удовольствие одной мыслью. И никаких расчетов, никаких коварных планов и хитрых интриг - зачем? Для чего? Все что нужно он уже получил. А большего все равно не бывает. Расставит акценты, сорвав маски с лиц и забрав Лику, навсегда покинет этот город. И будет жить, как мечтал, как хотел: любимым, любящим. И будет знать, что нужен, и ради этого великого блага совершать и подвиги и безумства. По воле чувств, ради одной улыбки одной, единственной женщины, которая росла, пока он шел к ней.
   Бого - Богово, Цезарю - Цезарево.
   В этом, наверное, и есть высшая справедливость.
   А счастье в том, что ты до нее дошел.
  
  
   Говорят, понедельник день тяжелый.
   Для Вероники он был всегда всего лишь началом недели, возможно более суетным, чем другие дни, но не больше. Однако этот понедельник подтвердил поговорку.
   Началось все с Егора, который встал, когда не было еще семи и начал с шумом искать какие-то документы, потом нудно выговаривал по поводу пятнышка на обшлаге пиджака, ворчал на пережаренный тост и слишком горячий чай. Вероника ушла будить детей, не дослушав супруга. Ярослав встал быстро, молча начал собираться, проявляя удивительное послушание. Видимо в память, о своем поступке решив стать хоть на время идеальным сыном.
   Маша же наоборот никак не прореагировала на побудку. Пришлось потрясти ее за плечо.
   -- Я не иду в институт, -- зло, сверкнув глазами, прошипела она и вновь отвернулась от матери.
   -- Не понимаю. Ты плохо себя чувствуешь?
   -- Да. Физически и морально.
   -- Хорошо, сейчас позову отца, и ты сама скажешь ему о своем решении прогулять занятия, -- кивнула Вера и пошла за Егором, но только вышла, как услышала щелчок дверного замка - девушка закрылась.
   Возмущенная поведением дочери женщина призвала на помощь мужа и тот и без того раздраженный, недолго думая, принялся выламывать дверь. Маша кричала на него с одной стороны, он на нее с другой. Вера зажимала уши и мечтала удушить Вадима, что превратил их дом в хаос. А кто еще виноват, что в одночасье дочь превратилась в хамку, смеющую объявлять бойкот родителям? Сын не ночует дома и поднимает руку на отца, а муж беспрестанно ворчит, кричит и ведет себя вызывающе отвратительно. И даже домработница, эта ненормальная простофиля смеет вести себя как член семьи!
   Дверь с треском распахнулось, и Егор насильно впихнув сопротивляющуюся Машу в одежду, подхватил ее сумку и выволок вместе с ней на площадку, прихватив по дороге пальто.
   Минут тридцать после Вероника приходила в себя, выпила таблетку от головной боли и успокоительное. Кое-как собралась и уже хотела выйти из квартиры, как вернулся Егор. И не один, а с двумя хмурыми, представительными мужчинами, что деловито прошли по всей жилплощади, что-то помечая в своих бумагах. И ушли.
   На вопрос Веры мужу:
   -- Кто это? И что им было надо?
   Она получила внушительный ответ - хлопок входной двери.
   Женщина осела на пуф в коридоре, понимая, что скорей всего только что, на ее глазах произошла опись и оценка квартиры. Значит, Егор не шутил, когда говорил о готовности принять предложение Вадима. И что из этого последует, даже думать не хотелось.
   В отместку мужу, Вероника решила дождаться Лику, и с треском вышвырнуть ее вон, оставив без оплаты за прошлую неделю.
   Время шло, злость копилась, а та, на ком очень хотелось ее выместить, так и не появлялась. В одиннадцать Грекова набрала номер телефона домработницы и услышала полушепот робких извинений, что она больше не сможет у них работать. Вера в сердцах грохнула трубкой. Схватила сумочку и вылетев из квартиры, сбила соседку. Минут десять потренировавшись в изложении изысканных пожеланий на самых низких частотах, женщины разошлись в еще более отвратительном настроении, и негасимой любви друг к другу, каждая.
   Дальше - больше. Машина не заводилась. Пришлось ловить такси. Водитель попался нудный и болтливый. Не сдержавшись Вероника пару раз рявкнула на него и тот, резко тормознув у остановки, на пол пути к салону, высадил пассажирку сказав все, что он думает о `бизнес-ледях' вообще, а о ней в частности. Дал по газам и уехал, не дослушав ответа. Следующее такси Вера поймала минут через двадцать, находясь уже в состоянии близком к нервному припадку и обморожению одновременно. Понятно, что в таком состоянии у женщины хватило сил лишь назвать конечный пункт, куда ей нужно попасть. На удачу этот водитель оказался вежливым молчуном, но на том удача и закончилась. Мужчина оказался поклонником блатных рулад и сквалыгой.
   Вне себя от утренних происшествий и повышенных трат Вера зашла в салон и попала в разгар знакомства с его новыми владельцами. Попытка добиться по телефону от Егора причину их нашествия вопреки его обещаниям дать ей неделю времени, привело лишь к очередной ругани и дозе успокоительного. Не в силах смотреть, как ее салон оценивают, не в силах слушать высказывания по поводу безалаберности его устройства и не рациональном использовании площади, Вероника выставила их вон самым вульгарным способом, заявив, что они смогут въехать лишь в среду и тогда оценивать, критиковать ее работу и планировать свою. А пока она не забрала свои вещи - ноги их здесь не будет.
   Персонал увидевший свою хозяйку в столь злобствующем состоянии, притих и начал как обычно в таких случаях, разбредаться, стараясь как можно лучше и быстрее укрыться от ее глаз.
   Вероника сходила за вином, закрылась в своем кабинете и принялась, сетуя на свою жизнь, запивать ее горечь сладким напитком. К концу жидкости в бутылке в голове женщины созрел план решительных действий. Она набрала номер телефона Вадима и сказала `Да'. А потом позвонила Егору и сказала, что его брат предложил ей выйти за него замуж. Потом отключила трубку и удовлетворенная, легла спать на кабинетный диванчик.
   Пусть теперь братья разбираются...
  
   Егор не обратил внимания на сообщение супруги, восприняв его скорей как бред, чем как правду. Да и не было у него возможности разбираться и думать над словами Вероники, явно раздраженной, явно неадекватной от злости, а значит предвзятой в суждениях. И он прекрасно знал причину ее настроения, но это было не важно. Важен был итог.
   Егор прекрасно понял, что отсутствие Вадима в их квартире говорит о том, что скорей всего планы брата изменились, и он уедет много раньше, чем говорил. И поэтому спешил, боясь опоздать
   Весь день Егор собирал деньги, теряя на продаже своего бизнеса, квартиры. Где, клянча, где выпрашивая - брал в долг. К вечеру он набрал заветные пятьсот тысяч долларов, и позвонил брату, чтоб назначить встречу.
   -- Прекрасно, что собрал. Приедешь завтра в банк к Константинову в десять, и переведешь всю сумму на указанный им счет. Там же подпишите документы, он в курсе и предоставит полный пакет.
   -- Постой Вадим, я думал, ты будешь присутствовать...
   -- Зачем? Извини, Егор, у меня очень много дел, а необходимости в моем личном присутствии нет.
   -- Да, но..
   -- Сомневаешься? Я думал мы уже обговорили эту тему, но если до сих пор пребываешь в сомнениях, то можешь не приезжать и не переводить деньги. Оставь их себе.
   -- Нет. Завтра к десяти я буду. Но мы хоть отметим сделку?
   -- Конечно. Обязательно. Как с делами разберусь. Раньше четверга точно не смогу.
   -- Что-то серьезное образовалось?
   -- Да. Очень. Настолько, что скорей всего в начале, середине следующей недели я уеду. Так что ты вовремя успел с вкладом.
   -- Я так и подумал... Мне скажешь, что за дело?
   -- Скажу, при встрече. А пока передавай всем привет. И готовься к праздничному ужину.
   Егор отключил связь и облегченно вздохнув, откинулся на спинку кресла: успел...
  
  
   Деньги всегда были двигателем прогресса в России. Вадим это помнил и знал не понаслышке. Хорошее вложение в нужный карман и вот вам регистрация брака - только привезите новобрачную, чтоб расписалась.
   Легко.
   Вадим съездил за Ликой. Та безропотно села в машину и, не сказав ни слова по дороге, лишь тупо смотрела перед собой и плакала. Мужчина решил пока не обращать внимания на ее состояние, лишь заехал в аптеку и выкупил лекарство, что прописал девушке психотерапевт.
   Позже Вадим со всем разберется и успокоит девушку, но плачущая Лика сводила его с ума. Сердце сдавливало от жалости и хотелось остановится, и нежно осушить ее лицо поцелуями, обнять, убаюкать успокаивая.
   -- Потерпи, малыш. Несколько дней суеты и все закончится. Мы будем вместе я и ты, -- попросил, сжимая маленькую ладошку девушки.
   Девушка кивнула. И не смогла объяснить Вадиму, что очень рада, что он будет рядом с ней, а она с ним, но она в ужасе, в панике, в полной прострации от одной мысли, что уедет из родного города навсегда. И больше не увидит Светланы, Маши и Ярослава, Егора Аркадьевича, всех к кому она привязана; а также квартиры, в которой выросла, двора, в котором гуляла, улиц, что известны ей как закоулки собственной жилплощади.
   Она понятия не имела, как будет жить там, как вообще можно жить где-то, кроме здесь?
   И как будут жить без нее подруги и знакомые, та же Светлана, Егор Аркадьевич?
   И как она будет жить, постоянно думая о них?
   И как оставит квартирку, уютные комнаты, что стали ее убежищем и скитом, а порой и склепом?
   Страшно, до дрожи страшно покидать Родину.
  
   Вадим заставил ее выпить успокоительное и попросил взять себя в руки, чтоб не ставить его в смешное положение. Лика, понимая его, оттерла влагу с лица, попыталась бодро улыбнуться и перестать икать. Сил хватило лишь на время подписания свидетельства, и обратную дорогу.
   Греков высадил ее у подъезда, нежно поцеловал и, помня о прохладном отношении девушки к ресторанам, попросил пригласить на вечер Светлану, чтоб отпраздновать торжественное событие в узком кругу.
   -- Ужин я закажу, его доставят или сам заберу, а ты пригласи подругу и собирай вещи, хорошо? Завтра переезжаешь ко мне. И не плач, малыш, пожалуйста, не плач, хуже нет, видеть твои слезы, -- и улыбнулся ей. -- Ты совсем не рада, что стала фрау Грековой?
   -- Не знаю еще, -- всхлипнула Лика, и прижалась к мужчине, ища спасение от своих страхов.
   -- Прости, что я хитростью заманил тебя в ЗАГС. Но я очень сильно люблю тебя Лика, и надеюсь, ты не обижаешься.
   Девушка всхлипнула и заулыбалась: Вадим любит ее. Вадим любит ее!
   Это еще не укладывалось в голове, воспринималось скорей как фантазия, мечта, а не реальность, но успокаивало значительно:
   -- Я не смогу обидеться на тебя, чтобы ты не совершил. Я тоже очень сильно люблю тебя. И спасибо за твою любовь. Теперь мне легче, я ведь не думала, что мои чувства взаимны, даже не надеялась... А брак без любви хуже каторги. И это ужасно, если б ты обрек себя на мученье со мной.
   Вадим вспомнил Егора и Веронику, и зажмурился, крепче прижав к себе свою жену. Уже жену. Любимую.
   -- Мне очень повезло с тобой, -- прошептал еще не веря до конца, что она его и не исчезнет, не растает, не окажется глупой иллюзией о том чистом сердце и преданной любви, что грезилась ему в юности. Одно он знал точно - Лика не Ира. И впервые за много много лет посмотрел в небо и мысленно поблагодарил Бога, за то, что он отвел его от Шеховой.
   Постоял, разглядывая доставшееся ему сокровище, улыбнулся, и подтолкнул несколько растерянную стремительным развитием событий Лику в подъезд, хлопнулся на сиденье и дал по газам. Ему еще в ОВИР, к Константинову, отзвониться Стрельцу, оформить визу на жену и, еще уйма неотложных дел, которые он не может, да и не хочет перепоручать другим.
   Лика с сумятицей в голове поднялась к себе в квартиру, постояла у порога, оглядывая свое жилище, и заплакала, мысленно прощаясь с ним: с мамочкой, своим детством и юностью, еще живущих в старых вещах, с бедами и радостями, смехом и плачем, что видели, слышали эти стены.
   Вадима не было рядом, и страхи вновь вернулись, а вместе с ними и острое чувство сожаления и не понимания - как ей раздвоиться, расстроиться меж любимым и любимыми, чтоб всем было хорошо, и все были счастливы?
   Оставить квартиру не проблема - всего лишь стены окна и двери, но как, оставив их, забрать из помещения атмосферу, запахи, воспоминания, мамочку, что еще живет в своей комнате, в шкатулке на серванте, щелочке в половице? Как забрать память, что согревает от одного взгляда на панно, что мамуля вешала на ноябрьские праздники, когда Лике было лет десять, бра, что Лика подарила маме с первой своей получки? Как забрать эмоции что хранили эти вещи, стены - смех, радость, разговоры - жизнь...
   Светлане она звонила обливаясь слезами, и сумбурно поведала и о своем скоропостижном замужестве, об ужине вечером, и о решении оставить квартиру ей, а еще Маше и Ярославу. Из всего сказанного Света поняла лишь одно - ох, не зря её Вадим насторожил! И выпалив: `Буду. Держись'. Девушка кинулась к подруге.
  
   Вадим был вымотан, но удовлетворен. Озаботив двух пронырливых служащих своими проблемами и дополнительным очень внушительным заработком, Греков получил заверения о готовности помочь и не далее как в четверг получить желаемые документы на руки. Аванс потряс доброхотов, и они с оптимизмом ринулись на покорение бюрократических вершин. В том, что они будут покорены, Вадим не сомневался, и спокойно покинув строгое госучреждение, сел в машину и позвонил Стрельцову:
   -- Здравствуй батюшка. Как твое ` Слава Богу'?
   -- В грех вводишь Вадим, нехорошо, -- прогудел с легким укором.
   -- Это ты о моей просьбе? Пустое, Саня. Сделал ведь, не согнулся?
   -- Тяжко в таком деле помочь.
   -- Отказываешь?
   -- Друг ты мне, -- вздохнул шумно. -- Посему помогаю. Уже, между прочим.
   -- А-а, ну и славно. Я ведь к тебе батюшка с еще одной просьбой. Венчаться хочу завтра, послезавтра.
   Батюшка Александр похоже скоропостижно умер прямо с трубкой в руке -- тихо стало. Минута, вторая - ни звука. Вадим удивленно посмотрел на сотовый -- сломался? Или все ж Стрелец представился?
   -- Ох, и шутки у тебя Вадим, -- прогудело, наконец. -- Грех так шутить-то...
   -- А кто шутит? Я серьезен. Готовь что там положено...
   -- Окстить, Грек!
   -- Отказываешься? В напомни-ка мне раб Божий Александр сколько ты мне должен? Что-то около ста тысяч гринов только по распискам, правильно? Могу, конечно, свериться с документами, позвонив своим юристам...
   -- Обвенчаю! -- недовольно гаркнул мужчина.
   -- Да ты не сердись, Саня, как обряд совершишь, так и получишь все свои долговые расписки, и будем считать, что ничего ты у меня не брал.
   -- Хм... В среду обряд проведем, -- пробасил уже степенно, как и подобает служителю Божьему.
   -- Так-то лучше.
   -- Но долг мой предупредить тебя, что...
   -- Не надо, сам знаю: церковный брак не расторжим... Что и ценно. Сообщаю для твоего душевного успокоения - и не собираюсь.
   -- Хм... Дай-то Господи. Ежели так, то считай, не был ты женат до освящения брака и жена у тебя теперь одна, единственная...
   -- Богом даденная - слышал. До среды, батюшка. В десять будем скромным составом.
   Отключил связь и хмыкнул: Стрелец в своем репертуаре.
  
  
   -- Дома кошмар творится. Хоть вой, Катя. Видеть никого не могу и сама не знаю, кого больше ненавижу. И ненавижу ли? Нет, ты мне скажи, как у меня ума хватило, как я вообще могла допустить мысль, что меж мной и Вадимом может что-то быть? Как я могла в него влюбиться? Почему в него? Вон сколько парней симпатичных и довольно умных? Со Славкой поругалась - не звонит теперь, не приходит. О чем я думала, а Кать?
   Блондинка, забыв все обиды с сочувствием смотрела на подругу, внимательно слушая ее исповедь. Вздохнула:
   -- Что с нами иностранцы делают?
   -- Причем тут иностранцы? -- нахмурилась Маша. -- Речь не о подданстве, а о личности. Вадим... Не знаю как объяснить: вроде и есть недостатки, но и они как достоинства воспринимаются.
   -- К Лике ревнуешь?
   -- Нет. Странно, но не ревную, только плохо на душе очень, а отчего? От сожаления, что ли, разочарования? Тоска знаешь, такая, что плакать постоянно хочется. А плачешь, и легче не становится, только апатия одолевает. На все ровно, на все плевать. И чувствуешь себя настолько мерзко, настолько отвратительно - дрянью ущербной.
   -- Депрессия, -- со знанием дела кивнула Рябинина.
   -- Беспросветная, -- вздохнула Маша. -- Что во мне не так, а Катя? Что в этой Лике Вадиму, отцу? Я силюсь понять и не могу.
   -- Крези - что понимать?
   -- Видимо не такая уж крези раз даже Вадим с ней...
   -- Честная давалка.
   -- Не похоже. Я подумала, а если у нее ничего не было с отцом?... Что получается тогда? Что я сволочь? Ненавидела ее, все время считала расчетливой стервой, ведьмой, которая знает, что хочет и берет, а вид такой лишь игра... А вчера вдруг подумала, что не права. Вадим бы ее раскусил, понял, что она играет. Да и отец. А если ничего не было, и нет ни с одним?
   -- Вадим сам бы и поиграл. А что ему? Хитрый твой родственник, каверзный. А Лика? Да кто ж ее знает? Может, правда не было. Ты вон желтую прессу почитай - такое навыдумывают. Хотя выглядел твой дядя слишком счастливым для друга, да и обнимались они не по-дружески, сама же видела.
   -- Видела, а что? -- задумчиво протянула Маша. -- Ну, поцеловал, так не в губы. На руки поднял? Может, нас заметил и специально сыграл. Зачем? Не знаю. Я вообще уже ничего не знаю и не понимаю, чувствую себя умственно отсталой. Разобраться бы Катя и в ситуации, и в себе. Я вот вспоминаю и то, что давно случилось и, то что сейчас происходит и такое чувство, что хожу по кругу по одной и той же дороге с одними и теми же эмоциями, ощущениями. Дико даже, до чего та история на эту похожа. И первое желание - Лику убить. Только мне уже не шестнадцать лет. Может возраст, может опыт дает о себе знать, и подумалось - а Лика ли виновата в том, что нравится она мужчинам, светятся они рядом с ней? Вроде ничего в ней особенного и одевается невзрачно и ума с горошину и манеры подростка, и глаза жуткие, как у совы: огромные, черные... Не знаю, -- качнула головой чуть не плача от непонимания, легла на парту и закрыла глаза. -- Не буду думать. Ни о чем не буду думать. Не могу больше, не хочу...
  
   Вадим только вышел из банка, к вящему удовольствию закончив инструктаж Константинова на счет завтрашней процедуры с Егором, как запел телефон.
   -- Да, Костя, -- ответил на ходу.
   -- Бабулька нашлась, Вадим.
   -- Прекрасно. Далеко обитает?
   -- Нет. Часа три езды. Ей передали, что ты хочешь с ней встретиться.
   -- Зачем? -- жестким недовольным тоном спросил Греков. Плохо, очень плохо. Не ожидал он подобного ляпа от Уварова. Спугнули Аделаиду Павловну.
   -- А как еще объяснить причину ее поисков? Стрельцу спасибо скажи.
   -- Я ему скажу, -- процедил, открывая дверцу авто.
   -- Я серьезно. Уговорил он ее, не знаю, каким манером, но в четверг она будет тебя ждать. После заутренней.
   -- Оперативно, -- протянул мужчина, соображая с чего вдруг, Аделаида снизошла до встречи с ним?
   -- Дружку своему спасибо скажи, -- хмыкнул Костя. -- Умеет работать, если хочет. Не пожалел ты масла на его бутерброд - хорошо стимулировал.
   -- Скупой платит дважды - слышал?
   -- Ага.
   --Что еще?
   -- По ляльке твоей информация подходит....
   -- Ошибся Костя - Лика моя жена.
   На том конце стало тихо на минуту, а потом послышался смешок:
   -- Хорошая байка. Короткий анекдот?
   -- Нет. Приглашаю тебя в среду присутствовать на венчании. Свидетелем.
   -- Какое венчание Грек? Ты там не заболел после тесного общения с родственниками?
   -- Я сейчас с бюрократией больше общаюсь, -- фыркнул Греков довольный удивлением Уварова. Сел в машину, завел мотор. -- Пока, Костя. Как переваришь услышанное, позвони.
   -- Я позвоню, -- протянул тот, заверяя, и отключил связь.
  
   Светлана влетела в квартиру Цезаревой, надеясь, что Лика еще не довела себя слезами до потери пульса, не натворила что-нибудь с собой. Женщина заметалась по квартире и застыла на пороге кухни: подруга живая здоровая сидела посреди помещения и, хмуря брови, смотрела на нее:
   -- Здравствуй. Тебе нравится моя квартира? Ты не обидишься, если я ее тебе подарю?
   Светлана хлопнула ресницами и осела на табурет:
   -- Ликуся ты в порядке?
   -- Ага, -- заверила та. -- Если ты снимешь пальто я напою тебя чаем. С пирожным. Вадим вчера набрал всего ... и позавчера.... Я очень злая, да? Он мне сладкое покупает тоннами. Зачем?
   -- Ты не злая, ты слишком худенькая, -- тихо, в тон девушке заметила Светлана. -- Лика, что случилось? Что за разговоры о квартире, переменах?
   Цезарева встала и суетливо начала накрывать стол, ставить чайник.
   -- Лика, это он, да? Он настаивает, чтоб ты продала квартиру?
   -- Нет, -- вздохнула тяжело.
   -- Тогда объясни в чем дело?
   -- Разденься. У меня тепло.
   Светлана скинула пальто и опять уселась за стол, с видом человека решившего остаться на своем месте до скончания веков, или до тех пор, пока не услышит вразумительный ответ.
   -- Давай ты не будешь меня ни о чем спрашивать? -- робко предложила Лика, видя, как напряженно следит за ней подруга. -- Вечером приедет Вадим. У него все спросишь.
   -- А его пошлю, а не спрошу! Он кто?!
   -- Брат Егора Аркадьевича.
   -- Ага. Мало одного дармоеда было, дубль явился...
   -- Не смей оскорблять Вадима!
   -- Ах, вот как?! Нет, надо было мне его в субботу выкинуть вон!
   -- Не смей плохо говорить и думать о Вадиме, а то поссоримся! Он хороший, он очень добрый и честный человек...
   -- В курсе - идеал. Как все вокруг тебя - с нимбом и крылышками за спиной.
   -- Он не ангел...
   -- Слава Богу, хоть это понимаешь...
   -- Он Архангел!
   -- А... -- Света хрустнула челюстями, от возмущения забыв слова.
   -- Да. Он воин. Одинокий паладин.
   -- Хорошо, что не менестрель. Так что этот рыцарь гитары и секиры удумал?
   -- Ничего.
   -- Тогда почему ты плакала?
   -- Прощалась.
   -- С кем?
   -- Ты хочешь, чтоб я опять заплакала? -- сморщилась Лика. -- С прошлой жизнью прощалась, с квартирой, с мамочкой, с Питером. А с тобой не могу - сил уже нет.
   -- Тихо, только без слез, -- то ли приказала, то ли попросила Светлана. -- По пунктам разложи: почему прощалась? Что в голову пришло? Приснилось, что ли что-то? Или Архангел твой идею подкинул?
   -- Я уезжаю. Совсем. Навсегда, -- выдавила девушка, склонив голову почти до стола.
   -- Куда?
   -- Куда муж скажет.
   -- Муж?! -- Светлана пыталась понять, откуда он мог взяться, и не смогла. -- Помоги понять -- на прошлой неделе ты точно была не замужем, позавчера тоже, а сегодня твое семейное положение резко изменилось. Как такое возможно? У нас теперь мужьями во всех маркетах торгуют и там же печати в паспорте ставят, да? Лика, о ком речь? Какой муж? Это Вадим что ли муж?
   -- Да. Ты не сердись, я сама не знала, что замуж за него выйду. Даже не думала. Ну, зачем я ему? Сравни его и меня? Он такой...
   -- Подожди! Какой он я в курсе. Скажи лучше - он сегодня явиться?
   -- Да. Обещал...
   -- Прекрасно. Я подожду твоего `супруга'! Чувствую, нам с ним есть о чем поговорить.
   -- Он тебе не понравился? А ты ему, по-моему, очень.
   -- Угу, -- кивнула Светлана, сверкнув глазами.
   -- Правда, Света, он даже просил тебя пригласить на ужин.
   -- Не отказываюсь. И с удовольствием побеседую с твоим Архангелом. Тема, как раз, назрела.
   -- Не нужно насмехаться. Вадим действительно очень хороший человек, цельный. Идеалов нет, и каждого из нас есть недостатки, но с одними мы можем смириться, с другими категорически нет...
   -- Вот это мне как раз понятно. Ты можешь охать и ахать, восхищаясь достоинствами своего милого друга, а я позволь, буду судить его беспристрастно. Сдается мне, что он затеял какую-то аферу, с тобой в главной роли.
   -- Нет, Света. Зачем?
   -- Пока не знаю, но обязуюсь узнать.
   -- Ты слишком недоверчива и скептична...
   -- Слышала не раз. И хочу сказать, что ничуть не печалюсь поэтому поводу. Потому что жива и не закусана до смерти, благодаря своим ценным качествам. И тебя кусать не дам, и использовать как бездушную куклу!
   -- Мне очень неприятно слушать тебя, -- качнула головой Лика. -- Ты оскорбляешь гнусными подозрениями чистого, честного человека. Как тебе не стыдно, Света?
   -- Никого я пока не обвиняю, а пытаюсь постичь суть происходящего. Всего лишь. Ты мне чаю-то нальешь? Пирожным поделишься?
   -- Да, прости, -- спохватилась Лика, взялась за чайник, принялась разливать чай по чашкам. -- Я хотела бы попросить тебя, не нужно грубить Вадиму, пожалуйста, Светочка. Он похож на тебя - тоже не доверчив снаружи, а внутри романтик и бояться, это показать. Ты такая же - считаешь идеализм слабостью, а сама идеалистка.
   -- Угу, -- не стала спорить женщина. Принялась дегустировать пахучий, заморский чай и пирожное. Лика села за стол и тяжко вздохнула, опять загрустив:
   -- Не знаю, как буду жить там без тебя?
   -- Зато с Архангелом, -- поддела подруга.
   -- Да. Я нужна Вадиму и надеюсь смогу стать его помощницей опорой, а не обузой. Но все равно страшно. Всего... И чужбины, и перемен, и того что будет и как? Но я знаю, что должна это пройти! -- вскинула взгляд на Свету. -- Я поняла буквально перед твоим приходом, что Господь не зря соединил нас. Я должна помочь Вадиму, а для этого должна помочь себе и очнуться, вылезти из своей квартиры-скорлупы, стать сильнее, самостоятельней!
   -- Здравая мысль, -- кивнула женщина и потянулась за другим пирожным.
   -- Лев Анатольевич, профессор, к которому меня возил Вадим, заверил меня, что я нормальна. И сказал, что мне нужно быть увереннее в себе, забыть все диагнозы, что мне ставили, потому что они не верны.
   Светлана кивнула. Она готова была пожать руку не только умнице - профессору, но и Вадиму, что свел Лику с ним. Что ж пожалуй с парой недостатков мужчины, Света готова смириться за один этот факт помощи.
   -- А что он еще сказал?
   -- Мне? Много, хорошего. Мне даже стыдно было.
   -- Чего?
   -- Не знаю. Они такие обходительные все, улыбчивые, доброжелательные, а я какая-то неуклюжая, косноязычная. Лев Анатольевич спрашивает, а мне стыдно сказать что-то не так и подвести Вадима.
   -- А он с профессором разговаривал?
   -- Да. Мне мультики включили, журналы дали, а сами ушли в кабинет. Только мультики я не смотрела, в холле у них много цветов, они вянут, уход не правильный.
   -- И ты кончено просветила медперсонал в сфере цветоводства.
   -- Конечно, а иначе б погибли растения, -- сообщила доверительно и нахмурилась. -- Свет возьми себе эту квартиру, переезжай сюда. Я серьезно: вы ж у себя в двухкомнатной на плечах друг у друга живете - ты, брат с семьей, родители, бабушка...
   -- Рекса забыла... Ты, когда уезжать собралась?
   -- Как Вадим скажет.
   -- А-а, ну да, -- постукала в раздумьях пальцами по столешнице и услышала музыку. -- Что это?
   -- Не знаю, -- не меньше удивилась Лика.
   -- Похоже сотовый.
   -- Твой?
   -- Нет, у меня другая мелодия. Может Вадим твой, телефон свой забыл?
   Лика пошла на звук в комнату и принесла на кухню малиновую раскладушку: плоскую, красивую, и безумно дорогую. `Не мужской телефон', - отметила Света и помогла подруге открыть его и ответить на звонок.
   -- Да? -- еле слышно выдохнула Лика.
   -- Это Вадим. Как дела малыш? Как себя чувствуешь?
   -- Хорошо, -- расцвела в улыбке. -- Ко мне Света пришла.
   -- Замечательно. Я уже на полпути к дому.
   -- Ой, а я ничего не приготовила! Но я сейчас...
   -- Ничего не нужно, все уже в машине, со мной. Ждите. Приеду, будем праздновать.
   И отключил связь.
   Лика осторожно положила телефон на стол и с блаженной улыбкой погладила пальчиком его поверхность: ей казалось, что она прикоснулась к Вадиму. А ведь так и есть - это его телефон, значит, как любая вещь хранит частичку хозяина.
   Ей было бы трудно расстаться с Вадимом, и жить, постоянно думая о нем, переживая, изводясь от тревоги за него. Мир денег, которому он принадлежит, слишком жесток и может искалечить его, задавить ростки доброты, теплоты, света, что еще всходят в душе мужчины, еще цветут. Нет, Лика не даст им зачахнуть в душной среде сухих цифр и расчетов, и отвоюет каждый колосок, каждое зернышко.
   -- Я постараюсь, я очень постараюсь, -- заверила телефон под пристальным взглядом подруги. И улыбнулась, оттерев слезу.
   На этот раз, она плакала от счастья, уверенная, что Богом ей данная жизнь не пройдет в пустую. И не нужно сомневаться, искать ее цель и смысл, потому что он ясен - помочь, уберечь, отогреть, поддержать. Создать крепкий тыл для любимого, чтоб он знал - чтоб не случилось - у него есть твердое плечо, верная рука, которая мало не даст ему упасть, но и защитит от коварного удара. Спасти, отогреть хоть одного человека! Вот цель, вот смысл.
   -- Я люблю тебя...
   -- В этом я как раз не сомневаюсь, -- вернула подругу с небес на землю Светлана. -- А во взаимности - очень. Вадим твой не производит впечатление романтика, пылкого влюбленного, безобидного человека. Не прост твой любимый, сам себе на уме дяденька...
  
   Маша открыла двери квартиры, и не успев удивиться непривычной тишине, увидела брата. Тот стоял посреди коридора и растерянно смотрел на сестру:
   -- Мань, что за хрянь происходит, а?
   Девушка села на пуф и принялась снимать сапожки:
   -- Еще раз Маней назовешь, получишь в лоб.
   -- Маш, а Маш, что происходит-то?
   -- Да чего ты заладил? Что опять начудил?
   -- Не я. Лика уволилась, прикинь?
   -- Уволилась? -- не поверила девушка, но насторожилась. -- Может, мама ее рассчитала?
   -- Не-а, я мамане звонил, там вообще финиш - разоралась, как потерпевшая и трубку бросила. Представляешь, время пять, а ее нет, обеда тоже, папаня вне зоны действия сети... В Тюмень, что ли улетел?
   Маша замерла с обувью в руках:
   -- Мать до сих пор с работы не пришла?
   -- Не-а, -- парень сам был беспредельно удивлен и похоже принимал странные события происходящие в семье на свой счет.
   -- Почудил, да? -- укоризненно качнула головой сестра. Парень отвернулся, шмыгнув носом.
   -- Я-то причем? -- буркнул.
   -- А что расстроенный? Из-за ужина? Сейчас сообразим.
   -- Да сообразил я сам, что маленький что ли? Пельменей вон сварил, дел-то! ... Лику жалко. Чего она уволилась-то? А потом плачет.
   -- Плачет?
   -- Ну! Позвонил ей, а она ревет -- уволилась, говорит, больше не приду. Вы держитесь. Родителей слушайся... ну и фигню всякую пороть начала. Бред! Хотел у матери узнать, что твориться, а она пьяная, злая как ...
   -- Ты что это на мать наговариваешь?! -- строго одернула парня девушка. -- Не пьет она.
   -- Ага?! Тайник показать? Где коньяк хранит? Да что ты изображаешь оскорбление? Сама прекрасно знаешь, что у нее залеты бывают.
   Маша потерянно сникла, понимая, что скрывать правду смысла нет. И стало горько оттого, что мать опять уходит от неприятностей старым испытанным способом - напиться и спать. А им придется самим как-то жить разгребать навалившиеся проблемы.
   Маша в сердцах отбросила сапоги:
   -- Да сколько ж можно?! Я что вам?! Ненавижу! -- прошипела и заплакала.
   Ей и так было хуже некуда, крутило от тоски и непонимания, ненависти и любви. Лика сначала с отцом, теперь с Вадимом. Ее Вадимом! Ее отцом! И не ответишь теперь, не достанешь - уволилась! И гори от непонимания, неразделенной любви, и осознания, что ее в принципе быть не должно. Но она есть и ест, гложет! Что делать, как выпутываться, кого наказывать, винить?!
   Мало ей печали, так еще и родители добавляют! Разборки устроили. Мать - в бутылку, отец - в засаду! Ни помощи от них, ни объяснений, ни поддержки! Сейчас еще развод затеют для полноты картины! С них станется! Сволочи! И Лика - ехидна! А Вадим - подлец! Катя - дура! А сама Маша дрянь, тупица!
   Когда все это кончиться?!!
   Ярослав, открыв рот, смотрел на рыдающую сестру и не знал, что делать. Хотел успокоить, но та зло оттолкнула его и пошла на кухню:
   -- Врубай свое Lumine. Плевать на все!
   -- Маш, ты чего? -- вообще перепугался юноша.
   -- А ничего. Гуляем! Родители налево, мы направо. Не переживай братец, ты тут не причем. Семья у нас такая, примечательная - каждый сам за себя. Не бойся - я с тобой, прорвемся, -- и вздохнула, глядя на совершенно подавленного пацана: Ему-то за что? Она уже взрослая, не привыкать родительские эскапады переживать, мирить их, и самой с их отношениями мириться, заодно со своим проблемами в одиночку разбираться. Но Ярослав-то совсем еще ребенок - о нем бы хоть подумали!
   Куда б деться от всего? В какую щель заползти, за какой горизонт улететь?
  
   Когда появился Вадим, скепсиса у Светланы поубавилось. Она смотрела, как он нежно обнимает Лику, целует, и сколько не искала фальши, найти ее не смогла. Взгляд мужчины был теплым и ласковым, улыбка искренней, нежность далеко не показной.
   -- Здравствуйте Светлана, -- поздоровался, обнимая Лику. -- Спасибо что составили компанию моей жене.
   -- Не за что. А кроме ваших утверждений документальные подтверждения ваших слов последуют?
   -- Хотите видеть печать в паспорте и свидетельство?
   -- Странно, да?
   -- Света, -- укоризненно посмотрела на нее Лика, доверчиво прижимаясь к Вадиму.
   -- Все правильно, малыш, -- заверил он ее. -- Светлана желает убедиться в моей порядочности и уберечь тебя от потрясений. Копии вам подойдут? -- обратился к женщине.
   -- Копии чего?
   -- Интересующих вас документов. Увы, подлинники предоставить не могу: сданы в посольство. В пятницу будут готовы виза, паспорт.
   -- Так быстро? -- опять усомнилась Светлана, немного нервничая оттого, что не может раскусить мужчину. Она не могла не признаться, что он нравиться ей с одной стороны, но с другой, она знала подобный тип людей и никак не могла взять в толк суть его игры, понять цель. Брак с Ликой ничего не сулил ему кроме хлопот, забот о которых, как человек здравомыслящий он не мог не знать. И напрашивался естественный вопрос - зачем они ему?
   -- И куда вы собрались?
   -- В Гётеборг, королевство Швеция,-- посмотрел на женщину с насмешливым прищуром. -- Спрашивайте Светлана, не стесняйтесь. А заодно помогите сервировать стол. У нас с Ликой сегодня большой праздник.
   -- В маленькой компании?
   -- Вас это удивляет? -- подхватил пакеты, опередив Лику. Прошел на кухню и начал выгружать деликатесы.
   -- Может, разденетесь?
   -- Нет, это вы одевайтесь. Поможете мне забрать из машины остальное, пожалуйста.
   Их взгляды встретились на минуту и Света поняла, что Вадим хочет поговорить без Лики. Он покосился на нее и попросил:
   -- Разбери без нас, хорошо?
   -- Да. Разберу и стол накрою.
   -- Умница, -- поцеловал ее в висок, довольно жмурясь. Света молча развернулась и пошла в прихожую одеваться: он прав - Лике лучше не слышать допроса, что она сейчас учинит ее любимому.
   -- Только не ссорьтесь, -- попросила девушка, провожая их.
   -- Ни в коем случае, -- заверил Вадим, пропуская женщину вперед себя.
  
   -- Не боитесь оставлять ее во дворе? -- кивнула на чудо-машину Света.
   -- Нет, -- отмахнулся беспечно, отключая сигнализацию. -- Задавайте вопросы по теме, вижу, они вас переполняют. Сядем? -- распахнул дверцу. -- Подозреваю, разговор будет долгим - замерзните.
   -- Вы всегда такой заботливый?
   -- Нет, -- хмыкнул, потешаясь над грозным видом женщины. -- Не хмурьте брови Светлана - я обещаю ответить на все ваши вопросы с полной откровенностью.
   -- Зачем вам Лика? -- не желая идти на поводу шутливого тона мужчины, прямо спросила женщина. Вадим посерьезнел, внимательно посмотрел на нее и кивнул:
   -- Хороший вопрос. Если отвечу что - люблю - поверите?
   -- Нет.
   -- Почему?
   -- Трудно объяснить, -- покосилась на коробки на заднем сиденье.
   -- Понятно. Не произвожу впечатление пылкого юнца, у которого все мысли и эмоции на лице?
   -- Примерно. Вы были женаты?
   -- Был.
   -- Раз, два... три?
   Вадим усмехнулся:
   -- Семь.
   -- Я серьезно.
   -- К чему клоните?
   -- С женой развелись? Давно?
   -- Очень. Теперь последует вопрос о причине? Несходство характеров.
   -- Та и думала.
   Вадим облокотился на дверцу порше, с умилением разглядывая женщину, что стояла с другой стороны машины и пыталась выглядеть строгой, циничной, сухой... на деле же просто хотела показать ему, что достаточно сильна, чтоб защитить Лику. И была озабочена ее судьбой больше, чем его биографией.
   -- Давайте расставим приоритеты, Светлана и не будем мучиться: вы в попытке уличить меня в коварности, я в попытке доказать вам что ее нет, -- Вадим сел в машину, тем самым заставляя сесть и девушку. Включил обогрев и продолжил разговор. -- Я знаю, что вас настораживает, кажется странным настолько, что иначе, чем аферу рассматривать вы не можете. Поэтому поясняю: мы действительно поженились сегодня. А в среду еще и обвенчаемся. Я приглашаю вас стать свидетельницей Лики. Мои намерения по отношению к ней более, чем серьезны. Вам кажется странным, что я говорю о любви? Поверьте, мне тоже. Последний раз я говорил это слово, вкладывая в него действительно серьезный смысл, двадцать два года назад. Да, у меня было много женщин Светлана, довольно много, но наши отношения и истинное значение слова `люблю' отчего-то несовмещались. Я действительно был не раз женат, и встречался со своими женами, когда год, когда три месяца до заключения брака. Надеялся ли я их полюбить? Нет, скорей узнать, понять насколько мы подходим друг другу. С Ликой случилось иначе. Мне не важно подходим мы друг другу или нет, потому что это итак ясно. Нет смысла ждать, проверять. Дело даже не в том, что мы чувствуем. Я не стремился к браку, скажу честно - не думал женится, тем более скоропалительно, зная свою избранницу всего неделю. Но жизнь распорядилась иначе. И я благодарен Лике за эту осень, за то, что вернула ощущение жизни. Мне очень важно, что будет с ней. Я прекрасно понял, что она за человек, как она живет, как к ней относятся, и не хочу оставлять ее один на один с трудностями. Согласитесь, она достойна иной жизни, которую я смогу ей обеспечить.
   -- Она боится перемен, она в ужасе оттого, что продеться уехать, -- возразила Света.
   -- Знаю. Поэтому завтра мы переедем ко мне. У меня не плохая квартира в центре города, и я не зря зову туда Лику и, приглашаю вас пожить с нами. Это моя вторая просьба.
   -- Зачем я вам? Зачем вообще переезжать?
   -- Чтоб Лика смогла адаптироваться к другой жизни. Постепенно, поступательно. Сначала смена квартиры, как подготовка к более глобальным переменам. Здесь рядом будите вы, там только я. Поэтому я хочу, чтоб вы поехали с нами - места хватит, уверяю. Вы бы обязали меня, если б помогли Лике в первом периоде адаптации. Рядом с вами ей будет спокойнее. К сожалению, завтра я буду отсутствовать целый день, но не хочу чтоб он прошел даром для Лики. Я абсолютно не знаю, как осторожно, не причиняя вреда ее психике доказать что жить иначе можно и нужно, абсолютно не страшно и не сложно. Например - Лика устраивающая шопинг - нонсенс, правда? А тогда, как приучить ее иным более изысканным вещам, одеть? Что это за куртка на ней? В ней же холодно, Света, сами понимаете. Я хочу чтоб вы помогли Лике в этом вопросе, помогли мне: провели по магазинам, показали, что продавцы не кусаются, что никто не осудит и не ударит ее, что тратить деньги не страшно, что ее муж достаточно обеспеченный человек, чтоб не стеснять ее в тратах на то, что она хочет, то что ей нравиться.
   -- Ричард Гир и Джулия Робертс.
   -- Если вам угодно, Света выступить в данной роли - пожалуйста, но сравнивать кино и действительность не стоит.
   -- Именно. Очень красивая речь, и порывы ваши иначе, чем благородными не назовешь, но как быть с этой самой действительностью? Допустим, я соглашусь - но кто меня отпустит с работы?
   -- Я, -- улыбнулся Вадим. -- Утром все вместе заедем к вам на работу, я поговорю с вашим шефом и уверяю вас, он будет не против вашего кратковременного отпуска.
   -- Деньги, -- поняла Света.
   -- Конечно. Я же не зря работал все годы. Теперь есть на что тратить. Кстати о деньгах, -- мужчина открыл бардачок и вытащил новенькое портмоне. Протянул женщине. -- Возьмите. Здесь доллары и рубли. Не стесняйте не себя ни Лику, приучите ее к мысли, что тратить не грех, а удовольствие. Устройте праздник.
   -- Не боитесь?
   -- Нет, -- рассмеялся. -- Я очень богат Света, настолько, что вы и представить себе не сможете. Но как не странно после смерти тратить я их не смогу, поэтому давайте тратиться при жизни?
   -- Все это похоже на сказку, -- качнула головой женщина. Она верила и не верила Вадиму, и портмоне брать не спешила.
   -- А вы уверены, что жизни такого не бывает? Еще пару дней назад я бы с вами согласился...Но давайте отодвинем прагматизм, скептицизм и прочие прелести нашей действительности и все же поживем в сказке хотя бы неделю? Почему нет, в конце концов? Расслабитесь Светлана, я не причиню зла ни вам, ни тем более Лике, но это не значит что я мягкий добрый человек. Нет. Я бываю и жестким и безжалостным, могу думать год, решать за секунду, могу давить, могу дарить. Я разный, и было бы странно, если б было иначе. Но вы и Лика никогда не узнаете, каким я могу быть грубым и жестоким, -- Вадим качнулся к женщине, сообщив вроде бы шутливо, а вроде и всерьез. -- Я безропотно снесу любые ваши капризы, упреки, вопросы, оскорбления. Обещаю.
   -- За что ж такая честь?
   -- Вы единственная кто действительно заботиться о Лике, не ради выгоды, а из человеческих побуждений. Это дорогого стоит.
   -- Вы умеете загонять в тупик.
   -- Умею. Но этот тупик полностью ваших рук дело. Примите мое предложение Света, поживите с нами, хотя бы для того чтоб убедиться, что я не лгу и не причиню вреда Лике. А то ведь спать спокойно не сможете потом, все будите думать, как там она, подруга ваша? Не обидел ли ее заморский монстр?
   Света качнула головой, подумала и взяла портмоне. А что, правда? Что она теряет? Наоборот, странный дяденька прав - приобретает. Поживет, посмотрит и если окажется что Вадим действительно искренен в своих лучших намерениях, то Света успокоено отпустит с ним Лику, а если нет... Придумает что-нибудь, но спасет подругу.
   -- Хорошо, уговорили.
   -- Замечательно. Приятно иметь дело с разумным человеком. Просьба - посмотрите завтра Лике платье для венчанья. Свадьба будет скромной, в узком очень маленьком кругу известных Лике людей, учитывая ее смущение в обществе незнакомых. Я, конечно, мог закатить торжество на весь Питер...
   -- Не надо, Лика будет отвратительно себя чувствовать.
   -- Я тоже так подумал. Поэтому никаких посторонних: мы, вы и мой близкий друг. Еще одно: будите завтра гулять, не пугайтесь охраны. Не думаю, что они будет показываться вам, но если вдруг заметите что-то - не паникуйте и не пугайте Лику.
   Светлана подозрительно уставилась на него:
   -- Лика внучка миллионера? Вот почему вы...
   -- Да перестаньте! -- не сдержал смеха Вадим. -- Ничего подобного! Все серьезней: я не хочу, чтоб с ней случилась беда.
   -- А есть основание так думать? ...
   -- Да, есть. Маша, моя племянница уже один раз организовала покушение на Лику, не факт, что не организует второй раз.
   -- Маша?! -- удивилась Света. -- Дочь Грековых у которых работает Лика?!
   Вадим отвел взгляд: он был уверен - Светлана в курсе, но оказывается, ошибся. Лика даже самой близкой подруге не доверила тайну своих обидчиков.
   -- Да. Но Лика уже не работает у них.
   -- Вот паразитка какая?! -- сжала кулачки. -- Нужно сообщить в милицию!
   И мужчине стало ясно, почему девушка не доверилась подруге - спасала от возмездия Грековых. Зная характер Светланы, предполагала, что она не сможет промолчать и обязательно что-нибудь предпримет.
   -- Ничего не надо, остыньте. Я сам разберусь с этим вопросом. По справедливости, а не по законам правосудия. Пойдемте? Лика нас, наверное, уже потеряла.
   -- `Пойдемте' после того, что вы мне сообщили?!... -- взгляд женщины стал жестким. Она вылезла из машины и хлопнула от души дверцей. -- Я сама эту козу придушу!
   -- Не стоит. Предоставьте это дело мне, -- усмехнулся Вадим, и женщина поняла по его хищному виду, что не зря подозревала в Вадиме личность способную на любой поступок. И притихла, совершенно не зная, как себя с ним вести. Она даже почувствовала жалость к тем, кто встает поперек дороги мужчины. -- Давайте свои коробки, -- буркнула, поежившись.
   -- Коробку с магнитофоном и корзину с фруктами я понесу сам, а вы берите торт и вино. Лике пить нельзя, но мы с вами побалуем себя старым, добрым мукузани. Не откажитесь выпить за счастье молодых?
   Света фыркнула: молодой нашелся!
   -- У вас отвратительная манера разговора: вроде бы серьезны, а вроде бы смеетесь. Я-то переживу, а Лика - вопрос?
   -- Привычка, -- пожал плечами Вадим. Захлопнул дверцу машины, включил сигнализацию, и, подхватив коробку с корзиной, что поставил на крышу порше, пошел к подъезду. -- Не обращайте внимания Света, у каждого свои особенности...
   -- И недостатки.
   -- Знаете, я тоже не в восторге от вашего скептического настроя и подозрительного взгляда. Но ваши особенности, как и мои, надеюсь, не помешают добрым отношениям меж нами. Хотя бы для Лики стоит создать видимость дружбы и благорасположения.
   -- У вас это легко подучается, -- буркнула женщина.
   Вадим рассмеялся: его забавляла нарочитое недовольство Светланы.
   А вот недоверчивость импонировала. Он сам такой - сто раз проверит, прежде чем уверится. Однако и из правил есть исключения: Лика, например. Девушка покорила его за несколько дней не прилагая и минимум усилий к тому.
   А может, просто закрылась его старая рана, и пришло время влюбиться вновь?
   Вадим опять рассмеялся: легко, задорно, как в далекой юности.
   -- А знаете Светлана, я обожаю вас даже за бурчание. Вы уникальная женщина. Впрочем, подозреваю в этом заслугу Лики. Все к чему прикасается ее легкая рука, к чему устремляется свет ее глаз, становится уникальным, как она сама. Может она действительно святая?
   Женщина одарила его угрюмым взглядом:
   -- Идите давайте, муж святой.
   -- Что вам опять не понравилось?
   -- Ваша повышенная болтливость.
   -- О, Светлана, боюсь удивить вас еще больше, потому что намерен не только болтать, как вы выразились, но еще и шалить как мальчишка. Я слишком долго молчал, вел себя степенно, могу позволить себе расслабиться на пару дней, как вы думаете?
   -- Я вообще не знаю, что о вас думать, -- призналась женщина, поднимаясь по лестнице следом за мужчиной. -- Но все больше склоняюсь к мнению, что вы пара Лике.
   -- И это вам не нравится! -- засмеялся Вадим, останавливаясь у квартиры. Позвонил в дверь.
   -- Что вы, я просто в экстазе. Одной чокнутой хватало, теперь второй на голову свалился. Чувствую `повеселюсь' на славу.
   Дверь распахнулась.
   -- Я уже беспокоилась, спуститься к вам хотела, -- сообщила Лика, впуская подругу и мужа в дом. -- А что это? -- кивнула на коробку в руках Вадима.
   -- Магнитофон. Не будем же мы праздновать нашу свадьбу в тишине? А как же танец новобрачных?
   -- А потом вы его куда? С собой в Швецию? -- спросила Света, снимая сапоги.
   -- Нет, вам подарим на память о семье Грековых.
   -- Правда? -- обрадовалась Лика. -- Правильно, Вадим, спасибо! И квартиру эту, да?
   -- А ты хочешь? -- выгнул бровь, с лукавой улыбкой поглядывая на жену. И не верил еще до конца, что это милое бесхитростное создание уже его жена.
   -- Мне б сначала спросили, нужна ли мне ваша квартира, -- раздраженно бросила Светлана, проходя в комнату, где Лика уже накрыла на стол.
   -- Увы, мадмуазель, придется вам смирится с нашим подарком. Не красиво отказывать молодоженам. И никаких возражений! Я не дам вам огорчать мою жену! -- заблажил, пресекая всякие прения на эту тему. Обнял довольную Лику, повел к столу. -- Не хватает фруктов и вина, -- заметил, оглядев сервировку.
   -- Сейчас, -- с готовность согласилась Лика и хотела сходить за недостающим, но Вадим не дал, усадил молодую во главе стола:
   -- Ты отдыхаешь, я хлопочу. Теперь за тобой есть, кому ухаживать - привыкай.
   Лика смутилась, но не могла и не желала скрывать благодарность за доброе отношение Вадима и к ней, к Светлане. Посмотрела на мужчину с любовью и улыбнулась:
   -- Спасибо.
   -- Не за что, -- улыбнулся он ей в ответ. Принес фрукты, достал вино из упаковки, и, открыв бутылку, разлил по бокалам. Лике налил сок. Поцеловал ее в губы и, отсалютовав Светлане бокалом вина, сказал. -- Не люблю тосты, и ни одного не знаю. Скажу экспромтом: не хочу пить за мою жену. Она уникальна, а подобный тост банален. Не хочу пить за счастье молодых, потому что оно наших рук дело. Я предлагаю выпить за любовь и веру. Когда-то, очень давно я потерял и то и другое. Прошло много лет, которые я прожил словно во сне не зная - зачем, но понимая, что надо. А теперь я знаю, зачем жил - чтоб встретить тебя, мою жену. Ты вернула мне себя, подарила любовь и вдохнула веру. Я не знаю, как благодарить тебя за это - любая плата будет малой. Скажу лишь одно, пусть избитыми, но точными фразами: в добре и зле, в болезни и здравии, в счастье и несчастье, при дожде и ясном солнце, ночью и днем я буду рядом тобой...
  
   Егор не поехал домой. Предпочел кабинетный диван домашней постели. Пусть не так удобно, зато рядом нет Веры, и никто не станет его пилить, вопить под ухом, обвинять, оскорблять, ныть, ворчать - изводить.
   Тишина. Неужели он не заслужил ее за столько лет жизни в аду, в диком темпе бега, когда по кругу, когда от себя? Финиш. Завтра он придет на финиш и за ним будет все, к чему он безуспешно стремился: тишина и покой, стабильность, уважение. Он купит небольшую квартирку себе и уедет от жены, как только Ярослав поступит в институт. Не бросишь его сейчас - переходный возраст у парня, только и смотри, чтоб чего не натворил, как в субботу, или как сестра в тот же период. Да и Маша нервная стала - от Ярослава заразилась? Бойкоты, вопросы, претензии. Вся в мать: то тихая, рассудительная, домашняя, то словно с цепи сорвется, и давай фортеля выкидывать - глупости творить, хамить, неизвестно в чем обвинять.
   Ничего, вот получит он дивиденды и всех приструнит - и Вера язык прикусит, и Маша притихнет. А Ярослав?... Мужик растет. Ну, выкинул парень номер - с кем не бывает? Ошибся - признал - молодец. Забыли и пошли дальше.
   Наладится. Это просто осень тяжелая.
  
   Вероника приползла домой ближе к двенадцати. Скинула обувь и, прошлепав в спальню, рухнула на постель. И даже не видела, как на нее смотрят дети, не обратила внимания дома ли Егор.
   -- Я же говорю -- плевать ей на нас, -- процедила Маша.
   -- Да они поругались, вот и бесятся. Помирятся, куда денутся - первый раз что ли? -- пожал плечами Ярослав.
   -- Ага, одна напивается, другой в кабинете ночует - все как всегда. Только надоело до чертиков. Сил моих больше нет! Уеду!
   -- К бабке в монастырь? -- хмыкнул парень невесело. -- Куда мы денемся с подводной лодки?
   -- В деканат пойду, буду в общагу просится!
   -- А кто тебе даст? Ты ж не иногородняя.
   -- Придумаю что-нибудь...
   -- А я здесь один, да? -- пряча страх за обиду, надулся Ярослав. Маша вздохнула:
   -- Да куда я от тебя.
   -- Прорвемся! -- заулыбался парень и толкнул сестру в плечо. -- Фигня война, да Мань?
   Маша щелкнула ему по лбу:
   -- Ты чё, совсем что ли?!
   -- Предупреждала: бить за Маню буду! Иди спать, в школу завтра, а мне в институт... гори он всем химсоставом.
  
   Глава 16
  
   Лика натурально выла, пытаясь запихнуть в сумки самые нужные по ее мнению вещи: мамину любимую тарелку, жуткие доисторические бусы, старый шарфик. Книги, фарфорового слоника, иконы вместе с иконостасом.
   Светлана сначала пыталась ее вразумить, но потом бросила это гиблое занятия, оставив блаженную истерить до прихода мужа. Пусть Вадим разбирается!
   И со вздохом проследила за попыткой Лики уложить старые фотоальбомы поверх маминой искусственной шубки в чемодан, а потом закрыть его.
   Да, Вадим был прав, встав ни свет, ни заря и притащив сюда Свету, чтоб та посмотрела за Ликой да помогла сложиться, пока он ее у директора отпрашивает. В том, что отпросит Светлана уже не сомневалась - ясно после вчерашнего стало - этот мужчина все может. Да и ровно ей было, честно говоря, потому как о работе не думалось вообще, как и о чем-то другом в частности - Лика мешала. Ревела белугой, крутясь по квартире и запихивая в пакеты, сумки абсолютно ненужные вещи - багаж рос, а толку не было.
   Вадим ввалился в квартиру, когда Светлана готова была сорваться и накричать на полоумную. Мужчина застыл у порога комнаты, с удивлением разглядывая учиненный погром и груду вещей - обычного хлама. Лика, прижимая к груди шкатулочку из каслинского литья, стояла посреди разгрома и огромными глазами смотрела на Вадима, беспрестанно всхлипывая и икая, а слезы ручьем стекали по щекам.
   -- Малыш, мне грузовик заказать? -- спросил он мягко.
   -- Угу. Бульдозер! -- буркнула Светлана, отбирая у подруги шкатулку.
   -- Мамина! -- заскулила та.
   -- Ясно, -- кивнул Вадим. Сдернул с вешалки куртку жены, насильно надел ее на девушку, и, подхватив на руки свою ценность, понес к выходу, мотнув головой Свете: дверь закрой.
   -- А-а-а! -- вцепилась в дверной косяк Лика, орошая плащ мужа слезами. -- И-и-и-кон-ки! Ма-ма-мамина фи-фи-а-алка!
   -- Малыш я все привезу, а иконки и фиалку Светлана прихватит,-- заверил ее Вадим. Света же молча разжала пальцы девушки и выпихнула пару вон из квартиры.
   -- А-а..ча-чайник ...ма-ма-амин!
   -- Ты успокоительное пила? Ну-ка посмотри на меня, -- приказал мужчина, и встретившись с жутким тоскливым взгляд жены, крикнул в лестничный пролет выходящей на площадку Свете. -- Захвати лекарство! Баночку с синей полосой с кухни! На столе!
   -- Поняла!
  
   Вадим посадил Лику в машину и присев перед ней на корточки принялся застегивать ее куртку и успокаивать:
   -- Мы еще приедем сюда, возьмем, все, что ты захочешь..
   -- Ча-а-йник ма-амин..
   -- У меня есть чайник, -- заверил ее мужчина. -- У меня все есть: чайник, тостер, посудомоечная машина, холодильник; свет и вода...
   -- А-а-а...
   -- Абсолютно все.
   -- А-а.. да-а-а?
   -- Честно. Не буду же я тебя обманывать?
   -- Я-а-а... да-а... пра-а-сти-и-и...
   -- Да на здоровье - плач. Только живность дворовую жалко - распугала ведь всех, -- улыбнулся ей. Лика припала к его груди, пытаясь, успокоится и извиниться за истерику.
   -- Ничего хорошая моя, все наладится. Главное мы вместе, правда? -- погладил ее Вадим, начал целовать, осушая слезы.
   -- Кхе-кхе! -- заявила о своем присутствии Светлана. Греков покосился на нее:
   -- Лекарство?
   Женщина протянула баночку.
   -- А вода?
   Женщина так же молча протянула бутылку с чаем. Вадим поблагодарил ее взглядом и сунул в рот Лике таблетку, помог запить.
   Света молча наблюдала, с каким терпением и нежностью он относится к жене, и невольно улыбнулась. Ей нравилось, что этот сильный и жесткий мужчина настолько ласков к Лике, заботлив не напоказ, а от души. Женщина призналась себе, что ошиблась в нем и немного успокоилась за подругу: может, конечно, для кого и сказка, но, Слава Богу, для Лики быль. Кто как не она, заслужил счастье любить и быть любимой?
  
  
   Лика успокоилась и притихла, когда они были почти у цели. Она крепко прижимала к груди сумку с иконками, что всучила ей заботливая подруга и огромными от ужаса глазами смотрела на старинные дома в центре города, предполагая, что Вадим везет ее в один из них. Как она будет там жить, Лика понятия не имела и лишь надеялась взять себя в руки и повторяла себе, что она сильная, взрослая женщина, уже жена, и должна, и может вести себя подобающим образом. Хватит реветь, ставить Вадима в неловкое положение, да и раздражать. Кому понравиться смотреть день и ночь на заплаканное лицо? Конечно, никому. Поэтому все, поэтому, хватит. И стала смотреть на дома, деревья, транспорт, людей, цепляясь сознанием за картинку обычного Питерского утра, и отталкивая тем самым слезоточивые мысли, эмоции.
   -- Спасибо, -- поблагодарил ее Вадим, оценив усилия жены. Лика выдавила улыбку.
  
   Вадим остановил машину на стоянке у дома, и пока женщины рассматривали величественное здание, о чем-то переговорил с охранником. Подхватил подруг под руки и повел к подъезду.
   В холле сидел консьерж: седовласый, представительный мужчина. Он оглядел вошедших острым взглядом, раздвинул губы в улыбке на приветствие Грекова и закивал, слушая жильца:
   -- Моя жена Лика. Если что, будьте так любезны, помочь ей.
   -- Конечно, конечно, Вадим Аркадьевич поможем с превеликим удовольствием. Гостей?...
   -- Не пускать, -- бросил тот, подталкивая женщин к лифту.
  
   Вадим открыл дверь и, пропустив подруг внутрь помещения, положил ключи на столик в прихожей:
   -- Лика, ключи вот. На всякий случай есть комплект у консьержа. Что ж вы замерли? Проходите, осваивайтесь, -- рассмеялся, увидев настороженно-недоуменные лица. -- Заблудиться невозможно, честное слово, комнат всего пять.
   -- Угу, -- буркнула Светлана, раздеваясь. Вадим, обняв растерянную жену, провел ее в спальню, которая напомнила Лике одну из зал Эрмитажа. Мужчина открыл ящичек секретера, показывая стопку купюр:
   -- На расходы.
   Лика замотала головой, отказываясь:
   -- Вадим я...
   -- Ты моя жена. Не забывай об этом. Вечером приду усталый, голодный, неужели ты даже ужин не приготовишь?
   -- Приготовлю...
   -- Вот тебе и расходы. А еще я бы очень хотел, чтоб ты посмотрела себе что-нибудь шикарное, на венчание. Платье, колье - что хочешь. И не стесняйся в тратах малыш...
   -- Вадим!
   -- Возражения не принимаются. Я ничего не имею против того, чтоб венчаться с тобой в этом плаще, а ты бы была в этой куртке. Но, малыш, я слышал, что венчаются раз в жизни, поэтому может стоит немного разнообразить наряды? Опять же батюшку шокировать не хочется...
   -- Не переживайте, Вадим, у вас будет самая красивая невеста, -- заверила его Светлана, проходя в комнату.
   -- У меня самая красивая жена, -- напомнил он ей. Поцеловал растерянную Лику и, одев ей на шею цепочку с сотовым, направился к выходу. Помахал женщинам ладонью. -- Осваивайтесь и не скучайте!
   Лика не успела сказать и `А', как хлопнула входная дверь.
   -- Н-да-а, -- протянула Светлана, осматривая апартаменты. -- Думаю, нас не убьют, если мы позволим себе экскурсию по достопримечательностям.
   -- Света, -- со страхом прошептала Лика, отрицательно качнув головой.
   -- А что Света? -- пожала та плечами. -- Это ты номер выкинула, выйдя замуж за небедного человека, так что, придется соответствовать. Кстати, бизнесмены любят устраивать вечеринки, рауты, тусовки, и тебе, как жене придется выглядеть подобающим образом. Нравится, не нравиться, а пробежка по магазинам необходима. Или будешь позорить мужа своим пришибленным видом?
   -- Света, -- всхлипнула Лика, умоляюще.
   -- Не-а - Лика. Я как была Сударевой, так и осталась, а ты у нас теперь кто? Грекова, да? Что стоишь леди Грекова? Пошли с хозяйством знакомится, да вперед, по магазинам, к завтрашнему торжеству готовится, -- пряча растерянность за бравадой, заявила Светлана. И качнула головой, разглядывая картины в позолоченных рамках на стенах: может и репродукции, но такие, что в картинной галерее не стыдно выставить. А стоят? Думать не стоит. Мама дорогая, куда мы попали?
   -- Извини, я мужа не выбирала, мне его Бог дал.
   -- Ага? Ну, с этим и не поспоришь, тем более не поскупился Всевышний. Остается надеется, что вся эта позолота стоит хозяина и ты с ним не зачахнешь, как птица в клетке.
   -- Вадим замечательный человек!
   -- Не сердись, ничего против Вадима я не имею. Пока, -- и взяв подругу за руку, потащила ее в другие комнаты. -- Пошли знакомиться с жилищем... Тадж-Махал, блин! -- не сдержалась, застыв на пороге гостиной - огромной залы в бело-голубых тонах: огромный плазменный телевизор, диваны и кресла замысловатой формы, атласные портьеры гирляндами.
   -- Куда ж иконки поставить? -- растерялась Лика, сжав кулачки у груди. Света лишь вздохнула, покосившись на убогую. Хмыкнула:
   -- Не думаю, что они впишутся в здешний интерьер. Есть предложение увезти их в Швецию, может там, куда пристроить получится.
   -- Думаешь? -- нахмурилась Лика в сомнении. Света поджала губы: нет, не думаю, но надо же что-то сказать и как-то тебя успокоить? -- А если там, у Вадима, еще хуже? -- прошептала девушка в расстерянности.
   -- Хуже на Радищева, -- заметила Света и решительно закрыла двери в гостиную. -- Пошли дальше.
   -- На кухню? -- с надеждой спросила Лика, представляя маленькое, уютное помещение.
   -- Ага, завтракать, -- кивнула женщина, надеясь на тоже самое, что и подруга, но подсознательно понимая - зря. В этой квартире, где комнаты с бальный зал, и кухня наверняка со всю двухкомнатную Лики.
   И не ошиблась: сверкающий черно-белый кафель тянулся на километры пола и стен. Гроздья замысловатых светильников над длинным столом, встроенная техника, как в рекламе фирмы Kaiser. Жалюзи, кожаный угловой диван, кресла.
   -- Мама... -- протянули обе женщины.
   -- Может, ну его, завтрак, в кафе перекусим? -- робко предложила Света, чувствуя, что Вадим преувеличил ее смелость и решительность, и зря лелеял надежду, что она поможет освоиться Лике - кто бы ей сейчас помог?
   -- Правильно, -- поспешно согласилась Грекова, вылетая в коридор. -- Нам все равно в магазин.
   -- Точно, -- принялась натягивать сапоги Светлана. -- Ключи не забудь.
   -- Ага.
   -- И деньги.
   -- Ага. Я сто рублей возьму.
   -- Ага. Зеленые.
   Лика испуганно моргнула, сообразив, что речь идет о долларах:
   -- Что мы с ними делать будем?
   -- Тратить. Сегодня мы с тобой транжирки!
   -- Ой, Свет...
   -- Платье тебе надо, туфельки, наверх что-нибудь куртку там, шубку...
   -- Нет...
   -- На ужин продукты купить! И вообще - праздник... раз в году, -- пробурчала, спеша покинуть квартиру. -- Гуляем, пока сил и фантазии хватит.
   Нащупала в кармане портмоне, что выдал ей вчера Вадим, и вздохнула: это ведь еще постараться надо, чтоб все потратить.
  
   Но как не старались, не смогли. Никаких вещей Лика себе не купила, зато набрала полные пакеты продуктов, чтоб накормиться вечером Вадима ужином подстать его апартаментам. Сколько Светлана ее не уговаривала посмотреть ту кофточку или это подвенечное платье, красующееся в витрине, Лика мотала головой в ужасе оттого, что ей придется заходить внутрь магазина и встречаться взглядом с продавцом, и что-то говорить, и примерять выбранное; и бежала прочь, как можно дальше от витрин.
   После четырех часов подобного шопинга, женщины купили чебуреки и по стаканчику кофе, плюхнулись на лавку в сквере и приступили к позднему завтраку или раннему обеду.
  
   Звонок застал Вадима в ювелирном отделе, где он выбирал кольца к завтрашней церемонии. Константинов доложил ему о успешно проведенном вкладе и поздравил с прибавлением капитала. Греков не сдержал смешка, кинул:
   -- Danke.
   И отключив связь, указал менеджеру на изящное колечко с брильянтиком и массивное с витым чешуйчатым рисунком:
   -- Эти.
   Через двадцать минут Вадим зашел в салон для новобрачных за платьем, уверенный, что Лика так и не подберет себе наряд. Там же заказал визажиста и женского мастера на восемь утра.
  
   В перерыве меж парами, стоя за стойкой студенческого буфета, Маша набирала городской номер Лики, и беспрестанно слышала гудки:
   -- Где она ходит?
   -- У родственника спроси, -- бросила Катерина, запихивая в рот кусочек булочки с маком.
   -- Не сыпь мне соль на рану!
   -- Она еще болит... -- пропела блондинка, и заинтересованно уставилась на стройного парня, появившегося в буфете. -- Хороший экземпляр.
   -- У тебя этих экземпляров, хоть складируй... Нет, ну где она ходит?
   -- Дядьке позвони.
   -- Звонила. Блокирован.
   -- Прошла любовь, завяли помидоры и тапки жмут и нам не по пути, -- опять пропела Катерина, томно поглядывая на понравившегося студента. -- Интересно, из какой он группы? Почему я его раньше не видела?
   -- У него Ангел-Хранитель сильный, от тебя спасал, -- буркнула Маша.
   -- М-да? От меня еще никто не уходил, -- улыбнулась хитро и, встретившись взглядом с парнем, напустила в глаза тумана, облизнула губки.
   -- Никого, -- вздохнула Маша, отложив трубку. -- Съездить к ней, что ли?
   -- На родственника полюбоваться? -- не спуская взгляда с юноши, спросила Катерина.
   -- Не думаю, что он до сих пор с ней развлекается, -- нахмурилась девушка, очень надеясь, что не ошибается.
   --Зачем тогда тебе Лика? Не знаешь, как палас пылесосить? Желаешь проконсультироваться?
   -- Я понять желаю, почему она уволилась, и уволилась ли? А еще хочу знать... не знаю, -- задумалась. -- Много чего хочу.
   -- От ненормальной?
   Маша вздохнула:
   -- Может она мне что скажет, из того, что я не знаю, и я что-нибудь пойму, наконец?
   -- Например?
   -- Что она делала у нас два года и почему уволилась именно сейчас? Как долго оказывала отцу половые услуги? И что его держало рядом с ней? Чем взяла Вадима? Знает ли моя мать, что у нее было с отцом? Разговаривала ли с ней об этом?
   -- Глупые вопросы. Вообще - далась тебе домработница?
   -- Я хочу понять, почему Вадим был с ней, а не со мной? Почему отец предпочитал эту убогую моей матери?
   -- А сама не знаешь? Хочешь я вместо Лики отвечу? Первый ответ - ты родственница, видимо Вадима это сильно смущало в отличие от тебя.
   -- Сначала не смущало, а потом смутило? -- разозлилась Маша. -- Не потому ли, что эта что-то наговорила? Ты можешь такой вариант исключить? Я нет. И потом я с ним не ругалась и замуж за него не собиралась! А он как пропал в пятницу, так не показывается, не звонит. Дела? Какие здесь у него могут быть дела кроме как развлекаться?
   -- Может он трудоголик?
   -- И поэтому отключил телефон? Два дня звоню - ноль.
   -- Не хочет тебя слышать.
   -- Вот! А почему? У нас были прекрасные отношения, планы, а здесь раз - и ничего, пропал, провалился!
   Катя, разочарованным взглядом проводила студента, покидающего буфет, и вздохнула:
   -- Нет в жизни счастья.
   Маша лишь отмахнулась от нее, пропустив мимо ушей замечание:
   -- Я хочу понять, почему они все проваливаются? Нормальные - исчезают, убогие - тут как тут. Димку Сусанина помнишь? Два свидания, заверения, и ... тишина. А Влад? Пригласил на свидание и не пришел. Славка же, как не посылаю в туман, тут как тут. Вчера опять звонил.
   -- Карма у тебя такая.
   Маша фыркнула:
   -- Не смеши.
   -- Ну, а что тогда? Лика, да? И с Владом и с Димкой, тоже она? Увела?
   -- Нет...
   -- Тогда, что ты до нее докопалась?
   Грекова хмуро уставилась в стаканчик с газировкой:
   -- Понять хочу, что в ней так, а во мне нет? Почему она убогая жизнь людям ломает и угрызений совести не имеет, живет не печалясь, а я как дура, самокопанием занимаюсь, стараюсь и с совестью в ладах жить и в чужие семьи не лезу, а толку нет?
   Рябинина удивленно покосилась на подругу:
   -- Дурная ты Маш. Что городишь, сама хоть слышишь? Скажи прямо: фигово тебе, оттого, что дома аут и Вадим кинул, вот и хочешь крайнего найти да на личике от души расписаться, не наказанья ради, удовлетворения для. А Лика твоя, по ущербности да безответности своей, самый подходящий вариант. Только не будет никакого удовлетворения, а вот отвратности на душе прибавится.
   Маша зажмурилась на минуту, мотнула головой:
   -- Но должна же быть справедливость?! Она нам семью развалила: отец теперь направо, мать налево, не разговаривают друг с другом, и с нами. Мать с утра вещи в сумки складывала. И Вадим?! Я уверена, что нравилась ему.
   -- Ну-у, Маш, мне вон студентик понравился, а где он? Нету. Тебя обвинить, что ли? Или поплакать от огорчения, постенать о несправедливости? Делать больше нечего! Брось ты разбираться. Пошли лучше вечером погуляем?
   Маша одарила подругу неприязненным взглядом: с тобой, что разговариваешь, что нет! Себя только и слышишь!
   И подхватив сумку, потопала к выходу.
  
   Вадим с довольной улыбкой нырнул в салон, чтоб положить коробки с платьем и фатой на заднее сиденье. Он представил себе Лику в этом воздушном наряде, и улыбка стал шире: она будет выглядеть великолепно, как маленькая фея, эльф.
   Что же подарить любимому эльфу в честь свадьбы?.
   Вадим захлопнул дверцу, и, постукивая по верху машины, оглядел вывески и витрины магазинов, убегающие вдаль по ходу проспекта. Ему хотелось подарить что-то достойное Лики, неизбитое, необычное и чтоб обязательно к душе. Но что?
   И тут зазвонил сотовый. Греков посмотрел на дисплей - Вера.
   -- Слушаю тебя, -- пропел радостно.
   -- Когда мы встретимся? -- голос женщины был сух, тон деловит.
   -- С вещами или для души?
   -- С вещами. Я решила уйти от Егора.
   -- Понял еще вчера. Только так и не увидел тебя.
   -- Куда, когда? -- раздались вопросы, как щелчки в автомате.
   -- Для начала привези паспорт. Загранпаспорт есть?
   -- Да.
   -- Значит его не надо, а обычный паспорт привези и оставь консьержу. Дом ты знаешь. Подъезд один - не ошибешься.
   -- Хорошо. Сейчас и привезу.
   Вероника отключила сотовый и в приступе невротических эмоций, крепко сдобренных алкоголем, поехала на Невский проспект и оставила паспорт консьержу, как и просил Вадим.
   Спроси ее в тот момент - понимает ли, что делает? Твердо ответила бы `да' - не понимая и вопроса. В ее жизни произошел крах: потеря квартиры, салона вместе со статусом хозяйки, обеспеченной, деловой и успешной женщины. Все то, что держало ее рядом с Егором, превратилось в пыль. И тот должен был поплатится за все разом - за двадцать два года, что она терпела его хамское отношение и плебейские манеры, за неспособность удержать, то что имел. За то, что забрал, что ему не принадлежало. За то, что и бровью не повел на предупреждение о предательстве брата, готового забрать у него жену. Сложившаяся ситуация придавила Веронику, напомнив давнишнюю историю, и женщина уже не ведала, что творила, глухая к доводам рассудка. Ею руководило желание уязвить, отомстить человеку, что сломал ее жизнь. И даже страх перед Вадимом не уменьшал ее ненависть к Егору, и растаял, ушел, затерявшись в коньячном тумане.
  
   Подруги сидели, вытянув ноги, и смотрели на опавшую листву.
   -- Свет, -- тихо позвала Лика. -- А Вадим, правда, мой муж?
   Та покосилась на блаженную и пожала плечами: кто ж его знает?
   -- Вроде - да, а вроде...
   -- Ты ему не веришь? Нет, Вадим не станет лгать, если он сказал, значит так и есть.
   -- Тогда, что меня спрашиваешь?
   -- Сама не знаю, -- протянула Лика. -- За что мне такое счастье, а?
   Света вздохнула: спорный вопрос.
   -- Я, правда, уеду с Вадимом? Он будет со мной, а я с ним?
   Светлана промолчала - на этот вопрос у нее тоже не было ответа. Ей вообще не верилось что все перемены всерьез, и слова Грекова - правда, и свадьба, регистрация - реальность, венчание - не блеф, и далекая Швеция, в которую предстоит уехать ее подруге - не фантазия. И то, что в карманах у нее с Ликой баксов как фантиков, а в новом жилище подружки не стыдно принять самых знатных и звездных людей. И что этот серьезный, даже жесткий мужчина с насмешливым и одновременно, острым, как бритва взглядом - действительно способен на проявление заботы, нежности любви, что он не обидит Лику, не даст в обиду другим. И не бросит, не посмеется, не унизит, не растопчет беззащитное сердечко.
   -- Я, правда, смогу видеть его каждый день, слышать, слушать, обнимать, помогать? И возможно рожу ребеночка? -- широко распахнутые глаза Лики взирали на Светлану с недоумением и, одновременно, восторгом. Кажется, до девушки только сейчас стало доходить, что все происходящее не плод ее воображения, а реальность.
   Света хлопнула ресницами: а ведь Лика права!
   -- У тебя завтра венчание? -- тихо спросила то ли ее, то ли себя. И сообразила. -- Что ж мы сидим?! Надо же себя в порядок привести! Тебе платье купить! Твоему жениху подарок! Ну, что сидишь, новобрачная, побежали!
   -- И в церковь надо зайти! -- вскочила девушка.
   -- Туда-то зачем, Господи, Боже мой?!
   -- А как же?! -- и начала загибать на пальцах. -- Исповедоваться, маме свечку поставить, всех святых поблагодарить, Богородицу, Господа. Вадиму за здравие заказать, и Егору Аркадьевичу, Маше, Ярославу, тебе, чтоб хранил вас Господь да берег, ...
   Светлана сгребла пакеты с провизией одной рукой, другой подхватила блаженную:
   -- Сначала платье и подарок! А потом молись, сколько хочешь!
   -- Но как же ... -- попыталась возразить Лика.
   -- Потом, сказала, -- отрезала женщина, спешно увлекая подругу в сторону торговых рядов. -- В Швеции намолишься, пока твой Вадим чужие деньги в свой карман складывать будет!
   -- Что ты такое говоришь?!
   -- Истину, чудо ты мое, глаголю. Отмаливать грехи супруга своего будешь уже на новообретенной Родине.
   -- Она у меня одна!...
   -- Теперь будет две!
   -- Что Бог, что Родина человеку одна дана ...
   -- Монотеизм, в курсе! Зачем ты столько продуктов набрала, Лика?! Как мы с такими пакетами в салон для новобрачных завалимся?!
   -- Ну, и обойдемся без салона, зато Вадим ...
   -- Да ему за неделю столько не съесть!
   -- Мы поможем. Ты лучше скажи, а в Швеции есть христианские храмы?
   -- Есть, в Швеции все есть! -- заверила Света, понятия не имея, что там есть, а чего нет. Но позволь Лике усомниться и пиши пропало. Мало разлуку с Родиной переживает, а узнав, что еще и храмам ручкой помахать придется - точно никуда не поедет.
   Нет, до чего девчонку искалечили?! Пристрелила бы Машку! И бабку ее Аделаиду - ханжу, что всякой дурью Лике голову забила!
   Ведь тогда еще чуяла - не спроста эта старуха внимание проявляет, заботу. Думала по доброте душевной. А она внучку свою выгораживала, да жертву ее добивала, основательно мозги ей прополоскивая.
   Нет, не зря Светлана святош да фанатиков терпеть не может!
   -- Свет, а Свет? А как по сотовому звонить?
   -- Кому и зачем? -- нахмурилась та: что еще за блажь в голове у Лики образовалась?
   -- Вадиму. Узнать когда уезжаем. Надо же все успеть: тебе квартиру переписать, а с этим волокиты много.
   -- Не нужна мне твоя квартира!
   -- Нужна! Там мамочка, она тебе помогать будет, оберегать.
   Светлана закатила глаза и крепко сжала челюсти, чтоб не сказать подруге о том, что думает о приведениях, тенях отца Гамлета, Ликиной мамы и прочей потусторонней прелести, без коей жила, живет и надеется еще пожить, ничуть не огорчаясь. Дома дурдома хватает!
   -- А ты мамочке от меня приветы будешь передавать, напоминать, что я ее люблю и не забыла, не забываю.
   Света застонала от бессилия.
   -- Она за тобой присмотрит, жизнь наладит, жениха найдет достойного. И мне спокойней, что ж ты одна? Как? И мамуля?
   -- Фыр-р-р!
   -- А потом еще надо Егору Аркадьевичу позвонить...
   -- На свадьбу его пригласить?! -- закипела женщина.
   -- Нет, нельзя его на свадьбу, его Вадим не любит, трения у них, я вообще боялась, как бы он родному брату неприятности не устроил, себя да его не погубил...
   -- Молодец! Теперь я твоего Вадима не только уважаю, но и обожаю!
   -- Ну, что ты говоришь?
   -- А ты? Что тебе Аркадьевич?
   -- Деньги ему нужно передать...
   -- Те, что давал? Оставь, он вам больше должен!
   -- Как ты можешь так говорить?! -- сморщилась Лика, чуть не заплакав от черствости подруги.
   -- Молчу. Сумки тяжелые.
   -- Ой, извини. Давай я понесу? Давай Света.
   -- На! -- сунула ей в руки один пакет и подтолкнула в сторону дверей бутика. Нужно действовать, пока снова старую тему не развила.
   -- Не хочу я сюда! -- испугалась блеска, огней и помпезности девушка, шарахнулась в сторону.
   -- Кто ж спрашивает? -- изумившись, прошептала Света, перехватив Лику и насильно впихнув внутрь салона.
  
   Вадим вышел из магазина и хмыкнул, узрев у своей машины Костю. Тот с невозмутимой физиономией поглядывал на снующий народ и грыз орешки.
   -- Здравствуй, -- протянул руку для пожатия Греков. Уваров ответил и покосился на покупку друга: флешплеер.
   -- Меломан, -- хохотнул.
   -- Подарок, -- открыл машину. -- Сядем?
   -- Не-а, постоим. Погода сегодня на загляденье.
   -- Значит завтра, послезавтра снег ляжет.
   -- Пессимист. Ничего это не значит.
   -- Твое явление тоже? -- прищурился.
   -- Узнать хотел, венчание-то завтра всерьез или в шутку?
   -- А ты как думаешь, Холмс-Уваров? -- прислонился спиной к машине Греков. Костя закинул в рот орешек, прожевал и кивнул:
   -- Правда. Но смотря для кого. У тебя `правд' много и для каждого своя.
   -- Правда одна.
   -- Ага. Как правило, в в газетном варианте... Ребята докладывают, лялька твоя с подругой из бутиков как пули из винтаря выскакивают.
   -- Не беда.
   -- Заметил, -- кивнул на коробки, что лежали на заднем сидении порше. -- Положим, женишься. Документы в посольство сдал, можно смело думать, что еще и с собой Лику увезешь.
   -- И все-таки что-то тебя настораживает?
   -- Ага. Скоропостижность женитьбы. Спешишь украсть у брата? Ста-ашная месть.
   -- Ну, что ты?.. Она еще впереди. Но не месть, нет, воздаяние. Я жене обещал Грековых не трогать. И не трону, -- хитро улыбнулся Вадим. -- Кстати, про Лику что-нибудь поведаешь?
   -- А надо? Вы ж вроде уже муж и жена, поздно компроматом душу греть.
   -- Узнал что-то? Говори.
   Костя пожал плечами. Со скучающим видом закинул в рот пару орешков, и лениво протянул:
   -- Брат твой Лику давно опекает. Деньги ей на счет капает.
   -- Не новость. Даже сумму могу сообщить.
   -- А то, что он любовником матери Ликиной был, тоже знаешь?
   -- И это не новость. Но Ольга умерла, однако с ее дочерью отношения он не порвал, в свой дом пристроил. В память о любовнице? Или с далеко идущими планами, уже на счет ее дочери?
   -- А если это его дочь?
   Вадим фыркнул, и задумался. Пару минут молчал, щуря глаза на витрину, прямо по курсу, и отрицательно качнул головой:
   -- Егор подлец, но не подонок. Если Лика его дочь... Нет, ерунда. Получается, что он мало скрывал о ее существовании от всех, так и от нее самой скрывал, что она его дочь? А как ее мать уговорил молчать? И женился, и отрекся от ребенка, и сейчас не признает, подачки делает, тайные, в свою семью привел в качестве служанки своим детям... Родную дочь, родным детям? Ерунда. Видя, как Маша реагирует на его встречи с Ликой, молчать, зная, на что она способна, что может угрожать Ликиной жизни? Потом выгораживать всеми силами Машу, а на Лику махнуть рукой? Это нужно не просто подонком быть - нелюдем. Нет, он бы или помогал бы ей тогда, как нормальный отец, или... да он бы не женился. Да нет же...
   -- Ты кого убеждаешь себя или меня? -- скривился Костя. Вадим мрачно посмотрел на него:
   -- У твоей бредовой версии кроме посетившего тебя инсайда другие аргументы есть?
   -- Нет. Интуиция.
   -- Угу. Когда что-нибудь более осязаемое появиться, обсудим, а пока, не порти настроение.
   -- Я не порчу, я предупреждаю: торопишься с венчанием. Подожди пару дней, если есть факты, я их раскопаю. Если нет - веди свою ляльку под венец и мчи за кордон. А то получится лажа, пожалеешь.
   -- Я в любом случае не пожалею, -- протянул Вадим с настораживающей ноткой в голосе. -- Егор пожалеет, что жить останется.
   Костя внимательно посмотрел на друга: э, Грек, да ты уже думал в этом направлении, не исключал мысль о родстве Лики и Егора, а, следовательно, и своем. И все-таки не просто женился, а еще и в церковь тащишь, спешишь, как на пожар. Почему?
   -- Лика и есть твоя ответка Егору? -- спросил напрямую.
   -- Отчасти.
   -- От какой: большей или меньшей?
   -- Неважно. Остальное долг и справедливость.
   -- Чей долг-то?
   -- Мой! -- нехорошо посмотрел на друга.
   -- Все-таки сделал ты девчонку пешкой, -- кивнул с пониманием.
   -- Нет, я сделал из пешки ферзя, а из ферзя - пешку. Если б не Лика, и остальные б фигурки легли. Но мне на них уже все равно. Не интересно - предсказуемо. Да и не стоят они не то, что дела - мысли. Не порти мне настроение - завтра я венчаюсь. Так что считай - женюсь первый и единственный раз. Волнительное событие, надо сказать.
   -- Валерианы выпей, -- усмехнулся Уваров, принимая шутливый тон друга. Ясно стало, что не только ему, но и Вадиму не по себе.
   -- Вот ты и пей... Если хоть на минуту в храм опоздаешь, сам знаешь, чего лишишься, -- с улыбкой кинул Вадим, сел в машину. -- До завтра.
   -- Вай-вай - зачем так пугаешь? -- ухмыльнулся Уваров, и, закинув орешек в рот, пошел прочь от стоянки. Греков посмотрел в обзорное зеркало ему в след, и, стерев с лица маску беззаботности, скрипнул зубами и зажмурился: ох, Егор, Егор! В кого же ты таким родился?
   Молись, чтоб Костя ошибся.
   Молись брат!
   .А жене твоей и молитва не поможет...
  
   Вечером, Греков настоял, убедил Светлану принять квартиру Цезаревых, и к ее смущению, тут же забрал документы для оформления дарственной у нотариуса.
   -- Это самый лучший свадебный подарок! -- заявила Лика, с нескрываемым восхищением и гордостью. Прильнула к мужу в порыве благодарности. -- Господи, как же я тебя люблю?!
   -- Я тоже очень сильно люблю тебя, малыш. Никогда об этом не забывай.
  
   Егор ждал звонка от брата, но так и не дождался. Звонил сам - безрезультатно: абонент временно недоступен.
   На душе было тревожно, настроение падало и Грекова начали одолевать запоздавшие сомнения: деньги переведены, а куда и кому - не малейшего подтверждения от Вадима.
   Егор зашел в квартиру поздним вечером и первое, что увидел - груду сваленных в коридоре баулов, чемоданов.
   -- Что это такое?! -- закричал в глубь квартиры. Выглянула Маша, и хмуро уставившись на отца, процедила:
   -- Мама из салона привезла.
   -- Где она?
   -- В спальне. Ужинать будешь?
   -- Буду, -- буркнул еще более недовольным тоном, чем дочь и пошел в спальню с желанием устроить жене нагоняй за то, что превращает квартиру в базарную площадь. Толкнул дверь и увидел еще больший погром, чем в коридоре. Вероника сидела на кровати лицом к окну спиной к двери и подпиливала ноготок. На звук открывшейся двери она не повернулась.
   -- Ты с ума сошла? Что за бардак?! -- рявкнул Егор, указывая на кипу белья на постели и открытый чемодан на полу.
   Вера не пошевелилась.
   -- Ты оглохла? Я спрашиваю, что за кошмар творится в квартире?!
   Тишина.
   Егор пнул чемодан, убирая его с дороги, и пошел к жене. Навис, процедил в закаменевшее лицо:
   -- Я с тобой разговариваю или со стенкой?!
   Вероника даже не взглянула на него.
   Егор взбесился и уже хотел схватить все вещи жены в охапку, выкинуть их из окна, как подумал, что хорошо бы следом отправить и жену, и взял себя в руки, понимая, что сейчас действительно может причинить физический вред. Поспешил выйти из комнаты, чтоб не видеть жену и не сходить с ума от желания придушить ее.
   Помыл руки, приходя в себя. Умылся, постоял, смиряя гнев, и пошел на кухню.
   Маша пододвинула ему тарелку с пельменями и соусник.
   -- Что это? -- нахмурился Егор, разглядывая ужин - магазинный пельмени машинной лепки.
   -- Пельмени, -- буркнула Маша.
   -- Мать всем бойкот сегодня объявила? -- сжал кулак, опять закипая от злости.
   -- Нет, вчера. Если б ты ночевал дома, то знал бы, что она вчера пришла в одиннадцать вечера, и Ярослав весь день сидел голодный.
   -- Ты мне претензии предъявляешь? -- грозно сдвинул брови Греков.
   -- А кому мне их предъявлять?! -- взвилась девушка. -- Мать не разговаривает, вещи пакует, отец дома не ночует!
   -- Молчать! -- рявкнул Егор. Маша одарила его злобным взглядом и, швырнув перечницу на стол, демонстративно вышла из кухни.
   Мужчина посмотрел на рассыпанный перец, стер его на пол полотенцем. Чихнул и взялся за вилку. Первый пельмень мало обжог ему рот, так еще и оказался безвкусным. Егор со злости скинул тарелку со стола и пошел звонить Лике, чтоб она пришла и поработала сверхурочно, на кухне, не столько как домработница, сколько, как хороший повар.
   В коридоре появилась дочь. Встала у стены, сложив руки на груди:
   -- Лике звонишь? -- прошипела, догадавшись.
   -- Да! Она в отличие от тебя белоручки, готовить умеет!
   -- Я тоже умею.
   -- Но не каждый сумеет съесть то, что ты готовишь! -- нажал рычаг, прерывая серию длинных гудков, и вновь набрал номер Цезаревой.
   -- Не старайся -- ее дома нет. Я звонила и домой к ней приезжала. Никого нет.
   -- А где она? -- нахмурился Греков соображая, что же могло случиться.
   -- Понятия не имею! Вчера твоя любовница уволилась. Видимо нашла более подходящую партию, -- с желчью сообщила девушка.
   -- Она мне не любовница! Сколько можно повторять?! -- рявкнул мужчина.
   -- А что ж ты так забеспокоился? Побледнел вон, -- презрительно скривилась Маша. Греков не в силах больше сдерживаться и понимая, что в таком состоянии натворит дел, от души поколотив двух стерв - жену и дочь, схватил куртку и вылетел из квартиры прочь. Куда угодно, лишь бы не находится в одном помещении со змеями!
  
   Маша пошла к матери. Постояла, разглядывая ее застывшую фигурку, и сказала:
   -- Отец ушел.
   Пусть. Мне-то что? -- тряхнула та волосами, не повернувшись к дочери.
   -- Я почти уверена, что к Лике.
   Никакой реакции.
   -- Тебе все равно, да?
   -- Да.
   -- И было все равно, -- кивнула Маша, понимая. -- Что удивляться, что он бегает от тебя, как от чумной?
   -- Сбавь тон и не забывайся, -- предупреждающе процедила Вероника.
   Девушка помолчала, прошла к окну и встала напротив матери.
   -- Тебе его не жалко?
   -- Мне?! -- возмутилась женщина. -- Это нас надо жалеть! Твой отец заложил все, включая эту квартиру! У нас ничего нет, кроме мифических дивидендов Вадима!
   -- Вадима?! -- ужаснулась Маша, соображая. Опустилась на постель рядом с матерью и потрясенно прошептала. -- Вадим с Ликой. Я видела их в воскресенье.
   -- С Ликой? -- не поверила женщина. Уставилась на дочь, и вдруг истерично расхохоталась. -- Вадим с Ликой...Вадим и ... Лика....
   -- Мам, что смешного?! -- испугалась и возмутилась девушка. -- Эта гадина могла подговорить Вадима устроить любую пакость! -- и опомнилась. -- Но не будет же он гадить родному брату? Зачем? Он разумный человек.
   Вероника перестала сменяться и озабоченно нахмурилась:
   -- Дура, какая же я дура, -- прошептала, сообразив, что натворила.
   -- Она мстит нам, за то, что не отдали ей отца, за то, что получила по заслугам.
   -- Перестань говорить ерунду! -- оборвала ее мать, и принялась искать сотовый. Нашла.-- Выйди, выйди сейчас же! -- крикнула дочери, набирая номер Вадима.
   Маша обиделась на незаслуженный крик и вышла: нет, ноги ее здесь больше не будет - в общежитие, снимать квартиру или комнату - куда угодно, как угодно, лишь бы поскорей!
  
   Грекову она дозвонилась с пятой попытки:
   -- Вадим, мне нужен паспорт, -- стараясь, чтоб голос звучал ровно и спокойно, сказала Вероника. -- Все отменяется. Я была не адекватна и не подумала, а скорей поддалась порыву.
   -- Хочешь сказать, что передумала?
   -- Скорей вообще не думала. Немного повздорили с Егором, и после эскапады Ярослава, которой ты был свидетель, я перенервничала. Но сейчас все уладилось. Я бы хотела забрать паспорт и попросить тебя не обращать внимания на недоразумение. Надеюсь, ты не обижаешься? Мы по-прежнему с тобой друзья. Но ты должен понять - я люблю Егора, детей и наша семья...
   -- Монолит. Понял. Не обижаюсь. Конечно, досадно, но ничего не поделаешь. Я уважаю твои чувства и решения. Естественно все останется меж нами. Паспорт я верну в пятницу. Хорошо?
   -- Э-э-э...
   -- Хочу устроить прощальный ужин. У вас, если ты не против. Заодно свои вещи заберу.
   -- Ты уезжаешь? -- не сдержала вздох облегчения женщина.
   -- Да. В начале следующей недели возвращаюсь домой.
   -- Замечательно!... В смысле очень хорошо, что ты придешь к нам попрощаться. Я приготовлю ужин, посидим, поговорим.
   -- Да, да.
   -- Видишь ли, меня еще немного встревожила ваша с Егором сделка.
   -- Рядовое вложение. Ничего экстраординарного.
   -- Он говорил о фантастичных процентах...
   -- Что ты Вера? Обычные проценты. Я же не враг своим любимым родственникам. Через пару месяцев получите дивиденды.
   -- Но Егор заложил квартиру.
   -- Знаю, он говорил. Ничего страшного. Вы ее всего лишь заложили, а не продали.
   Голос Вадима был спокойным, чуть ленивым. И, как всегда было непонятно, говорит мужчина серьезно или издевается, насмехается. Что естественно, не успокаивали подозрений и тревоги женщины, а увеличивали нервозность.
   -- До пятницы?
   -- Да. Буду К которому часу подъехать?
   -- Как тебе удобно.
   -- В четыре, устроит?
   -- Да.
   -- Хорошо. До свидания. Егору привет. И не беспокойтесь: ваши вложения в надежных руках. Чистых, как ваши помыслы.
   Вера удивленно посмотрела на смолкнувшую трубку, пытаясь разгадать смысл последней сказанной Вадимом фразы.
   А может и гадать незачем?
  
   Егор долго стучал в дверь Ликиной квартиры, и, не достучавшись, не дозвонившись, засел в машине у подъезда, в ожидании прихода девушки. К полуночи она не появилась, а позже мужчина заснул.
  
   Глава 17
  
   В эту ночь, Вадим не тронул Лику. Лежал, крепко обняв ее, слушал сонное дыхание, и думал над словами Кости. Сердце глухо билось о грудную клетку: только не это, только не это...
  
   -- Малыш, кто твой отец? -- первое, что спросил Вадим, когда Лика открыла глаза. И тут же получил ответ:
   -- Хороший человек!
   -- Не сомневаюсь, но кто он был?
   -- Не знаю, -- сонно хлопнула ресницами.
   -- Мама не говорила?
   -- Нет. Сказала, что он был хорошим человеком и все.
   -- А куда он исчез?
   -- Не знаю.
   -- А Егор... часто к вам приходил?
   -- По всякому, -- Лика придвинулась, легла на плечо Вадима, и задумчиво обводя его грудь пальчиком, призналась. -- Они были любовниками от слова люблю. Мама боготворила его. Он тоже любил ее, не раз хотел остаться у нас, но мама гнала его в семью, к детям. Он уходил, а она плакала, но когда все случалось вновь, опять выгоняла. А ко мне Егор Аркадьевич всегда, как к дочери относился: то конфет принесет, то игрушку, как учусь, спрашивал.
   `Странные понятия о долге и обязанностях отца', -- поморщился Вадим.
   -- Отец это не только конфетка и проверка дневника, малыш.
   -- Может быть, но мне не с чем сравнить.
   -- Понятно. Он не просил тебя называть его отцом?
   -- Нет. Да и как можно? У него ведь есть родные дети, а я ему кто?
   -- Ты чувствуешь перед ними и Вероникой вину за мать и Егора?
   -- Да, хотя мама не крала его из семьи и по большому счету не так часто они встречались, но все равно... Никто не знает, какой поступок может оказаться следствием, какой - причиной. Может быть, из-за их с мамой любви, отношения Егора Аркадьевича и Вероники Львовны настолько натянутые?
   -- Дети не отвечают за родителей.
   -- Не правда, мы все в ответе друг за друга.
   -- Не буду спорить, малыш... Подъем? Впереди хлопотный день.
   -- Волнительный.
   -- Разве? -- улыбнулся. -- Ты волнуешься?
   -- Да, сегодня я стану твоей женой перед Богом.
   -- Ах, вот почему вы так рано проснулись, фрау Грекова? -- лукаво прищурился Вадим.
   -- Да-а. А можно вопрос?
   -- Да-а, -- передразнил.
   -- Почему ты про Егора Аркадьевича и моего отца спросил?
   -- Так, что-то в голову пришло, -- пожал плечами. -- Встаем?
   Лика кивнула, но еще минут пять лежала, раздумывая: к хорошему или плохому с утра, в день венчания, подобные вопросы услышать. И пришла к выводу, что бесспорно к очень хорошему - ведь и ее отец, пусть она и знает его лишь со слов мамы, и брат Вадима - прекрасные, замечательные люди.
   -- Эй, молодожены?! -- стукнула в дверь Светлана. -- Пора вставать, время почти восемь!
  
  
   Лика разглядывала платье и боялась прикоснуться к нему, поверить, что оно ее.
   Вадим улыбнулся ей подбадривающе, поцеловал и ушел в другую комнату. Его уже ждал мужской мастер - серьезный, обходительный мужчина.
   Светлана, онемевшая от восторга, осторожно расправила полы платья, усыпанные стразами, и шумно вздохнула, разглядывая выбитый рисунок ткани:
   -- Мама, дорогая...
   С помощью приглашенных Вадимом женщин, она помогла Лике одеться, и замерла, разглядывая подругу:
   -- Лика, -- качнула головой. -- Ты чудное виденье!
   А та боясь шевелиться и вообще дышать смотрела во все глаза на Светлану, пытаясь собраться с духом и сообщить ей, что она тоже выглядит сногсшибательно в новом костюме. И хорошо, что они его купили, и хорошо, что у подруг почти один размер.
   -- Фата дополнит образ, -- со знанием дела сообщила визажистка и помогла укрепить диадему с каскадом воздушной вуали на голове девушки, которая в тот же миг почувствовала себя статуэткой, и вела себя соответственно. Света оглядела ее и заулыбалась:
   -- Лика ты просто Фея. Жаль, нет фотографа.
   -- Ошибаетесь, мадмуазель, -- бросил появившийся Вадим.
   Девушка открыла рот, разглядывая его безупречно элегантный костюм, прическу, и вдруг рассмеялась -- ее страхи ушли от понимания, что Лика и Вадим - пара. И он не хитрит, и действительно любит, судя по отношению, а если судить по взгляду что устремляется к жене - обожает!
   Присутствующие женщины переглянулись с довольными улыбками -- подруга невесты -- удались на славу. А уж новобрачных - хоть на рекламный щит.
   В коридоре появился Костя, которого Лика не узнала в строгом костюме. Мужчина чинно поздоровался с присутствующими, галантно поцеловал руку невесты под смешок друга, сунул ей букет цветов, и жестом пригласил высокого парня с фотоаппаратами:
   -- Работайте, Жан.
   Вскоре Вадим подхватил невесту на руки, понес к выходу.
   У машин уже ждали водители.
  
   Маша настороженно косилась на мать: та вела себя, как ни в чем не бывало - ровно, обходительно. И словно не было изматывающих волнений и скандалов: дома опять чисто, уютно, на столе завтрак, на лице Вероники Львовны маска безмятежности.
   Ярослав ни слова, ни сказав, съел свою порцию, вопросительно поглядывая на сестру, настороженно на мать, и ушел в школу. Маша же с тоской смотрела на свою любимую пшенную кашу в тарелке, и через силу глотая ее, силилась понять причину маминой метаморфозы.
   -- Ма, а отец опять не ночевал дома, -- сказала, пытливо поглядывая в лицо женщины. У Вероники и ресница не дрогнула:
   -- Ничего страшного. Твой отец, занятый человек, -- ответила равнодушным голосом, пододвигая к себе тарелку с витаминным салатом.
   -- Вы помиритесь?
   -- Конечно, -- попробовала салат, и удивленно посмотрела на дочь, не спускающую с нее пытливого взгляда. -- В чем дело Машенька? Что тебя беспокоит?
   -- Твои чемоданы, отсутствие отца, -- неужели не ясно?!
   -- Ах, это. Не беспокойся девочка, все наладится. В любой семье случаются инциденты, досадные недоразумения. Мы, с твоим отцом люди взрослые, разберемся. Твое же дело, девочка, учится и не огорчать нас своей учебой и поведением.
   -- Значит все как было?...
   -- Так и будет, -- заверила с легкой снисходительной улыбкой на губах. -- Кушай и беги на занятия. Некрасиво опаздывать, Машенька.
   Та нахмурилась:
   -- Вы издеваетесь над нами, да?
   Вероника выгнула бровь:
   -- Что за странный вопрос? И что за вызывающий тон, дочь?
   -- Еще вчера он был нормой у любого в этом доме, -- напомнила девушка.
   -- Возможно, но вчера прошло. Мы дали себе волю, дали выход накопившимся негативным эмоциям, и повздорили, что абсолютно закономерно. Неприятно, согласна, но и причины для беспокойства нет. Мы были не сдержанны, это послужит нам уроком в дальнейшем.
   -- Вы помирились с папой?
   -- Сегодня помиримся, -- заверила.
   -- А завтра опять поссоритесь?
   Вероника положила ложку и укоризненно посмотрела на дочь:
   -- Машенька, человек в момент превалирования эмоций, увы, не в состоянии держать себя в рамках приличия. Срывы бывают у всех, на то мы и живые люди со своими проблемами, мыслями, желаниями. Никто из нас не застрахован от срывов, но они не являются причиной для особого беспокойства. Нынешняя осень оказалась слишком тяжелой для всех нас, затяжные дожди усугубили нестабильность душевного состояния, ухудшили настроение. У твоего отца неприятности на работе, у меня тоже есть свои проблемы. Наступивший кризис не причина, а всего лишь, стечение обстоятельств. Но обстоятельства приходят и уходят, а люди остаются.
   -- Ты намекаешь на Вадима? Он обстоятельство? Или причина, или следствие? Или Лика? Может быть вы сами?
   -- Девочка, сбавь тон. Не стоит возвращаться в исходную точку.
   -- Мы и не уходили от нее!
   -- Машенька выпей валерианы, ты слишком возбуждена....
   -- А-а-а, я поняла! Ты наглоталась успокоительного! И поэтому опять заморожено-равнодушная!...
   -- Сейчас именно так называют тактичность? -- выгнула бровь Вероника, пытаясь взглядом осадить дочь. Но та устала от лицемерия родителей, устала от вечных ссор, да и тревоги, волнения, разочарования прошедших дней сказались на ней, сломали наледь показного благополучия. Она больше не хотела фальши, устала от нее, как любитель веселья и праздников рано или поздно устает от их слепящей мишуры: огней, смеха, беззаботности, легкомысленных связей, пустых разговоров.
   -- Наверное, для тебя каждая ссора всего лишь возможность выплеснуть негатив, а потом снова прикрыть его маской вежливости. Идеальная семья, идеальные отношения: холодные и благопристойные улыбки на лицах, вежливый тон, интеллигентность, тактичность суждений. Салфеточки на столе, ни соринки на паласе. Лучше бы почистила себя! Да я умираю в пыли вашей лживой атмосферы! Может, для тебя все как было, так есть и будет, а для меня нет! Потому что будет завтра и послезавтра, будет весна и будет еще одна осень и будут новые ссоры. И дело не в природных явлениях, а в вашей природе! Мне надоело ваше лицемерие, мне надоело жить в семье и чувствовать себя сиротой, и самой решать, самой думать, держать все в себе, мирить вас! Мне надоело жить вашей жизнью! По вашим гнилым правилам! Регламент слов, дел, взглядов, дозы улыбок и эмоций! Вы же скупцы!
   -- Неблагодарная эгоистка! Как ты смеешь разговаривать со мной в подобном тоне, говорить подобный вздор? -- возмутилась женщина.
   -- Правду говорю! Не нравится она тебе, да?! Ну, извини, она одна, в отличие от масок лжи! И куда бы ты ее не прятала, как бутылки со спиртным, она все равно выходит наружу! И состоит в том, что тебе ровно на всех нас: на меня, сына, мужа! Каждый в этом доме живет сам по себе, варится в отдельной кастрюльке! Так заведено тобой! Мы всего лишь овощи на твоем столе! Продукты питания, необходимые, но бездушные! Нас можно резать, шпарить, отбивать, замораживать, готовить во фри осуждения и под майонезом скупого поощрения! Но ни один микроб эмоций, ни одна калория нормального человеческого тепла не должна попасть в приготовленное блюдо, ни одна крошка лишнего слова не должна упасть на стол! Но я не овощ, и не хочу в твой салат! У меня есть чувства, есть душа! Считай, что твоя пшенка, взбунтовалась! -- Маша схватила свою тарелку и, перевернув ее, плюхнула в салат матери недоеденную кашу. -- Приятного аппетита! И не обращай внимания... это всего лишь осень! -- прошипела с желчным сарказмом, презрительно скривив губы. Вышла, оставив мать в растерянном недоумении.
   Вероника застыв, разглядывала пищу в тарелке, силясь понять, какая муха укусила дочь, и очнулась лишь от громкого хлопка дверью. Маша ушла в институт.
  
   Только стоя у аналоя Вадим пожалел, что спешил с венчанием. Столь значительное событие в жизни, наверное, стоило отмечать более пышно. Хотя...
   Греков покосился на жену и невольно улыбнулся: девушка была очаровательна в венчальном наряде новобрачной, и выглядела бы легкомысленной, если б не лицо, взгляд соответствующее торжественности момента. Кто знает, собери Вадим толпу народа на свадьбу, вела бы себя Лика скромно, но естественно, улыбалась бы ему, не стесняясь взглядов незнакомых людей? Нет, скорей всего зажалась бы, и протирала взглядом пол, боясь не то что улыбнуться, ладонь мужу пожать, а и слово вымолвить, в глаза посмотреть.
   Все правильно - уверился Греков. Пусть венчание пройдет тихо и скромно и останется в памяти светлым моментом единения, умиротворения. Возможно их с Ликой совместная жизнь пройдет так же тихо и спокойно, в кругу действительно близких, верных друзей. Никто не вторгнется в их мирок, не возмутит его ненужным шумом и суетой. Лика будет счастлива с ним, как сейчас - абсолютно, безмятежно. И он будет счастлив ее милой улыбкой, светом любви в глазах, ее покоем и теплом.
   А наверное это и есть счастье - знать что ты сделал счастливым хоть одного человека, помог, сберег огонь веры и добра пусть не в себе, но в нем, хрупком, маленьком создании, что сильно своей искренностью и чистотой, что противится всей грязи мира, что на жестокость отвечает добром, на подлость прощением и пониманием.
   ` Если ты есть, если ты действительно есть, то сохрани Лику от бед и печалей, дай ей здоровья и долгих, безмятежных лет жизни. Не забирай ее у меня, пожалуйста, не забирай' -- впервые обратился Вадим к строгому лику Христа, что смотрел на венчающуюся пару с иконы.
   ` Господи, прошу тебя, прости раба твоего Вадима, даруй ему долгоденственное и благоденственное житие, очисти душу от скверны неверия и обид, наставь на путь истинный и охрани от невзгод, бед и печалей. Спаси его от предательства и лжи, боли и горя, спаси и сохрани от пули летящей от стали разящей, от меча и огня, от утопления, от покушения, яда и подлости лживых друзей, от наветов, от вередов. Укрепись Ангел его Хранитель, сядь рабу Вадиму на плечико, береги с утра до вечера. Помоги мне Богородица, подскажи, как стать хорошей женой, помогать Вадиму, оберегать. Дай нам деточек, Господи, здоровых крепких, чтоб и умом и статью в отца. Чтоб уважали его, помогали, любили, оберегали. А если век Вадима недолог, возьми мне отмерянные годы, отдай ему', -- истово молила Лика, с трепетом взирая на образа. И все посматривала, не затрещит ли, не погаснет свеча у Вадима - примета злая. И готова была от своей зажечь его, если такое случится. И радовалась, что ни одной лихой приметы не случалось, гладко проходил обряд венчания, а значит, Господь благословлял их на долгую счастливую жизнь.
   Уваров с серьезно-застывшим лицом не сводил глаз с новобрачных и все качал мысленно головой: что ж ты делаешь, Грек?
   Светлана с умилением слушала напутственные слова батюшки и радовалась за подругу: Вадим, бесспорно, будет хорошим мужем и Лика будет прикрыта его спиной от всех печалей и бед.
   -- Благослови их Господи, -- прошептала, глядя, как они обмениваются кольцами.
  
   Пока свидетель, стоя у машины за церковными воротами, поил свидетельницу шампанским и развлекал невесту, Вадим, глядя на улыбающуюся Лику, передал Стрельцову расписки.
   -- Думаю, больше не увидимся, Саня.
   -- Дай-то Бог, -- выдохнул тот, провожая Грекова взглядом.
   А тот вдруг обернулся и пощурившись на мужчину, спросил:
   -- Где сейчас Вениамина Зверева можно найти, не знаешь?
   Стрельцов поспешно отвел взгляд:
   -- Господь его ведает, -- просипел и поспешил скрыться в храме.
   Вадим удовлетворенно кивнул: и, правда, Бог с ним, со Зверевым, да и с Селезневой тоже. Живи, Саня.
   Когда свадебная процессия скрылась, Стрельцов развернул бумаги, пересчитал листы и... обессилено опустил руки.
   -- Ах, супостат!
   Не хватало трех, на самые крупные суммы
  
   Свадьба есть свадьба: веселье, шутки, шампанское. И погода была на стороне новобрачных - радовалась и радовала на удивление теплым солнечным днем.
   Петергоф был выбран Вадимом не только как место достойное посещения в знаменательный день, но и как прекрасный фон для фотографий.
   Лика, не сводя восхищенного взгляда с мужа, доверчиво прижималась к нему, но еще не осознавала себя замужней женщиной. Происходящее казалось ей сказкой, Вадим прекрасным принцем, а дворцы Петергофа - замком принцессы. И девушке очень трудно было понять и принять, что иной принцессы кроме нее нет и не будет.
   -- За что мне такое счастье? -- прошептала она, с любовью глядя на Вадима. Он улыбнулся и, подхватив ее на руки, понес к машине: пора в ресторан. Праздник продолжается.
  
   День прошел как во сне, промелькнул как миг, в котором слились краски, запахи, чувства уходящего праздника. И они не меркли с уходящим за горизонт солнцем. В темноте и тишине квартиры, уже лежа в постели рядом с Вадимом, Лика наконец поняла, что он не исчезнет и сказка, что он подарил ей будет длиться и длиться. Изо дня в день, из ночи в ночь она будет видеть его хмурым и радостным, усталым и довольным, слышать его голос, смех, дыхание. Лика прижалась к Вадиму и счастливо рассмеялась:
   -- Мой муж!
   -- Жена, -- лукаво улыбнулся ей Вадим. Перевернул на спину и навис. -- Как на счет супружеского долга?
   Лика взъерошила его волосы, любуясь чертами лица:
   -- Я люблю тебя.
   Вадим нежно поцеловал ее:
   -- Спасибо, ангел мой.
  
   Глава 18
  
   Вадим осторожно высвободился из объятий жены, обвившей его словно плющ руками и ногами. Провел ладонью по оголенному плечу: может, ну ее, старушку Аделаиду? И вздохнув, укрыл плечи Лики. Девушка сонно улыбнулась, смешно чмокнув губами. Мужчина залюбовался спящей женой, посидел, разглядывая длинные реснички, голубоватые веки, черные локоны, прикрывшие щеку и лоб, очень светлую кожу.
   -- Белоснежка, -- улыбнулся, и нехотя встал. Пора.
  
   Вадим не спешил на встречу. Он наслаждался удивительно солнечным днем, тишиной и величавой природой - уникальным лесом из величавых лиственниц.
   На душе было легко спокойно, он бы даже сказал - благостно. Мысль о жене грела, и словно лучик солнца, что пробирался в чащу, безжалостно разрывая ее мрак, освещала закоулки его сердца, очищая его от наносной грязи, черноты.
   Подъезжая к монастырю, он издали увидел грузную фигуру в темной одежде.
   Аделаида вышла ему на встречу? - изумился, отметив, что с появлением в его судьбе Лики, что-то радикально изменилось, и жизнь стала все больше удивлять его. А он-то уже думал, что потерял способность чему-либо изумляться...
   Вадим вышел из машины и степенно, опять удивляясь за то, но уже себе, подошел к женщине.
   Аделаида Павловна очень изменилась с последней их встречи. Пожалуй, столкнись он с ней на улице - прошел бы даже не подумав, что эта старуха, с одутловатым, изрезанным морщинами лицом, усталым взглядом потухших глаз, одетая в простую юбку до пят и старую темную кофту, та самая интеллигентка, строгая, но элегантная дама - его несостоявшаяся теща.
   Вадим несколько растерялся, увидев ее поклон, и неловко склонил голову в ответ:
   -- Здравствуйте.
   -- Здравствуй, Вадим, -- оглядела его женщина с ног до головы, и опять поклонилась. -- Слава Богу, что привел тебя ко мне, дал свидеться. Думала уж помру, прощенья не вымолив.
   -- Простите?
   -- Это ты меня прости Вадим, -- выговорила с трудом. В глазах появились слезы. -- Вижу, помиловал тебя Господь. По праву. Я молилась за тебя. Прошу, прости ты меня, душу грешную.
   -- За что? -- голос Вадима подсел от неожиданности. Он готов был к чему угодно, но не к смиренному виду и тону, не к доброжелательности и искренней мольбе. Встрече, как с родным сыном.
   -- За все, прости сынок, за гордыню мою глупую, но особенно за дочь мою, семя дьявольское. За то, что поздно узнала, что она натворила. Возьми, -- протянула темную тетрадку с желтыми страницами. -- Все что от Верочки-голубки осталось. Дневник ее. Поздно я его нашла, слишком поздно - Ира с Егором уже вернулись после свадебного путешествия. Я еще радовалась, что дочь забеременела. Не заподозрила лжи, до того горем после смерти дочери придавлена была. Но видать на то воля была Господня. Ждал дневник Вероники часа своего и дождался, уж кто его со стола смахнул, и как он за ним полгода пролежал не замеченным?... Ты ведь за этим приехал? Прознал про Ирину-то? Понял. А я лишь догадывалась, что это она тебя тогда, с Маринкой сговорившись, в узилище упрятала. Ты всегда был умным, и я знала, что рано или поздно поймешь и придешь, вернешься за ответом, и спросишь за дела. Прости нас, -- поклонилась опять.
   Вадим взял из дрожащей старческой руки тетрадку и поддавшись порыву прикоснулся губами ко лбу женщины:
   -- Прощаю. Храни вас Бог.
   Губы Аделаиды дрогнули, и в глазах появилась благодарность:
   -- Береги себя, -- перекрестила мужчину. -- Выполни просьбу мою, последнюю: не марай душу свою нечистыми делами. Господь сам разберет кому что.
   -- Хорошо, -- согласился не думая, сглотнул комок в горле, и неожиданно попросил. -- Благословите меня и мою жену. Мы обвенчались вчера.
   Женщина улыбнулась совсем как Лика: светло, радостно и вновь перекрестила Вадима:
   -- Благословляю тебя раб Божий Вадим в супружестве. Дай вам Бог деточек здоровых, счастья да мира в семью. Берегите друг друга. Ну, иди, а я молиться буду за грехи свои да дочери... Если не трудно будет, сходи на могилку к Веронике. Нечего ей под чужим именем в земле лежать.
   -- Сделаю.
   Женщина поклонилась в пояс и с просветлевшим лицом пошла за ворота монастыря.
   Вадим смотрел ей в след и думал о тех вещах, что раньше не занимали его ум: о странностях жизни, о непредсказуемых, казалось бы, а на деле, абсолютно закономерных поворотах. О счастье, что для одних тлен - деньги да карьера, а для других яркое пламя в вечности - любовь да добрые дела не славы ради, души сохранения для. И о Боге подумал всерьез и неумело перекрестившись, поклонился закрывшимся воротам.
   Посмотрел в небо, где меж верхушек лиственниц можно было увидеть парящую птицу.
   -- Спасибо Господи. За все спасибо, за каждый шаг, за каждую боль, что приблизила меня к Лике, -- и усмехнулся, невесело почувствовав как защипало в глазах и слеза ринулась наружу, освобождая душу от гнета ошибок и зла. -- Оставь мне Лику, дай ей здоровья и счастья, сбереги ее, Господи.
  
  
   В это время Лика, сложив руки на коленях, сидела на высоком табурете напротив стола и зачарованно смотрела на работу гриль. Как ей удалось включить микроволновую печь и добиться действий, девушка не понимала и ждала подвоха.
   -- Привет, -- бросила Светлана, зевнув. Прошлепала к холодильнику, достала пакет с соком и, хлопнув его на стол, посмотрела вверх, на ряд фужеров висящих над столом. -- Ну-с, из какого сегодня будем пить? Тыды-дым- тым-тым-тым, -- отбарабанила в раздумьях наращенными вчера по случаю свадьбы ноготками по столешнице.
   Лика улыбнулась, радуясь: Светочке явно нравиться здесь - поет с утра. И белый махровый халат, что она ей подарила, одела не сопротивляясь - значит к душе. А как он ей идет? Загляденье!
   И смущенно потупившись, сильней запахнула полы коротенького шелкового халатика, что подарила ей Света. Чудачка уверила ее, что сейчас модно ходить в таких вызывающе открытых невесомых тряпочках. Правда, что этот халат прикрывает - вопрос, но красивый, да, и Вадиму сильно понравился, особенно поясок - потяни и ...
   Лика покраснела и рассмеялась над своим смущением.
   -- Ты что? -- сонно хлопнула ресницами Света.
   -- Счастливая я, -- довольно заулыбалась Грекова. -- Такая счастливая, что поверить до конца так и не могу, и хочется всех-всех чем-нибудь одарить, чтоб тоже радостно было.
   -- Угу. Блаженная ты, а они все счастливые, -- махнула лениво ладонью. -- Фужер дай, вон тот, синенький. Ага, и себе, соком побалуемся. Вадим-то где? Опять ускакал, улан горячий? -- спросила, наливая сок.
   -- У него дела сегодня. И завтра, но не целый день. Он за всех хлопочет, совсем отдыха ему нет.
   -- Ничего, он дяденька здоровый, -- фыркнула. Продегустировала сок и жмурясь от удовольствия, пропела. -- Чем же суженный твой в медовый месяц занят, а? На кого поменял жену молодую?
   -- На нотариуса.
   -- А-а!.. Она женщина?
   -- Кто?
   -- Нотариус!
   -- Не знаю, -- пожала плечами Лика: какая разница-то?
   -- А должна знать, муж-то у тебя подруга на зависть, смотри, загуляет или уведут. Если конечно держать крепко не будешь.
   -- Не буду, -- мотнула головой. -- Не красиво это. Вадим свободный человек, и не контролировать, ни держать силой я его не буду. У него свой ум есть.
   -- А у тебя его, -- вздохнула. Вот и советуй блаженной как счастье обретенное удержать.
   -- И пусть. Жена на то и жена, что мужа слушаться должна, помогать, а не лезть в его дела, под ногами мешаться. Дергать по пустякам, ревностью изводить. Противно это, потому что ревность - проявление недоверия и чувства собственничества, а печать в паспорте, между прочим, не тавро раба!
   -- Ну, завелась! Я ж так, на всякий случай.
   -- А случай этот быстрей наступит, если свободу личности ущемлять. Я Вадиму не нянька и не соглядатай, а жена! Значит друг и помощник, тыл крепкий. А ты о чем говоришь?
   -- А если другую полюбит? Любовь мужская штука тонкая и величина непостоянная, -- заметила Светлана. -- Мало счастливой быть, надо ею оставаться, поэтому нужно учиться счастье держать, мужа то есть.
   -- Как можно мужа держать? Силой? Так он не собачка на поводке, а человек, и в чувствах своих неволен. А любовь это еще и доверие, уважение. А какое ж уважение, если ты силой держать будешь, мучить? И не любовь это вовсе. Нет, Света, не стану я Вадима третировать, а лучше, сколько б Бог нам с ним времени вместе быть не отмерил, хорошей женой ему буду, другом. Часть проблем с плеч сниму, душу его отогрею да от зла поберегу. Все сделаю, чтоб горя он не знал, и всегда понял, что есть у него жена, которая чтобы не случилась, чтоб он не натворил, всегда поймет, простит и примет. Замерз ведь он совсем от одиночества. А давления ему и без меня хватает.
   -- Ох, юродивая, -- со вздохом качнула головой Светлана, и прекращая тему, заметила. -- Курица готова, вытаскивай. А тесто что на столе лежит?
   -- Пирожков с яблоками хочу Вадиму напечь, любит он печеное, домашнее.
  
   Вадим сел в машину и открыл тетрадку. Почерк Вероники был чуть ровнее и мельче чем у Иры, но с теми же круглыми `а' и острыми `г'. Сестры были похожи даже в этой мелочи.
   На первой странице Вероника рассказывала о своих впечатлениях от первой встречи с Егором. Обычные девичьи вздохи, сентенции, эмоции - полет за облака.
   Перерывы в записях сначала в сутки, потом недели, и тон постепенно уходил в пике, снижаясь словно самолет, готовящийся к посадке. Не было больше `люблю' по тридцать раз на странице и трепетных воздыханий. Вера спускалась на землю, и спуск был болезненным, до жестокости тяжелым...
   ` Я до мельчайших деталей помню нашу первую встречу: его глаза, смущенный и в тоже время цепкий, пронзительный взгляд, пушистые ресницы, голубая рубашка узковатая в плечах, руки с линией вен, и голос, от которого стало тепло в груди:
   -- Я принес письмо для Иры от Вадима. Он беспокоится, что она не пишет. Вы извините меня, но я хотел бы попросить вас передать ей мою просьбу - черкнуть пару строк. Я понимаю, она учиться, занята, но и вы поймите меня, Вадим мой брат. Он беспокоится, а когда солдат тревожится, может случиться что угодно... '
   ` Маме он нравиться, отец тоже доволен его вниманием ко мне. А я без ума только от того, что он смотрит на меня, берет за руку. Мне нравиться его руки, его глаза, манера говорить вдумчиво и чуть протяжно. Нравиться, как он размшивает сахар в чае, как улыбается, как ест, кашляет в кулак, вытягивает шею, чтоб увидеть что-то в окне...'
   ` Егор беспокоится за Вадима, а я за Иру. Глупая совсем не понимает, что делает. Я заставляю ее писать письма солдату и обязательно не скупиться на выражение любви. Я делаю это не для Вадима - мне искренне жаль, что он влюблен в мою сестру-вертихвоску, которая не стоит искренних чувств. Я делаю это для Егора, потому что хочу, чтоб он успокоился и не переживал за брата. С радостью отмечаю, как он светлеет лицом, довольно улыбается, узнав, что очередное письмо ушло. Я смотрю на него и мечтаю, что когда-нибудь он полюбит меня так, как Вадим любит Ирину. Увидит, поймет, что я готова ради него на все: пойти против родителей, бросить институт, уехать, бежать... Да зачем мне весь мир без него? Пусто, горько и вечер тянется как резина, когда нет рядом Егора. Я жду его звонков и еле сдерживаю радость, щенячью, глупую, когда он приглашает меня в кино, отпрашивает у родителей чтоб прогуляться по улицам. Мы идем и молчим и мне хорошо. А зачем говорить, что? Он рядом и этим все сказано.'
   `Я в шоке от Иры. Она не просто моя сестра - близняшка, но насколько мы одинаковы внешне, настолько же разные внутренне. Я не понимаю, как такое может быть? Что за неизвестный науке феномен? Она не понимает элементарного - упирается в своем мнении, что ей все можно, пока молодая, и уверяет меня, что это я глупа - веду себя как монашка, ханжа, а нужно пользоваться молодостью, умом, чтоб хорошо устроить свою жизнь. Она бредет по головам и легко находит тому оправдание! Сколько раз я говорила ей что нельзя строить счастье на несчастье других, что нельзя пользоваться любовью, превращая ее в разменную монету. Подло, низко играть искренней привязанностью любящего человека. Говорила и смотрела на Егора, и увидела вдруг то, что не замечала раньше - они не похожи с братом насколько, насколько мы не похожи с сестрой. Еще один необъяснимый феномен! Вадим пылкий юноша, Егор рассудочный, сдержанный мужчина. Порой мне кажется, что ему много больше лет, чем записано в паспорте, и прожил он их тяжело, своим умом - никому не веря, ни на что не надеясь. Я боюсь его непонимания и потому молчу, киваю, слушая, как он предается мечтам о нашем будущем. Его слова напоминают мне цитаты из газетных статей - четкие, сухие, и нет в них и грамма человеческих чувств - цифры, факты. А ведь речь не об удоях и урожае - о чувствах.
   Мне страшно потерять Егора, но и страшно слушать, как он рассуждает о необходимости устроится, как можно лучше. Этим он до боли напоминает мне собственную сестру - ее рассуждения. В такие минуты я четко осознаю, что не нужна ему. Мне горько оттого, но сказать ему - нет, я не могу, потому что знаю, что не смогу без него жить. Я еще надеюсь, что он очнется, поймет, что я тоже представляю, какаю-то ценность, возможно большую, чем связи моего отца. Но для этого нужно время и терпение. Пусть месяц, два, еще один год встреч и общения. Как бы мне не хотелось скорее стать женой Егора, я не хочу быть всего лишь бездушной ступенькой к достижению его цели. Поэтому откладываю, оттягиваю его сватовство, и вижу, как он злится, не понимая причины отказов, и боюсь что бросит, передумает, и понимаю, что этого не произойдет.
   Как тяжело быть предметом холодного расчета и придумывать себе то, чего нет. В глазах Егора холод и отстраненность. Он слушает меня, но не слышит. Он, похоже, совсем не любит меня. Я все время гнала от себя эту мысль, понимание - болезненно. Мне до слез больно слышать сухое 'люблю' в то время, когда мое сердце выпрыгивает от радости, что Егор рядом. Он спешит расстаться, а я придумываю повод, чтоб оттянуть время прощания'.
   'Сегодня была у гинеколога - приговор тот же. У меня не будет детей, а значит, их не будет у Егора. Но как сказать ему об этом? Развернется, уйдет и больше не придет? Промолчит, проглотит и вновь предложит выйти за него? Что же мне делать? Мама уверяет, что после замужества может все измениться и ненужно слушать врачей, а я ей не верю и все время думаю - за что я наказана? Кому сделала плохо? Ирка аборт от Вадима делала, не понимая, чего себя лишает, и хитрит, крутит, живет для себя, не заботясь об окружающих - ничего ее не заботит кроме собственного удобства. И она может быть матерью, а я - нет! В чем справедливость?
   Почему у нее хватает совести врать по телефону Вадиму, что очень занята, перед сессией и бежать на свидание с пустышкой-Вениамином. А я боюсь обидеть человека, которого люблю, но которому все равно будет ли у нас свидание? Почему я думаю, как будет чувствовать себя Егор, когда узнает, что у нас не будет детей, а Ирка не обращает внимания на мучения Вадима, что изо дня в день торчит под нашими окнами, звонит лишь бы услышать ее голос. Ей все равно, что он чувствует - плохо ему, хорошо - ее не касается и при этом она смеет говорить, что любит. И ее любят - искренне, безумно. И она может родить ребенка, а я нет. Меня не любят. Почему? Неужели нужно стать такой же отвязной лгуньей и вертихвосткой, чтоб увидели и оценили тебя, а не то, что за твоей спиной. Я дочь обеспеченных родителей, но я ведь еще и человек - живой, чувствующий. Почему это - не важно? А может, я завидую Ирининой беспечности? '
   'С Егором что-то происходит. Я чувствую, что что-то мучает его, гнетет, но не могу добиться ответа. Он замыкается, злится и сваливает свое плохое настроение на то, что я отказываю ему, хотя он уже разговаривал с родителями и они не против. Я согласилась и, почувствовала облегчение и хоть какую-то уверенность в завтрашнем дне. Возможно, мне давно нужно было сказать - да, а не тянуть. Быть может, когда мы станем мужем и женой, Егор полюбит меня, а ребенок? Возьмем из детдома. Егор сам сирота и вряд ли откажется спасти от ненужности и одиночества хоть одну маленькую душу.'
   `Я давно не писала - не о чем. Мрак, ужас и сплошные переживания - вот что теперь моя жизнь. У меня волосы дыбом встают, оттого что произошло, происходит. Егор ходит мрачный, угрюмый. Он совсем замкнулся и словно заледенел. Слова цедит, в глаза не смотрит, а когда смотрит, то у меня возникает нехорошее чувство, и мурашки по коже. И хочется бежать от его взгляда. Так смотрят, когда ненавидят, искренне, всем сердцем. Но чем я заслужила подобную ненависть? Тем, что сестра Ирины, которую он вообще не может видеть, бежит от нее или смотрит еще хуже, чем на меня? Но она тоже потерпевшая - Вадим находится под следствием за изнасилование! Кто бы мог подумать, что этот добрый юноша способен на такое ужасное преступление. Правда она не верит тому, что говорят. Но и слова за любимого отцу не замолвила, если б не мы. Странно. Что же у них произошло?
   Мы с Егором уговорили отца помочь Вадиму. Он выслал адвоката и тот даже помог Егору встретиться с братом. Не скажу, что ему стало лучше, но в глазах больше нет ненависти ко мне - лишь равнодушие. Но к этому не привыкать.
   А свадьбу пришлось отложить. Мне не жаль, хоть и платье готово, кольца ждут, разосланы приглашения. Но разве можно пировать во время чумы? Нет, свадьба будет, но когда выйдет Вадим. Он должен присутствовать на нашем празднике и понять - мы помнили о нем, не верили, что он виноват, боролись за него. Мы с Егором. Потому что мы с ним одно целое.'
   'Мне иногда приходит в голову мысль, что у Егора кто-то есть. Абсурд или реальность? Закономерный вывод или предвзятое суждение, как оправдание себе, что до сих пор не заслужила доверительных отношений? Егор со мной, но словно и нет. Слушает, но слышит ли? Смотрит, но видит ли? Обнимает, будто делает одолжение, и все смотрит в сторону. А взгляд туманный и печальный.'
   'Сегодня чуть не сказала Егору `прощай', но в последнее мгновенье испугалась за себя, и промолчала. Сейчас пишу и думаю: что было бы правильней - смириться с его равнодушием в надеже, что рано или поздно лед сдвинется? Или порвать отношения? Мне страшно остаться без Егора. Не видеть его - не жить. Но могу ли я распоряжаться его жизнью, руководствуясь сугубо эгоистическими целями, собственными страхами, слабостью, бессилием? Любовью, что одна на двоих - и только моя.
   Сколько раз я спрашивала Егора прямо: нужна ли ему? И слышала и слышу неизменное - `да'. `Люблю'. Но вижу, как он пугается этих вопросов, настораживается, не понимает их причины. Где-то в душе, я чувствую фальшь, но боюсь копать, чтоб найти ее источник. Боюсь, что он заведет меня в тупик выбора и понимаю, что не выберусь из него без потерь.
   Сегодня я видела глаза Егора добрыми, любящими, троготельно-нежными. Но их взгляд был устремлен не на меня, а на маленького карапуза, что бежал нам на встречу. Малыш чуть не упал, и Егор подхватил его на руки, улыбнулся светло, ласково. Я очень редко вижу его таким, и потому боялась пошевелиться, чтоб не спугнуть этот момент, и вглядывалась в лицо Егора пытаясь запомнить его таким - мужественным и мягким. Подбежала мамочка малыша и забрала его, поблагодарив нас за помощь. Свет в глазах Егора погас, в них появилась тоска, словно у него забрали не чужого, а его собственного ребенка. Мне стало нехорошо, потому что я вдруг поняла, насколько важны для него дети, которых я не смогу ему дать.
   Я опять не смогла ему об этом сказать. Прости меня Егор, за малодушие, пожалуйста, прости, любимый.'
  
   Вадим оторвался от исписанных листов и, посмотрев в гущу лиственных зарослей, качнул головой: Вера, Вероничка...
   Ему было искренне жаль ее - хорошую, умную, добрую девочку, любящую глупца Егора сильней себя. Дурака, положившего на алтарь фальшивых ценностей бесценное сокровище - любовь и жизнь близких людей.
   Зачем их свела судьба вместе? Вадим ли тому виной или провиденье? Если б не злосчастное полугодовое затишье, когда от Иры не было ни одного письма, ни единой строчки и Вадим сходил с ума, готов был сбежать, дезертировать, только бы добраться до любимой и получить разъяснения, возможно брат бы не встревожился, не пошел бы умолять Шеховых. И не встретился с Верой. Она бы не влюбилась в него, он бы не увидел в ней доступную ступеньку вверх по социальной лестнице. Вадим бы перегорел, переболел без писем, обозлился, а может быть, возненавидел Иру. Егор бы жил со своей Оленькой, и у каждого бы сложилась иная судьба, и у каждого кто был с ними связан - тоже. Но кто-то связал всех в тугой узел, закрутил в комок сплетенных судеб и пустил его под откос.
   Впрочем, Вадиму, пожалуй, единственному, не на что жаловаться, и в пору скорей благодарить ту самую жестокую руку, что, проведя его по ямам и колдобинам, через грязь, боль и обиды, вывела к свету, выдала приз - Лику. Вот и еще одна потерпевшая. Не ведающая за что платит, но безропотно заплатившая сполна за всех.
   Греков был уверен, что получит подтверждение своей догадки, стоит лишь прочесть еще пару страниц Вериного дневника. И боялся читать. Не зная наверняка, можно закрыть глаза, сделать вид, что не знаешь, не думаешь и даже не догадываешься. Но кому будет от этого легче? Ведь все ясно хоть убеждайся, хоть нет, хоть обманывай других, хоть себя. Правда не красива и порой настолько страшна, что ее лучше не знать, но она необходима, чтоб чувствовать себя человеком, а не бездушной, слепой куклой.
   Странно складывается жизнь. Один вымеряет каждый свой шаг, взвешивает каждое слово, стремясь к заветной цели. И добивается желаемого, но долго еще не понимает, что получив мизер он заплатил за него по максимуму.
   Другой живет сердцем и ошибается чаще и получает более болезненные и тяжелые уроки, чем расчетливый прагматик, но вот что не обычно - первый, сколько ему не давай не будет сыт и счастлив, второй сумеет быть счастливым и малостью, насытится крошкой.
   Вера, готова была пожертвовать всем ради Егора и случись такое, ничуть бы не пожалела, наоборот, была бы рада. Егор пожертвовал всем, включая родного ребенка, любовью двух прекрасных женщин, заложив фундамент своего призрачного будущего на их судьбах, как дом на костях усопших. Ему виделись цветущие сады благополучия, кисельные реки, молочные берега. Но река высохла, сад погиб, а берег размыт, и нет, как и не было радости, удовлетворения, счастья. Есть лишь непонимание - почему? И тлен, прах прожитых в пустую лет.
   А Ира? Ей тоже не позавидуешь - прожить жизнь по чужому сценарию, давя, уничтожая себя сознательно, как когда-то сознательно уничтожала Вадима, и при этом не видеть, не понимать в кого превращается, куда идет и зачем. Шаг по инерции, два и теперь катиться вниз, пожинает плоды своих трудов. Ах, сколько их затрачено? Сложить, просчитать, спрогнозировать, примерить, претворить в жизнь, и постоянно контролировать ситуацию, не давая себе передышки, держать в руках и себя и окружающих. Да в пору памятник за сей подвиг ставить. Только получится он опять же из костей, еще в большем количестве, чем у Егора.
   Как же их Бог наказал?
   Забыл вложить в их сердца и души искры нормальных человеческих качеств? Или они сами забыли их по дороге жизни, отринули сознательно, приняв за ненужный груз крылья за спиной?
   Вадим качнул головой и взяв в руки дневник, открыл последние страницы:
   'Сомнений нет - у Егора есть женщина.
   Сомнений нет - он любит ее и она его. Но сознается ли он в этом себе? Понимает ли, насколько привязан? Что же он делает? Кому причинят большую боль - себе или нам?
   Я могу смириться с ее присутствием в нашей жизни, и совсем не осуждаю ее. Егора невозможно не любить, как в принципе невозможно любить любого человека по указке. И если любовь возводить в степень преступления, греха, то стоит ли жить в таком мире? Ради чего тогда дышать, просыпаться по утрам. Зачем тогда нам сердце, душа, глаза?
   Весь организм - бессмысленная груда органики, тканей мышц, живет лишь благодаря душе, которая создана в любви, и дана для нее.
   Без Егора моему сердцу незачем биться, легким - дышать, глазам - смотреть. Мой мир, моя жизнь, душа - он. Я не выбирала его и не больше виновна в своей безумной любви к нему, чем моя соперница. Хотя, возможно, что соперница это я.
   Ничего не понимаю - душа болит, сердце ноет и оба мешают логически домыслить, найти причины и следствия, вычленить зерно истины. Я плаваю в вопросах, болею ответами.
   Отойти ли мне самой или добиться, чтоб отошла она? Предоставить выбор Егору? Но он ясен. Его ум работает лишь на одно - материю, глупую, бездушную массу, способную дать лишь пустоту. Но она мила ему карьерой, отцовскими связями, а я всего лишь этикетка этих `благ'. Если б я была уверена, что душа Егора принадлежит той женщине и сердце бьется только рядом с ней, но, разделяя чувства и разум, он слепой волей своей устремляется на гиблую тропу последнего, я бы решила за него. Мне уже все равно - поймет ли он меня, поблагодарит ли потом, и все равно на себя, потому что я больше не могу так жить.
   Хуже нет безответной любви, хуже нет тех бесплодных надежд, что питают унылые мысли. Сейчас, я как никогда хорошо понимаю Вадима. Знаю в точности, что он чувствует, думает. И мне безумно жаль, что ни в его, ни в своем случае я ничего не могу сделать - ни помочь себе, ни помочь ему. Я как тетерка попавшая в силок бьюсь, трепыхаюсь, и думаю что эти агональные судороги попытка освободиться. А крылья... крылья уже сломаны.'
   'Вот и все. Прощай мама, прощай Егор. Прощай дневник. И жизнь - прощай.
   Сегодня я видела дочь Егора. Это чудо стоит всех сокровищ мира, а ее мать станет прекрасной женой. Твоей Егор. Я не хочу, чтоб ты сотворил глупость, сломав им жизнь. Предав, но, зная как ты упрям и целеустремлен, понимаю, что будешь настойчиво отрекаться от них, и изранишь тем сердца четырех взрослых людей и ни в чем неповинной малышки, которую любишь.
   Я ухожу спокойно. Ухожу сознательно и никого ни в чем не виню. Я освобождаю тебя, Егор от обязательств, и прошу, заклинаю - открой свое сердце своей любимой, обними дочь и береги их обоих. Они и есть твое будущее. Его ненужно создавать - оно есть. Помни - будущее начинается в настоящем, и мы творим его сами, только мы.
   Я очень люблю тебя и хочу, чтоб ты был счастлив. И поэтому ухожу, с радостью оплачивая своей жизнью твой покой и благополучие, которые отныне будут хранить любящие тебя женщины. Зная это, я спокойна за тебя.
   Не обижайся - мне нечего больше дать тебе, кроме мелочи - своей жизни. Я бесплодна и абсолютно не интересна тебе, как женщина. Я не хочу и не могу жить без тебя, как не смогу жить с тобой, зная, что твоя дочь растет без отца, а женщина, что подарила тебе такое сокровище, заняла главное место в твоем сердце и мне никогда не встать на ее пьедестал. Не хочу быть третьей, ненужной, нелюбимой, и не человеком, и не женщиной, а всего лишь выгодой, необходимостью. Это слишком больно, а я сыта болью и не вынесу больше и крупицы ее.
   Прощай, Егор. Помни: разум может подвести, сердце не может обмануть.
   И знай, я всегда буду рядом с тобой, рядом с твоей дочерью, рядом с твоей женой.
   Это все, что я могу сделать для тебя.
   Прости меня мама. Я люблю тебя, и низко склоняю голову, прося прощения за ту боль, что причиню тебе своим уходом. Не осуждай меня, не суди Егора, никого не обвиняй. Твоя дочь оказалась слабее, чем хотела бы быть. Прости меня за это. Прости за то, что огорчала тебя, не всегда слушала, мало ценила, редко обнимала. Не плач, умоляю, не плач. Пойми - мне там будет лучше.
   Прости меня папа. Не суди строго. Береги маму и Ирину. Я люблю тебя, папочка.
   Ириша, моя сестренка, глупенькая девочка, прими мой последний совет: выходи замуж за Вадима. Не губи ни себя, ни его. Жизнь так длинна, уныла и бессмысленна, когда нет рядом того, кто сможет понять тебя, обогреть теплом своих глаз, добротой дел и слов. Не дай Бог тебе узнать, каково жить не любимой.
   Береги любовь Вадима, береги ту частицу любви, что еще теплится в твоем сердце. Если она погаснет, тебя уже ничего не спасет.
   Не ругай меня, не обижайся. Прости, если была слишком категорична в своих суждениях. Я люблю тебя и потому пыталась спасти, как пыталась спастись сама. Ближе тебя у меня никого не было. Помнишь, как в мы играли в детстве, путая родителей: ты- это я, а я - это ты. Забудь. Помни, что ты - это ты. Теперь и навсегда - одна.
   Прощайте.
   Ваша Вероника. '
  
   Вадим сжал пальцами переносицу, надеясь избавится таким образом от пощипывания в глазах: Верка, Верочка, что ж ты натворила? Ради чего, из-за кого? Неужели не понимала, что Егор не тот человек, что ты себе придумала? И ни стоил он ни слез твоих, ни страданий.
   Качнул головой: конечно, не понимала, как и он сам в свое время не понимал, не видел, что из себя представляет Ирина.
   Греков покосился на тетрадку. Надежно спрятал ее в бардачке и завел мотор. Пора в город, здесь ему делать больше нечего.
   И вздрогнул от неожиданной трели мобильника в кармане.
   -- Слушаю, -- приложил к уху трубку.
   -- Ты где? -- непривычно грубым, хмурым тоном спросил Костя.
   -- У монастыря. Что-то случилось?
   -- Двигай в город. Разговор есть. Ждать буду на кольцевой... Ох, Грек, что ж ты наделал-то? -- вздохнул и отключил связь. Вадим недоуменно выгнул бровь, разглядывая смолкнувшую трубку. Убрал ее и завел мотор.
   Скоро узнает, что встревожило Уварова.
  
   Маша сутки думала, где найти выход, как выбраться из той пропасти, в которой оказалась. Она не могла находится дома, квартира казалась ей склепом, атмосфера душила, тихие разговоры родителей и их привычно безразличные маски на лицах раздражали. Ей было противно смотреть на отца, который сохранял заявленный матерью нейтралитет, не ворчал, не возмущался, а молчал и вел себя тихо, ровно, как ни в чем не бывало. Подавлял в себе любое раздражение, в ответ на те же старания жены, подгоняя фразы и взгляды под принятые рамки пристойности. Ее подбрасывало от спокойного голоса матери, вежливого, но холодно-отстраненного тона, ее фальшивого интереса к совершенно пустым вещам и натянутой на губы улыбки.
   Ярославу было проще. Он чувствовал себя виноватым и, стараясь избежать чувства вины, пропадал до вечера с друзьями. Возвращаясь, тихо и незаметно перетекал в свою комнату и не появлялся до утра. Музыку не слушал, безропотно выпивал витамины, что выдавала ему мать, послушно кивал ей и соглашался со всем, что ему говорили, и не смотрел в глаза родителям, слова лишнего не говорил. Маше было противно и больно смотреть на придавленного брата, но она понимала, что затишье в его поведение временно, а послушание нарочито. Пройдет еще день, неделя и Ярослав, стряхнув с себя виноватый вид, вновь включит на всю мощь свой музыкальный центр, и начнет грубить отцу, кривится от витаминов, прогуливать уроки и зависать на тусовках. Его трудно сломать, невозможно уже переделать. Он привык жить сам по себе и считает это нормой, иной жизни не желая. И может быть правильно? Он мужчина и должен уметь справляться с трудностями сам, самостоятельно ища и находя выходы из любой ситуации.
   Маша жалела, что не настолько лабильна, как он. Что не может, как он махать рукой на проблемы, отодвигать их как ботинки с прохода, и идти дальше, не оглядываясь.
   Она четко понимала лишь одно - жить как жила, она больше не сможет.
   Днем, поддавшись порыву, она сбежала с последних двух пар и, побродив по набережной, решилась позвонить Вадиму. На удивление его сотовый не был отключен.
   -- Дядя Вадим, здравствуйте.
   -- Здравствуй, Маша.
   -- Извините, что беспокою, но нам нужно встретиться. Я хотела бы с вами поговорить. Пожалуйста. Мне очень нужна ваша помощь.
   -- Что случилось? -- прозвучал вопрос холодно и безучастно. Маша немного смутилась, помолчала. -- Хорошо. Ты где?
   -- Синий мост.
   -- Если успею, через час подъеду, -- согласился Вадим нехотя.
   -- Я буду ждать, -- заверила Маша.
  
   Вадим отключил связь, и остановил машину у обочины, где уже стояла тойота Константина. Он сам нервно курил, прохаживаясь рядом. Увидел Грекова и, откинув окурок, присел на капот, с хмурым видом ожидая, когда Вадим выйдет из машины.
   Мужчина молча подошел к нему, встал напротив, вопросительно поглядывая на мрачное лицо.
   -- Что ж ты надел, Грек? -- скривился Костя. Полез за сигаретами. -- Твою маму! Просил же я тебя, подожди пару дней. Нет, ты ж у нас нетерпеливый швейцарский парень.
   Вадим все понял, сел молча рядом. Он дал возможность другу выговорится, а себе, немного времени, чтоб прийти в себя. Впечатление от прочитанного в Верином дневнике было еще слишком ярким, а омерзение к брату, слишком сильным, чтоб здраво рассуждать, судить беспристрастно, говорить спокойно. Уваров не мог сказать ему ничего нового, возмутить больше, чем он уже был возмущен. Но в отличие от Кости Вадиму было необходимо сдержать эмоции, справится с первыми порывами негодования, чтоб свыкнуться уже с фактом, а не предположением. Ему с этим жить, как ему же судить, казнить, миловать, и эмоции тут совершенно излишни.
   Уваров же не скрывал, что поражен открывшимся, поражен низостью поступка Егора, сожалеет, что у друга такой брат, еще больше раздосадован глупейшим положением в которое он попал, сочувствует и ему и Лике. И нервничал не понимая спокойствия Вадима.
   -- Она твоя племянница, Грек! Ты слышишь меня, нет? Ну, что ты статую погибшего Командора изображаешь?! Это факт! Нужно что-то делать! Расторгать брак... Я не знаю, как это делается в церкви!
   -- Никак, -- тихо ответил Вадим. Костя замер, подозрительно щуря глаз:
   -- Не понял? До тебя не доходит или я не догоняю? Твоя жена, дочь твоего брата, Грек! Очнись! То, что он подонок обсуждению не подлежит - любой моральный урод тебе то же самое скажет, он однозначно на планку выше, чем твой Егор. Но ты-то, блин, Грек, должен соображать куда влез!
   -- Никакого расторжения не будет. И вообще - забудь. Ты знаешь, я, Егор, уверен и любовь моя бывшая. Больше никто, и никому не надо. Я не оставлю здесь Лику. Дядька я ей, брат, сват, дело третье. Не суть.
   Костя открыл рот, не зная, что возразить. И дошло, доковыляло сквозь возмущение и гадливость:
   -- Да вы оба ненормальные, -- и увидев в глазах Вадима предостережение, пояснил. -- Ты и твой братец.
   -- Я еще пару человек могу назвать в столь же неадекватном состоянии. Ты, например, сейчас, -- протянул лениво. Уваров стиснул зубы, плюхнулся опять на капот и кивнул:
   -- Угу. Да не обо мне разговор!
   -- Успокойся, Костя. Покури, подумай. Узнал? Хорошо, плохо, что поздно, но видимо, так надо было. Ничего уже не изменишь, да и не хочу я менять. Лика уезжает со мной и это не обсуждается. Она моя жена и только. Будем считать, что ничего ты не узнал, а я не услышал.
   -- Ох, Грек! -- понимая, что нужно возразить, и не зная что, качнул головой Уваров.
   -- Охай, не охай - жизнь все решила за нас. Пусть так и будет. Другое скажи - как узнал?
   -- Сомневаешься, еще надеешься? Не мечтай! Мы нашли близкую подругу Ольги Цезаревой. Роза Гарина. Вместе в общежитии жили, в одной комнате. Запись дать?
   Вадим равнодушно пожал плечами: что изменит свидетельство очевидца. Но Костя надеялся что изменит - вытащил диктофон и поставил его меж собой и другом. Нажал кнопку:
   -- `Повторить? Сюда?... А-а, как скажите, мне-то не трудно.. Ольгу ко мне поселили. Девушка она уважительная была, аккуратная, шалостей там всяких, глупостей себе не позволяла, серьезная очень, положительная. Как она с этим активистом комсомольским связалась, ума не приложу. Да глянуть только - кто он, и кто она? Ну, высокий, да, симпатичный, представительный, серьезный, однако ж, скользкий как угорь, хитрющий что лисица. Сам себе на уме. Как он Оленьку-то? Быстро в оборот взял, а что опять же, удивляться? Та после интерната любому ласковому взгляду рада, чуть ей улыбнись да слово доброе скажи - засветится вся, в подруги сразу запишется. А зла от нее сроду не было. Сколько добротой ее пользовались, вспоминать страшно. Она хоть бы обиделась или обругала кого - ни Боже мой!... Ну, вот комсорг этот, Егор Греков, и воспользовался ее доверчивостью. Я вот `Американскую трагедию' читала, так там почти, что та же история. Правда Греков-то не убил, и то ладно. Но опять же разбери - может, и лучше было бы убить-то, чем мучить и ее, и дите. Сердца поди у него нет! Тьфу, на него! Вот, соблазнил он Ольгу-то и давай сладко петь да обещать - все мол у нас Олюшка будет, потерпи только. А та и верила глупая. Я-то ей сразу сказала - от Егорки твоего, что от ежа молока! Не поверила - ему только в рот заглядывала. Забеременела, а ему что? И не думал он жениться. Сказал, что ей как матери-одиночке быстрей квартирку дадут. Помог с этим, ничего не скажу, выбил квартиру. Только и после ни Ольгу, ни дочку не признал! На богачке какой-то женился, но Оля и тогда смолчала. Радовалась за него глупая. Пусть, говорит, счастлив будет. `Он умный ему подниматься выше надо, а я ему что дам'? - Ясно, его слова повторяла. Чуяла я, что Ольга надеется, что он их не забудет, помогать станет. Ага! Как же! Год его видно не было. Ольга одна с девчонкой крутилась. А одной-то каково? Тяжко ж дитя поднимать. Но не жаловалась и о Егорке своем всегда уважительно, только хорошее. Ох, душа голубиная... В общем, как думала я, так и обернулось. Придет прохиндей к Ольге, потешится, с дочерью повозится и уйдет. Не прибытку от него, ни помощи! А девчонка-то без отца растет, а трудностей сколько? Ох, мужики... А, да и Ольга хороша! Говорила я ей - толку не будет от Егора. Заведи себе кого-нибудь серьезного. Не послушала. Так всю жизнь и прожила в его любовницах. А ведь жена была, хоть и не расписанная. И дочка выросла, а кто отец так и не знала. Молчала Ольга, баснями кормила Ларку. Егор, видишь ли, не велел, повредить ему правда может. Тьфу, мужики!'
   Костя выключил диктофон, покосился на друга, и не понял по лицу, слышал ли тот хоть слово:
   -- Вопросы будут?
   Вадим лениво протянул:
   -- Угу. Паспорт сделал?
   Костя крякнул: вот только об этом сейчас и речь! Молча передал две одинаковые книжки, вытащив их из нагрудного кармана куртки:
   -- Все?
   Греков кивнул. Подумал и спросил:
   -- Впрочем, нет, есть пара вопросов: кто кроме этой скрипучей старушки Розы мог знать о дочери Егора?
   -- Никто. Старушка старой закалки и тайны чужие хранить умеет.
   -- Как же вам рассказала?
   -- А мы на восстановление чести и справедливости давили. Как юридические лица. У пожилых корочки госорганов особое уважение вызывают.
   Вадим фыркнул:
   -- А почему, скажи мне, я склоняюсь к мысли, что Шехова -младшая знает о том, что Лика, дочь Егора. И как Вероника о том же узнала? Не от нее ли?
   -- Это покойница, что ли?
   -- Угу. Дневник у меня ее, с посмертной записью. Аделаида отдала. Кстати, напряги ребят, пусть Вере памятник поставят с ее именем. Я на счет твоей конторы семьдесят тысяч перевел...
   -- Сдурел?!
   -- Помолчи. Это не подачка, не взятка, а мое желание. Я так хочу.
   Уваров загрустил: похоже Грек решил больше не возвращаться в Питер, вот и рубит концы, отдавая дань каждому.
   -- Жаль. Похоже больше не увидимся?
   -- Почему? Будешь приезжать ко мне.
   -- Вот это точно - вряд ли. Ладно, не грузись - не уехал еще. Ребятам я скажу, завтра же могилку поправят, что надо поставят. Не о том ты говоришь, Грек, не о том думаешь. Хочешь знать мое мнение? Я твое желание забрать Лику из этого вертепа понимаю, и уехать на веке, забыть, чтоб и мыслью не пачкаться, тоже, но не правильно будет сбежать, промолчать. Ты уже знаешь, кто Лика, этого довольно, чтоб мучиться...
   -- Мучилась она, и больше не будет. Остальное суета и догмы. Хочешь, чтоб я из-за них покалечил Лику? Представь, что с ней будет, если я затею развод? Представь, что с ней будет, если я оставлю здесь, брошу? Ты меня с Егором случайно не спутал?
   -- А ты ведь все знал, Грек, -- догадался Костя.
   -- Догадывался.
   -- А зачем спешил?
   -- Чтоб не опоздать.
   -- И никто не смог помешать, вмешаться, -- кивнул с пониманием Уваров.
   -- Угу, чтоб вывести Лику из игры до того, как закончится партия. Что-нибудь еще узнал?
   -- Все. Что тебя интересует? Избиение младенца четырехгодичной давности? Помяли, кастетом по голове дали и выкинули...
   -- Знаю.
   -- А кто заказал?
   -- Тоже.
   -- Весело, -- протянул Уваров. -- Что делать думаешь?
   -- Ничего. Уже сделал. Ладно, нового ты мне не сообщишь, поэтому не стоит и время тратить. Охрану оставь до воскресенья, на всякий случай.
   Костя хмуро кивнул.
   -- Не загружай голову лишним, -- толкнул его в плечо Вадим. -- Будь проще. Мы ведь живем дальше, просто живем... Пообедаешь завтра со мной?
   -- Прощание славян?
   -- Рядовой обед.
   -- А как же шашлык в воскресенье? Я Татьяну уже предупредил.
   -- Извини, друг, в двенадцать, чартером, мы с женой улетаем домой.
   -- Большой человек, -- хмыкнул Костя. -- Авиакомпании нам не нужны, свой самолет есть, дом в Швеции...
   -- И много чего еще. Список недвижимости и декларацию о доходах предоставить?
   -- Обойдусь.
   -- Тогда, пока, Костя, до завтра, -- пошел к своей машине.
   -- Вадим! -- окликнул тот. -- А что на счет ответов на вопросы? Копать?
   -- А смысл? -- пожал тот плечами. -- Мне лично все ясно. А кому нет, тот пусть и копает.
   Сел в машину и уехал.
   Уваров поморщился, постоял, соображая, и заметил в полголоса:
   -- Счастливый, я лишь одно понял: хорошо, что я не Егор Греков. И особый поклон родителям, что не уродился я Иркой Шеховой!
   Сплюнул на землю, и пошел к машине.
  
   Вадим набрал заветный номер и сказал всего одно слово:
   -- Фас.
   А потом, вливаясь в автомобильное движение, позвонил Егору:
   -- Здравствуй брат. Как дела?
   -- Нормально. Рад, что ты позвонил.
   -- И я поверь... Вера, как?
   -- Нормально. Дети, правда, чудят, не без этого.
   -- Опять Ярослав?
   -- Нет. Маша Веронике грубит, что-то не поделили мои женщины. Кстати, Вера сказала, ты к нам завтра собираешься на ужин?
   -- Да, но завтра, к сожалению не получается. Я хотел бы перенести ужин на субботу. Не возражаешь?
   -- Нет, о чем речь, не можешь в пятницу, устроим фуршет в субботу, жене я передам.
   -- Вот и славно. Еще одна просьба, может, встретимся тет-а-тет, посидим? Хотелось бы без детей да женщин пообщаться.
   -- Хорошее предложение, я только `за'. Когда, где?
   -- Завтра, в два часа, как раз у меня пауза в делах будет. У Арона, тихо, приятно. Закажу кабинет, пообедаем.
   -- Ты заказываешь, я оплачиваю. И не возражай! Мы так и не отметили сделку.
   -- Уговорил. До завтра?
   -- Да... Вадим, извини - один вопрос - ты Лику не видел?
   -- Лику? -- изобразил удивление Греков.
   -- Понимаю, вопрос, наверное, странный.
   -- Неожиданный.
   -- Да, -- вздохнул Егор. -- Но я подумал, мало ли?
   -- А что потерялась?
   -- Уволилась. Во вторник только узнал. Ездил к ней - никого. На звонки не отвечает. Сегодня тоже. Я вчера заезжал записку оставил, а сегодня смотрю, она на месте. Короче, беспокоюсь.
   -- Удивительный ты работодатель - беспокоишься об уволившейся домработнице.
   -- Ты же знаешь, что девушка неадекватна, могла не подумав уволится, а потом передумать.
   -- Вернуть хочешь?
   -- Почему нет? Хочу.
   -- А Вера, Маша?
   -- Ну, Вадим, женщины они и есть - женщины, что я по схеме их капризов жить буду? Так я понял, Лику ты не видел?
   -- Нет, не видел, -- усмехнулся мужчина. -- Если сильно беспокоишься, позвони в милицию, пусть поищут.
   -- Угу, сдвинуться они с места, как же, -- буркнул Егор.
   -- Тогда сам действуй. Подсказать как? Подругам, знакомым, родственникам позвони.
   -- Звонил. Подруг-то у Лики одна всего.
   -- Что сказала подружка?
   -- А нет ее, уехала до конца недели.
   -- Может, с Ликой и уехала?
   -- Может. Ладно, подожду до понедельника и снова позвоню.
   -- Угу, -- `Какой же ты `заботливый' отец!' -- презрительно скривил губы Вадим. -- Пока!
   И отключив связь, откинул трубку на сиденье: Мразь ты Егор, редкостная!
  
   До моста Вадим прошелся пешком. Ветер в лицо привел его в чувства, разбавил неприязнь сродную ненависти печалью и сожалением, и злость осела, уступая место меланхолии.
   Машу, Вадим заметил издали. Высокая шатенка в темном длинном пальто стояла у перил и смотрела в воды Мойки, совсем как это любил делать он, минутами, часами наблюдая их бег.
   -- Здравствуй, -- пристроился рядом.
   Маша кивнула, несмело поглядывая на него:
   -- Оторвала вас от дел.
   -- Мы опять на `вы'?
   -- Да, так правильней.
   -- Не думаю. Что случилось, Маша?
   Девушка долго молчала, не зная с чего начать, и поняла, что не станет заходить издалека, решилась и спросила прямо:
   -- Объясните мне, дядя Вадим, зачем вы появились в нашем доме? Что заставило вас изменить своей привычке, жить не у нас? Мы пригласили, да, но вы не сопротивлялись. Сейчас вспоминая, я понимаю, что вы именно приглашения и ждали. Не скажи мы, вы бы подвели разговор к этой теме.
   -- Что-нибудь еще волнует?
   -- Да, -- развернулась к нему, желая обвинить в том, что происходит в семье, происходит с ней, уличить в связи с Ликой. Но, встретившись с глазами Вадима, лишь сморщилась и отвернулась, боясь расплакаться, прижаться к его плечу и словно Татьяна Онегину признаться в любви, не обвинять - а умолять, не требовать объяснений, а просить милости взглядов, губ, признаний. И вздохнула. -- Вы знаете, какое впечатление производите на женщин.
   -- Догадываюсь, -- невесело усмехнулся Вадим. И до Маши дошло:
   -- Вы специально обольщали меня.
   -- Скажу больше, соблазнял, -- не стал скрывать мужчина.
   -- Я нравилась вам? -- спросила с надеждой. Ей очень хотелось верить, что не все потеряно, но чудес не бывает:
   -- Нет, ты мне нравилась не больше, чем любая другая девушка в этом городе.
   -- Тогда зачем соблазнять? Зачем эти взгляды, вздохи, кружения. Вы словно ворон вились над дичью и добились своего - дичь пала. Да! Не смотрите на меня как на глупую девочку, я не так глупа, как вам хотелось бы! ... И я люблю вас. Люблю настолько, что готова перейти черту дозволенного, бросить все, всех. Вы этого добивались? Планомерно: цветы, комплименты, взгляды, понимание, признание, подарки и бездна шарма. Сколько затрат на ненужную вам девчонку. Зачем? Что я вам сделала?
   -- Ничего, как и Ярослав.
   Маша насторожилась - а брат-то тут причем?
   -- Неужели ты не поняла зачем?
   -- Нет, -- призналась честно.
   -- У каждого человека есть уязвимое место. Главное его вычислить, и человек твой. Ты можешь им манипулировать, давить, подчинять. Убивать, не прикасаясь. Я думал, что вы и есть уязвимое место, но это не так.
   Маша качнулась, зажмурившись, и прошептала, сообразив:
   -- Родители!
   -- Да.
   -- Но почему? Господи, что они вам сделали?! Мой отец ваш брат! Родной брат! Да он не идеал, но и вы тоже! Знаете, как вас называют? Синяя борода!... Ах, да, тетя Ира!... Вы из-за нее? Но она мертва давным-давно! И мама в том невиновата! А вы и ее?! Но за что?
   -- Синяя борода? -- усмехнулся Вадим. -- Возможно мы с ним похожи... А скажи, Маша, ты хорошо знаешь своих родителей?
   -- Да! Очень хорошо.
   Вадим усмехнулся:
   -- Девочка. Милая моя племянница, никто не может хорошо знать человека, даже самого близкого, потому что все мы, по большому счеты, не знаем и себя. Как правило, придумываем друзей, врагов, любимых и себя тоже - придумываем. Весь этот мир - программа из наших и чужих стереотипов, шаблонов.
   -- Не правда.
   -- Правда, но, неудобоваримая, поэтому лучше ее не замечать. Скажи честно, подумай и скажи пусть не мне - себе, что ты полюбила во мне?
   -- Вас.
   -- Нет, -- качнул головой Вадим. -- Себя. Ты соизмерила мои возможности и свои желания. Они не столько меркантильны, сколько естественны. Ты запуталась в самокопании, в попытке разложить этот мир на составные части и понять хотя бы по отдельности, раз вместе не получается. И поняла, что не в состоянии это сделать, в силу своих ограниченных человеческих возможностей, не можешь объять необъятное. Испугалась, что снова будут шишки, боль, одиночество непонимание. А тут мало богатый, достаточно сильный, неглупый, так еще не старый и не уродливый мужчина, выказывает тебе знаки расположения, слушает и вроде бы понимает. И может очень много, настолько много, что крепче тылов и не найти. Тебя недолго занимал вопрос о родстве...
   -- Да, не долго. Возможно, вы правы, я искала сильного человека, которому смогу довериться, на которого смогу опереться.
   -- В этом твоя главная ошибка, девочка. Ищи не того, кому можно довериться, ищи того, ради кого стоит жить.
   -- Это говорит мне человек, который был женат семь раз? -- поморщилась уязвленная Маша.
   -- Не стану оправдывать - не в чем. Да я был женат семь раз, и прилетел в Питер не только из-за дел, но и с подспудным желанием найти восьмую жену. И нашел бы и женился, как на второй, пятой, не от любви или из-за выгоды, а лишь бы избавиться от гнетущего чувства одиночества. Вряд ли ты поймешь, что это такое, и я желаю тебе никогда этого не понять, не познать. Хуже нет, когда не для кого жить, не куда идти, и никто тебя не ждет и никому ты не нужен. Ты! Не связи, деньги, возможности, власть, а ты сам. Я словно глупый зверек попадался в ловушку, которую по сути сам и ставил. Женился, чтоб что-то изменить, подпитать надежду, и знал - ничего не измениться, я лгу сам себе.
   -- Зачем же женились?
   Вадим внимательно посмотрел на девушку, подумал и решил сказать правду:
   -- Ты была когда-нибудь в Стокгольме?
   -- Нет.
   -- А за рубежом?
   -- Конечно.
   -- Представь уютный чистый город, старинный улицы, величавые здания, цветы, фонари, неспешную речь и столь же неспешную жизнь. Чужую. Ты живешь ею, по чужим законам, чужим схемам. Так надо, необходимо. Твои труды вознаграждаются, ты поднимаешься все выше, тебя принимают, считают почти равным, уважают. У тебя есть все, на что только хватает фантазии. И не к чему больше стремиться - стабильность. Но она как болото, засасывает, расслабляет. В один прекрасный миг ты понимаешь, что тебе-то как раз ничего не надо: ни яхт, ни машин, ни домов, ни мебели, да и власть пуста, потому что не для кого, не зачем. У тебя есть куда идти, но и там пустота, такая же пугающая, как в душе. Ты бродишь дотемна по улочкам, смотришь на окружающее великолепие, слушаешь чужую речь, фальшиво улыбаешься в ответ на улыбки и ... с завистью смотришь на парочки, заглядываешь в чужие окна, чтоб хоть на минуту избавиться от пустоты, отверженности, осознания собственной ненужности. Хоть на минуту, секунду прикоснуться к тому теплу, что живет за светом чужих окон. Ты видишь малыша за компьютером, а рядом сидит его мамочка, помогает сыну, и оба смеются. А в другом окне молодая пара пьет чай и просто разговаривает. В третьем пожилая леди вяжет носки, а рядом играет внук, дочь хлопочет на кухне. Ты понимаешь, что эта леди прожила жизнь не зря. Она была нужна, нужна и сейчас, и этим счастлива. А ты? Зачем прожил жизнь ты?.. Идешь мимо дома и видишь на лужайке огромного пса грызущего кость. Молодой лабладор даже не лает на тебя, не отпугивает от крыльца. Он просто смотрит на тебя, видит одинокого, никому ненужного человека, и понимает, что его стоит лишь жалеть, а не опасаться или пугать. И начинает вилять хвостом. А ты смотришь на собаку и думаешь, что даже этот пес счастливее тебя. У него есть любовь хозяина и свой долг.
   Вадим смолк и, покосившись на притихшую, задумавшуюся девушку, улыбнулся:
   -- Когда-нибудь ты поймешь, что жить для себя грустно и скучно. И полюбишь не за портмоне или цвет глаз, не за рост или знаменитую родню. Престиж не будет иметь значение, как и возраст избранника. Если тебя спросят: за что ты любишь? А ты не сможешь ответить - знай, на этот раз ты действительно любишь.
   -- Вы философ дядя Вадим.
   -- Нет, я циник, Маша, и в принципе, не очень хороший человек. Еще сутки назад, я готовил тебе очень неприятное будущее и верил в то, что прав. Но судьба, не знаю уж, за что одарила меня одним уникальным человечком, который все изменил. В частности спас тебя.
   -- Женщина?
   -- Нет. Ангел.
   -- Лика? -- ужаснулась своей догадке Маша.
   -- Да.
   Взгляд Вадима ушел вдаль, на губах расцвела теплая, ласковая улыбка и лицо смягчилось, стало еще более притягательным. Девушка зажмурилась, чтоб не расплакаться - Лика! Вечно она! Почему?!
   -- Значит я ей еще и обязана? -- прошипела в отчаянье. -- Разве я просила?!
   -- О добре не просят, она не подаяние.
   -- Лика была любовницей вашего брата!
   -- Нет, Маша, никогда Лика не была его любовницей, -- сказал спокойно и так уверенно, что не усомнишься.
   Девушка закачала головой не в силах справиться с собой, сдержаться, и расплакалась:
   -- Сколько можно?! Почему она всегда стоит на моей дороге?! Что вам в ней?! Чем она лучше меня?!
   -- Ты и сама знаешь, чем.
   Снисходительно заметил Вадим. Прижал плачущую девушку к себе, и посмотрел в небо. В нем, разгоняя серые тучи, летали голуби.
   -- Кажется, дождя сегодня не будет, -- заметил тихо.
   -- Какой дождь? Скоро ляжет снег, -- так же тихо ответила Маша, пригревшись в объятьях мужчины, успокоившись от его близости. Так бы и стоять день, ночь - век. Но она знала, что еще миг, минута, и Вадим отодвинется, уйдет. А совсем скоро еще и уедет далеко, надолго. Скорей всего навсегда. А ей останется лишь память об этих минутах, горькой осени с привкусом печали, с запахом умирания даже не листьев на асфальте, а ее души втоптанной как и они в грязь разочарования. И нет и доли надежды на возрождение, все тщетно.
   -- Как же мне теперь жить? -- прошептала.
   -- Хорошо. Не марая, не предавая ни себя, ни других.
   -- Лика что-нибудь говорила обо мне?
   -- Да. Что ты умница, красавица и составишь счастье любого человека.
   -- Но не вас? -- заглянула в глаза. Чертова надежда еще теплилась в ее душе.
   -- Но не меня, -- с улыбкой убил ее Вадим.
   Маша отодвинулась, не скрывая огорчения, сродное раздражению. И разозлилась, прежде всего, на великодушие Лики, фальшивое - по ее мнению.
   -- Вы думаете Лика ангел? А вы расскажите ей о том, что это я заказала ее и посмотрите на лицо этого ангела. Ручаюсь, оно превратится в маску демона!
   -- Никогда ни за что не ручайся. Я уже говорил тебе почему. Лика, к твоему сведению, с самого начала знала, кто был виной ее бед.
   Маша качнула головой, не поверив:
   -- Ерунда. Она не могла знать. Зачем вы лжете?
   -- Не поверишь, но сегодня я говорю лишь правду.
   Маша отшатнулась:
   -- Нет, -- как стыдно! Как отвратительно, унизительно... больно! -- Постойте, как такое может быть? Вы совсем запутали меня. Я хотела разобраться, хоть что-то понять, а в итоге лишь еще больше запуталась. Лика не была любовницей отца, а я ее... а теперь она с вами? Да как же может быть? Как она могла знать обо мне? Я не верю....Что-то нет так, вы что-то скрыли. Да вы не сказали, почему держите зло на родителей!
   -- Спроси у них.
   -- Нет, я спрашиваю у вас!
   -- Я еще в начале разговора спросил тебя, знаешь ли ты своих родителей? Все ли ты знаешь о них?
   -- Все. Знала, знаю.
   -- Тогда мне нечем тебя удивить, -- пожал плечами Вадим. -- Мне пора. До свидания, Маша.
   -- Постойте! -- преградила ему путь. -- Вы сказали не любовница. Тогда кто?!
   Вадим отвел взгляд и, обойдя девушку, пошел к машине. Маша не отставала, и все пыталась остановить мужчину:
   -- Вы не можете просто уйти.
   -- Уже ухожу.
   -- Это жестоко!
   `Наоборот', -- покосился на ее расстроенное личико.
   -- Скажите, что вы знаете?! -- умоляла Маша.
   -- Зачем? Ты умная девочка, сложи все сама. Два и два что в математике, что в жизни - четыре.
   -- Не надо говорить загадками, нечестно. Вы сами сказали `а', скажите и `б'!
   -- Д! -- бросил, подходя к машине, нажал кнопку отключения сигнализации.
   -- Что `д'?! -- разнервничалась Маша, понимая, что сейчас Вадим уедет и она так ничего и не узнает, никогда. Как возможно больше никогда не увидит его. И решительно встала у авто, заслоняя собой дверцу. Вадим поморщился и без церемоний отодвинул девушку. Открыл дверцу и сел за руль. Девушка сникла, совершенно расстроившись:
   -- Мы еще встретимся?
   -- Жизнь длинная, -- пожал плечами Вадим. Захлопнул дверцу и уехал.
   А Маша так и осталась стоять с тоской глядя на удаляющийся проше.
  
   Всю дорогу домой девушка билась над загадкой. Зашла в квартиру. Слова не сказав родителям, прошла в свою комнату, хлопнула дверью. Оглядела интерьер:
   -- `Д', что за `д'? Дебилка? Диван, Даун, дерево? Друг? Какой друг? Отцу сорок шесть, Лике двадцать три! Дружба? Миф! Мужчина и женщина не могут быть просто друзьями.
   Взгляд пробежал по куклам на полках: глупые игрушки, зачем вы здесь? Чтоб показать умственный уровень развития хозяйки? Детство! Девочка. Девушка!
   Маша вытащила пакет из ящика стола и принялась скидывать в него с полок игрушки. Сунула в шкаф, задвинула дверцу и уставилась на свое отражение в зеркале: как она удивительно похожа на отца... Да, что удивительного?
   -- Дочь.
   И замерла, от догадки по спине мурашки побежали: дочь?!
   Вгляделась в свое отражение, мысленно представляя Лику, отца и примеряя их к себе: нос, губы, глаза, фигура, манеры. Нет, не похожи, но и похожи с Вадимом! Черные глаза, черные волосы... Бред! Мало ли людей с одинаковым цветом глаз и волос! Все братья, сестры?
   Но если нет, то почему такое чувство, что да?!
   Да нет же! Вадим встречается с Ликой зная, что она его племянница? А если не встречается, а встречался?
   Девушка осела на пол: `Лика моя сестра? Я чуть не убила свою сестру?! Благодаря мне она стала ненормальной?! Нет, нет! Отец бы сказал, он бы обязательно раскрыл ее тайну, видя, что происходит. Попытался бы спасти... Не подумал, что я способна на радикальные меры? Чушь! Он видел, он понимал, но ни слова, ни сказал, ни тогда, ни потом. Значит, не дочь?
   Или такой отец?! Вадим за это хотел наказать его?... А мать? За то, что знала? А знала ли?'
   Маша встала и пошла в гостиную за ответом.
   Родители видимо сорились по обыкновению. Отец, с мрачным видом, мерил шагами помещение. Мать сидела на диване, поджав ноги и надув губы. Следила за мужчиной угрюмым, неприязненным взглядом. И оба недовольно уставились на девушку.
   -- Что тебе надо? -- грубо спросил отец. А Маша забыла, что хотела спросить, сказать. Смотрела на мужчину и впервые не воспринимала его как родного отца. Он казался ей чужим, незнакомым.
   -- Лика твоя дочь? -- спросила севшим голосом.
   Мужчина не переспросил, не удивился, не возмутился. Он молча смотрел на Машу, и та видела по его глазам, что он пытается найти достойный ответ и не находит. И уверилась в правоте своей догадки.
   -- Что за глупость пришла тебе в голову? -- влезла мать. Маша повернула в ее сторону голову, уставилась в холодные голубые глаза, и поняла остальное: мать знала! Поэтому спокойно реагировала на `измену' мужа, приняла Лику в доме. Держала дистанцию и уверяла всех, что девушка ненормальна не из женской ревности, а из материнской неприязни. Она ненавидела Лику! Но тщательно скрывала истинную суть ненависти, чтоб манипулировать и девчушкой и мужем. Молчала, наслаждаясь тем, что Маша изводит собственную сестру, унижала сама. Ничуть не возмущалась отношением отца к собственной дочери.
   А тот сделал ее прислугой. Прислугой!
   -- Вы монстры, -- качнула головой Маша, осознав всю низость поступков обоих. Ей стало противно до тошноты, до омерзения, что эти двое ее родители, и она их дочь! О, достойная дочь своих родителей - такая же низкая, грязная, не человек - особь!
   -- Не сходи с ума, -- очнулся Егор и попытался разубедить девушку, видя ее состояние. -- С чего ты взяла про Лику?
   -- А ей Вадим сказал, -- догадалась Вера. -- Он и не такое скажет. Я предупреждала тебя, что он враг, и тебе, Маша, говорила о его коварстве. Но вы оба словно оглохли, не слышали меня.
   -- Перестань, Вера, причем тут Вадим?
   -- А кому еще могло прийти такое в голову? Кто еще желает вбить клин меж нами, перессорить всех? Кому это по силам? Ты приблизил врага, доверился змее - вот результат! -- махнула ладонью в сторону онемевшей, потрясенной дочери. -- Уверена, это не конец, твой братец преподнесет тебе еще массу сюрпризов. Кстати, ты знаешь, что он соблазнял Машу? Знаешь, что и мне предлагал бросить тебя, стать его женой? Знаешь! Я говорила тебе, но ты как обычно не обратил внимания, отмахнулся!
   -- Не говори ерунды! -- взвился Егор. -- Ты всю жизнь его ненавидишь! Всю гадину эту, сестру свою Ирочку простить не можешь! Да вы с ней пара! Что она змеей была редкостной, что ты - гадюка элитная! Близнецы! Это она искалечила всех! Сломала Вадиму жизнь! Исчадие ада!
   -- Не смей оскорблять ни меня, ни Иру! Ни тебе ее судить! Ты сам-то кто?! Неудачник, лжец, быдло! Да если б мои родители не подобрали тебя, не подняли, ты бы так и сидел на своем заводе! Глотал пыль и грязь!
   -- Я и глотаю ее каждый день!...
   Маша переводила взгляд с отца на мать, с матери на отца и пыталась понять: как она не видела раньше, насколько отвратительны их лица? Насколько мать и отец ненавидят друг друга и издеваются, стараясь укусить, ударить побольнее, и калечат не только себя, но и своих детей? И не замечают этого, занятые изнуряющей борьбой даже не друг с другом, а сами с собой, как не замечают Машу сейчас, занятые выяснением отношений. А дочь для них всего лишь повод, аргумент в споре.
   Лика и Маша в одинаковом положении - марионетки, бездушные фигурки, рожденные для манипуляции. А еще Ярослав. Впрочем, о нем и речи нет. Он решил поступать в мореходку, и поступит, потому что всегда добивается того, что хочет. Пройдет чуть больше полгода, как он избавится от опеки родителей, вырвется из этой удушливой атмосферы. А как вырваться Маше? Что ей делать? Неужели она останется одна, здесь, среди не родных, а врагов?
   Девушка развернулась и вышла не в силах больше смотреть на родителей, слушать ругань, вечную, бесконечную. Она была, есть и будет пока они вместе. А они никогда не расстанутся, потому что приговорены друг к другу как каторжник к кандалам.
   Маша зашла в свою комнату, закрылась на замок и рухнула на диван.
   Ее душили слезы и истерический, гомерический хохот.
  
   Вадим открыл дверь, шагнул в квартиру и насторожился: в помещении витал густой аромат яблок и ванили, слышалось жужжание и мелодичное: ля-ля-ля.
   Мужчина пошел на звук и замер на пороге гостиной: Лика в наушниках и с плеером на груди, пылесосила палас и пританцовывала, напевая себе под нос.
   Вадим невольно рассмеялся, глядя на жену. На душе стало тепло и тихо: он сделал правильный выбор, поступил абсолютно верно - в этом не было сомнений. И пусть тот его судит, кто сам бы поступил иначе.
   Греков подошел к жене со спины и обнял, одной рукой снимая наушники с ее головы:
   -- Здравствуй, малыш.
   Лика развернулась к нему и крепко обняла:
   -- Здравствуй, любимый. Устал? Голоден? Мы пирожки с яблоками напекли.
   -- Голоден, -- улыбнулся хитро. -- Но сначала ты, а потом пирожки.
   -- Не-а! -- звонко засмеялась Лика, ускользая от поцелуя. -- Сначала кушать!
   -- Ах, вот как вы заговорили, фрау Грекова? -- притворно возмутился Вадим, подхватил жену на руки. Проказница залилась звонким смехом:
   -- Ты совсем не страшный, а смешной!
   -- Да-а? -- и все-таки настиг ее губы.
   Вот она награда: сладость поцелуя, сияние глаз, милая, доверчивая улыбка. Кто бы от этого отказался? Кто бы оставил ангела на растерзание демонам? И пусть он сам - демон, старый потрепанный жизнью сатир, у него еще хватил сил сберечь огонь маленького сердца, и он не даст искалечить хрупкую жизнь чистого, безгрешного создания.
   -- Как провела день? -- опустил Лику на пол, обнял за плечи. Девушка гордо вскинула подбородок:
   -- Я освоила гриль!
   -- Значит, будни прошли героически? -- рассмеялся Вадим.
   -- Ага. Пошли кушать.
  
   На кухне за барной стойкой сидела Светлана и, поглощая виноград, как семечки, увлеченно читала какую-то книгу. На вошедшую парочку она обратила не больше внимания, чем на три блюда с золотистой выпечкой, стоящие рядом. Вадим не стал отвлекать женщину, оглядел пирожки-треугольники, хачапури и витушки, и протянул руку, чтоб попробовать заманчивое с виду произведение кулинарного искусства. И тут же получил по руке ладонью от Светланы.
   -- Руки мыл? -- уставилась на него с насмешкой. Брови Вадима непроизвольно поползли вверх:
   -- Э-э, однако, завидная у вас реакция, мадам. Так не только руку, но и аппетит отбить можно.
   И хохотнув сел за стол, прищурил один глаз, копирую ехидную рожицу женщины:
   -- Может по коньячку для примирения? Вообще это барный столик. За ним обычно не читают, а коктейли смешивают, вино разливают.
   -- Н-да? -- Света кинула в рот виноградину, прожевала, не сводя с мужчины вызывающе наглого взгляда смеющихся глаз. -- Все у вас капиталистов, не слава Богу.
   Вадим фыркнул и получил от Лики чашку дымящегося, пахучего чая, поцелуй в макушку и нежный взгляд.
   -- А ты? -- кивнул на чашку.
   -- И я. Свет ты будешь?
   -- Нет. Винограда напилась. Дайте дочитать, на самом интересном месте прервали!
   -- А что читаем? -- заинтересовался Вадим, отхлебывая чай. И чуть не подавился, услышав ответ.
   -- Шекспир. Офелия как раз в суицид ударилась, -- вздохнула Светлана и уткнулась в книгу. Вадим закашлялся, и получил хлопок по спине.
   -- Спасибо, милая, больше не надо, -- развернулся, останавливая вторую попытку Лики пройтись кулачком по лопатке. Силой усадил рядом, принялся за пирожки. -- Вкусно, -- промычал.
   Лика, подперев подбородок кулачками, во все глаза с улыбкой смотрела на него. Светлана хмурила брови и качала головой, следя за развитием сюжета, при этом, не забывая о винограде. Вадим ел, жмурясь от удовольствия, но получал его не от действительно чудесной выпечки, а от атмосферы близости и уюта, что царила за столом и в его душе. Он смотрел на женщин и чувствовал себя самым нужным, самым богатым человеком. Мальчишкой, что, потерявшись однажды, после долгих скитаний вернулся, наконец, домой, где его помнили, ждали, любили.
   Пожалуй, не `потеряйся' он двадцать два года назад, вряд ли смог, по достоинству оценить, то что ему досталось сейчас. Впрочем, ни Лике, ни теплу, ни любви, чувству нужности, что она дарила - цены не было.
   И подумалось вдруг: отчего у одного человека две настолько разные дочери? Может оттого, что тлетворное влияние отца не коснулось отверженного им ребенка и в полной мере досталось признанному? А может дело не в отце, а в матери? Или вообще не в генах дело, а в атмосфере, окружении в котором вырастает ребенок?
   -- Все! -- с тяжким вздохом захлопнула книгу Света, и с укором уставилась на Вадима. -- Вот ведь мужики! Что ж вы с нами делаете, а?! -- заявила серьезно.
   Греков поперхнулся.
  
   -- Малыш, -- выдохнул с благоговением в затылок Лике, крепко прижимая жену к себе. Была глубокая ночь, но Вадиму не спалось - хотелось продлить минуты единения, замедлить бег времени. Ему казалось - он что-то не успевает, что-то теряет, использует отмерянное им времени не полностью, упуская какие-то крохи.
   Он боялся потерять Лику и чувство покоя, что обрел рядом с ней, и понимал, что боятся нечего - он подстраховался, закрылся со всех сторон и ничто не просочится незаметно сквозь расставленные им кордоны и заслоны, не украдет, не сломает, не причинит вреда.
   И усмехнулся сам себе: до чего вы дожили, Вадим Аркадьевич?! Млеете в объятьях жены, словно своей первой и единственной женщины.
   -- Я был женат, малыш, -- прошептал в волосы Лике.
   -- Что вы говорите? -- хихикнула она. -- Я почему-то так и думала.
   Вадим, услышав смех, вздохнул: будешь ли ты смеяться, узнав, сколько у меня было жен?
   -- Я был женат не один раз, -- заметил осторожно. Лика повернулась лицом к мужу, заинтересованно разглядывая его:
   -- Сколько же? Два? Три?
   Признаться или промолчать? Лгать не хотелось, но как она отреагирует на правду: будет шокирована? Испугается, осудит, насторожится и начнет выпытывать, а потом оттолкнет?
   -- Семь, -- выдохнул, глядя в потолок: что сейчас будет?
   -- А я восьмая? -- и хоть бы грамм холода, ревности, страха в голосе, любых иных чувств, кроме непосредственного, детского любопытства. Так обычно дети спрашивают: а почему листики зеленые, а солнце желтое? А почему у собаки четыре лапы, а у человека две ноги?
   Вадим тихо рассмеялся:
   -- Нет, ты единственная.
   -- Но восьмая? -- нависла над ним, с радостной улыбкой.
   `Чудачка, чему радуешся?' -- провел по ее волосам, убирая локон со щеки. Спросил, не скрывая удивления и умиления:
   -- Ты рада?
   -- Ага!
   -- Э-э... и чему, позволь спросить? -- озадачился.
   -- Восемь это возврат к истоку, в начало, в данном случае к первой любви, которая была у всех. И была чистой, яркой. Сильной, такой, что, сколько не ищи потом хоть фантом, бледное подобие - не найдешь. Она как вспышка, но не только светит, но и жжет и оставляет ожог в душе. У тебя была первая любовь?
   -- Была.
   -- Сильно любил?
   -- Да. Себя не помнил.
   -- А потом любил? Жен, женщин? Расскажи?
   Вадим задумчиво разглядывал Лику, пытаясь вспомнить своих многочисленных женщин, свои чувства к ним, и вспоминалось нечто размытое, одномоментное, ассимилированное даже не в образ, а в серое пятно собственных ощущений. Как так случилось, что Лика заслонила собой не то, что память, возраст - опыт прожитых лет?
   -- У меня было много женщин, но вспомнить бы хоть одну. В их близости я избавлялся от одиночества, только и всего. А жены?... Попытка убедить себя, что любовь не главное, привычка искать смысл своих телодвижений, мыслей, вздохов, возможность за что-то, а в данных случаях, кого-то, зацепится сознанием. Любил ли я хоть одну?... Нет, малыш, я бегал не то что, от этого чувства - от слова. В свое время оно доставило мне сильную боль, нанесло рану, которая вопреки моему желанию, не закрывалась с годами, не заживала. И я избавлялся от нее таким незамысловатым способом - женился расчетливо, заранее зная, чего хочу от этой женщины, что получу в браке.
   -- И что?
   -- Смысл жить дальше. Приходить не в пустой дом к собственному отражению в зеркале, а к живому человеку. Я надеялся, что долг и привычка заменят чувства.
   -- Удавалось?
   Вадим грустно улыбнулся:
   -- Нет. Я просчитывался, хоть и тщательно высчитывал, подбирая себе спутницу. Я не учел один, казалось бы, незначительный аспект - чувства человеческие. Личность вообще не возможно рассчитать, она величина относительно постоянная. Предположить ее поступки - да, но быть уверенным, что будет так, а не иначе - нет. Меня не обманывали, я сам обманывался, в силу самоуверенности, а порой не дальновидности. Одна моя жена была юной, наивной девушкой, беззаботной, пожалуй, легкомысленной, недалекой, но очень доброй. Я не ждал неприятных сюрпризов, просчитав ее еще в начале знакомства, и был неприятно поражен неожиданным проявлением с ее стороны - ревностью. Патологической, необъяснимой и в большинстве случаев немотивированной. Поначалу меня забавляли ее подозрения, а потом ревность переросла в манию и Светлана изводила и себя и меня, пытаясь контролировать каждый шаг, каждый вздох. Сказать, что это действовало на нервы - ничего не сказать. Она срывала мне сделки, врываясь в офис, устраивала сцены по любому пустяку, придумывала на пустом месте. Я пытался понять, почему молодая красивая женщина изводится? Но так и не смог.
   -- Наверное, она недооценила себя и сильно влюбилась в тебя.
   -- Может быть.
   -- Вы развелись?
   -- Нет. Света разбилась. Автокатастрофа. Придумала себе очередной повод поплакать и понервничать и поверила в него. Я сидел в баре, пил, придумывая удобные слова для объяснения разрыва. Развод был неминуем и я пытался провести его максимально мягко, но срывался, заставлял адвокатов работать бодрее, а дома появлялся все реже и реже, боясь, что перейду на крик и просто ударю жену. Она же решила, что дело не в ней, а в женщине, с которой я решил сойтись, и помчалась в город, чтоб уличить меня в измене, застать в постели с соперницей.
   -- Остальные тоже были ревнивыми?
   -- Нет. Марина и Катерина были очень умными, тактичными женщинами. Но первая больше напоминала тень, чем человека. Ни своего мнения, ни желаний. Она напоминала мне куртку. Снял кинул на спинку дивана - лежит. Повесил на вешалку - висит. Появилась надобность - взял... Я совсем не помню ее, только свои ощущения. Катя была более яркой, хоть и любила темные вещи... Но ее интересовал лишь ее сын, она жила им, а я был как прикрытие от сторонних проблем, необходимость. Она слушала меня, а мне казалось, что не слышит, и смотрит, словно не на меня, а сквозь, через меня, через стену, на сына.
   -- Поэтому развелся и с ними?
   -- Я не раздвоился, нас разводили, -- сказал, не скрывая печали. -- Мои жены умерли, Лика. Все. Так или иначе, и смерти нелепые, глупые, по сути. Меня даже Синей бородой прозвали за это...
   -- Но разве ты виноват в их смерти? Кто мог так зло назвать тебя?
   -- Неважно. В чем-то они правы, я чувствовал себя именно литературным персонажем, одиозной личностью. Но остановиться не мог. Проходило какое-то время, и я опять женился, стремясь избавиться от одиночества, сбежать от себя, пустоты что буквально съедала меня. Я эгоистично заполнял пустоту в доме и не понимал, что нужно в первую очередь заполнить пустоту в душе, а она ничем кроме привязанности, искренних чувств, не заполняется... Наверно надо мной тяготел рок. Надеюсь, его время истекло.
   -- Конечно, у нас все будет хорошо, нас же двое и никакой рок не страшен! -- заверила без доли сомнения. И крепко обняла мужа, словно прикрыла собой от бед...
  
   Глава 18
  
   Вечером Маша позвонила Катерине и напросилась пожить у нее неделю.
   -- А потом? -- спросила та.
   -- Квартиру сниму или комнату, общежитие, в конце концов. Придумаю что-нибудь.
   -- Чтоб квартиру снять дез знаки нужны.
   -- Будут. Я колье Вадима продам.
   -- А может, лучше с родителями помиришься?
   -- Нет. Видеть их не хочу.
   -- А-а. Смертельная обида?
   -- Завтра расскажу, сама поймешь.
   -- Угу. Приходи, мне-то что? Мамуся против не будет. До завтра?
   -- Да. Спокойной ночи.
   Маша убрала телефон в сумочку и принялась складывать вещи. Много ей не надо - только самое необходимое.
   Утром, пока все спали, она ушла из квартиры, оставив родителям записку у зеркала в прихожей. Брату она позвонит, встретится и все расскажет. Он будет решать сам, а она уже все решила.
  
   У подъезда ее ждал Вячеслав. Маша понятия не имела, что он делает в такую рань у ее дома, но не успела ни спросить, ни тем более прогнать. Парень выхватил из ее рук сумку и ответил на все возникшие вопросы, заодно решив и проблемы:
   -- Мне Катя звонила, сказала у тебя неприятности с родителями, и ты уходишь из дома. Но зачем тебе жить у Кати? У тебя есть я. Я люблю тебя, сама знаешь как сильно. Выходи за меня замуж? Я уже маму предупредил, она нас ждет и очень рада будет, если я приеду с тобой. Тебе будет хорошо у нас. Поживем - присмотришься, решишь... Не могу я без тебя Маш. Прости, что надоедаю, но сама подумай, зачем тебе к подруге ехать, жить у нее, если вот он я, и все что угодно для тебя сделаю. Поехали со мной?
   Маша долго смотрела в сморщенное от мольбы лицо, бесхитростные глаза и, вдруг, усмехнулась - достойна ли ты большего, чем этот рыжий, глупый мальчишка? Но ведь любящий. Не это ли главное?
   -- Поехали, -- кивнула сдаваясь. И невольно улыбнулась, увидев как осветилось радостью лицо Славы.
   -- Ты не пожалеешь, Машенька, вот увидишь! Я все для тебя, все что скажешь! -- запричитал в восторге. Гордо вскинул сумку на плечо, помахал рукой стоящей невдалеке машине. -- Мы сейчас к нам, позавтракаешь, освоишься и в институт, чтоб занятия не пропустить!
   `Надо же, какой предусмотрительный да заботливый?'-- с трудом скрыла удивление девушка. И совсем иначе посмотрела на парня: а может правда, не стоит от добра, добра искать? Да и есть ли у нее выбор?
  
   `Начинаю самостоятельную жизнь. Не ищите меня - знать я вас не хочу', -- прочла Вероника. Постояла, подумала и, убрав записку в ящик стола, пошла готовить завтрак, будить Ярослава. Слишком много дел сегодня, чтоб еще на Машины эскапады внимание обращать.
   Вернется, дрянная девчонка, куда денется? Без родительского обеспечения долго самостоятельно не проживет. Неделя, две и не просто придет - прибежит.
  
   Егор встал поздно. Не спеша побрился, оделся, прошел на кухню, где Вероника во всю готовилась к встрече гостя: что-то варила, парила, шинковала овощи на салаты.
   Греков подцепил вилкой оливу из открытой банки, бросил в рот.
   -- Чай налить? -- спросила жена.
   -- Нет, мы по коньячку с Вадимом примем.
   -- До вечера далеко.
   -- А кто сказал, что вечером? Мы через час встречаемся. А к нам он завтра придет, так что зря стараешься.
   Вероника развернулась к мужу: шутишь? И поняла, что нет. Бросила в сердцах половник в раковину:
   -- А раньше нельзя было предупредить, что передумал? Он о сегодняшнем дне говорил! Зачем я тогда готовлю?!
   -- Не знаю, -- равнодушно пожал плечами мужчина, кинул еще одну оливку в рот и пошел в прихожую, одеваться.
   Вероника уперлась руками в стол и зажмурилась, пытаясь справиться с обуявшей ее злостью и на Егора и на Вадима, и на Машу. На всю свою чертову жизнь, что как аттракцион -колесо обозрения, стоит на месте и вроде крутиться, но неизменно возвращает посетителя в исходную точку...
  
   Егор пришел чуть раньше и все же подумал, что опоздал.
   За столиком, в кабинете, куда его учтиво проводил служащий, кроме Вадима сидел очень колоритный мужчина внушительной комплекции. Его спортивные брюки гармонировали с прической и лицом, но абсолютно не вязались с заведением Vip-класса, в котором была негласно принята иная форма одежды. Однако мужчина не просто сидел за столом, но и с аппетитом уплетал пельмени в горшочке, беседуя с Грековым на равных. Из чего Егору стало ясно, что браток хорошо знаком с Вадимом и присутствует на встрече не ради антуража. Но зачем?
   Неожиданно, немного неприятно прийти на встречу с родным братом, чтоб в тиши насладится элитными винами и душевной беседой без посторонних глаз и ушей, а вместо этого увидеть примечательную персону явно криминальных структур. Но возможно у Вадима есть какие-то дела с данным слоем питерского населения, и он решил соединить полезное с приятным? `Придется потерпеть, пока они не закончат', -- настроил себя на небольшое ожидание Егор и придав лицу безмятежно-благодушное выражение, смело подошел к столику.
   -- Привет, -- подал ладонь для пожатия брату. Вадим оставил протянутую руку без внимания, чем слегка озадачил мужчину. Кивнул с насмешливым прищуром:
   -- Здравствуй. Присаживайся. Познакомься - Константин, -- указал на атлета. Тот искоса посмотрел на посетителя и также проигнорировал протянутую ладонь. Оглядел с ног до головы, не переставая жевать. Лениво кивнул и уткнулся в горшочек.
   -- Кажется, я рано пришел, -- по-своему расценил странное поведение мужчин Егор.
   -- Как раз, -- заверил Вадим. -- Что тебе заказать?
   Егор сел озабоченно хмурясь: Константин его несколько напрягал. Взгляд сильно не нравился - острый и холодный, словно Греков много, что ему должен, вот он и решает - натурой взять или деньгами, сейчас или минут через пять?
   -- Может мне погулять пока?
   -- Сиди, -- четко сказал бритоголовый, не отрываясь от своей порции. Глотнул вина, как ни в чем не бывало.
   -- Простите, вы мне? -- удивился и насторожился Егор.
   -- Тебе, Егор, тебе, -- заверил Вадим, потягивая вино. -- Да ты не тушуйся, располагайся. Бери что есть, сейчас горячее принесут. Заказать?
   -- Я думал, мы с тобой пообедаем, -- сказал Греков, вопросительно поглядывая на брата.
   -- Со мной.
   -- Вдвоем.
   -- Ах, ты про Константина? Считай, что его нет.
   -- Это как?
   -- Он мой друг. Славный человек, -- протянул Вадим со странной интонацией и настораживающим прищуром. -- Тихий, незлобивый... если не нервировать. Но ты ведь не будешь его нервировать?
   -- Чем же? -- растерянно пожал плечами Егор.
   -- Попыткой покинуть наше общество раньше, чем я разрешу.
   Егор нахмурился в попытке понять слова брата. Потер висок и заявил:
   -- Странное начало беседы, не находишь? На угрозу похоже. Я что-то пропустил? Ты уж введи меня в курс дела, чтоб хотя бы сориентироваться в ситуации, понять, когда и кому успел насолить.
   -- Да нет, брат, это я в курс дела входил, как прилетел, а ты давно в курсе, -- скривился Вадим, словно что кислое съел. Сложил руки на груди и на стол облокотился, уставился на брата, как на вареник в горшочке с пельменями. -- Сказать ничего мне не хочешь?
   -- Что именно? -- тон Егора стал жестким.
   -- Не знаю, -- отвел взгляд Вадим, изобразив раздумья. -- Покаяться, тайнами какими поделится. Ты же хотел душевной беседы с ностальгией о былых днях, лобзаньями...
   Константин хмыкнул и, развернувшись вполоборота к гостю, недобро уставился на него.
   -- Ну, все, хватит, -- разозлился Егор. Хотел встать и уйти, но Уваров хлопнул ладонью ему по плечу и чуть надавил, возвращая на место.
   -- Не дергайся, -- попросил почти ласково. Мужчина не стал сопротивляться. Он понял все разом: и что Вадим ему не брат и не друг, что он попал на наживку мифических процентов и скорей всего остался ни с чем. Пришел к тому, от чего шел. А из-за чего Вадим поступает так с ним? Неужели ему стало известно то недоразумение, невольным участником которого он стал? Но ведь это было двадцать два года назад! И ненамеренность, а ошибка, досадный промах не больше!
   -- Дивидендов не будет? -- спросил, в упор глядя на брата.
   -- Естественно.
   -- За что? -- качнул головой Егор, не зная за что хвататься: за сердце, голову или телефон, чтоб звонить... а куда позвонишь, кому? Можно поднять адвокатов, потрясти договором, нотариальным заверением, но будет ли в том смысл, тллк?
   Но тут телефон зазвонил сам. Греков приложил трубку к уху и услышал истерический вопль Вероники:
   -- Они забирают квартиру!! Если ты не погасишь долг до следующей пятницы, в субботу нас выселят!! Что ты наделал?! Чем ты думал?! Как смел?!!...
   Егор просто отключил связь. Рука бессильно опустила трубку на стол.
   -- За что? Как ты мог? -- повторил. Все остальное было ясно и понятно.
   -- А сам не знаешь? Напомнить? Осень, мальчишник...
   -- В чем ты меня винишь?! В том, что твоя любимая была бессердечной сволочью?! Да! Да, она уговорила меня привести эту Марину и познакомить с тобой, но я и понятия не имел что на самом деле в голове этой стервы! Да подумай ты сам, вспомни: разве я мог тебя подставить, разве хотел?! Я лишь понимал, что тебя любой ценой нужно отодвинуть от Ирки! И потом я вытаскивал тебя! Сделал все, чтоб ты вышел! Если б не я Шехов бы и пальцем не пошевелил, и ты бы сел! Надолго!
   -- Мне спасибо сказать? -- глотнул вина Вадим. Егор моргнул, не понимая, какими словами еще объяснить брату, что он не прав. И вообще, с кем он разговаривает: с человеком или со статуей?
   -- Господи Боже мой, -- выдохнул в ужасе. -- В своем ли ты уме, Вадим? Что ты творишь? Я виновен перед тобой? В чем? В том, что поверил этой твари, любимой твоей? В том, что невольно, абсолютно неосознанно сыграл ей на руку? А ты никогда не ошибался? Ни разу никому не причинил зла? Ты?!... Что тебе пришло в голову выкопать историю двадцатилетней давности? Она тебе покоя не дает? Почему?! У тебя все есть, ты достиг всего, о чем можно только мечтать!... И с жиру бесишься, да? Решил поиграть в Зорро? Ты ничего не спутал? Это не кино, а жизнь! Ты что сделал? Я один раз оступился и пятьдесят раз загладил свою вину! А ты наказываешь? Кого? Меня?! За то недоразумение?! Хорошо! Ладно! А дети причем?! Ты их прежде всего наказываешь! С квартирой твоя работа? Твоя! Ты не меня, ты их оставил без средств, без жилья! За что детей?!
   -- Ты о ком? -- спокойно спросил Вадим.
   -- О твоих племянниках! О Маше, о Ярославе!
   -- Все?
   -- Мало?! -- ужаснулся Егор.
   Костя презрительно ощерился и, качнув головой, достал сигареты. Закурил. Вадим спокойно допил вино, поставил бокал на стол и попросил брата:
   -- Ответь мне на несколько вопросов. Все мне ясно, а эти аспекты нет, и покоя не дают: почему ты молчал? Ни разу, ни тогда, ни потом даже не намекнул, что принял участие в моей посадке на нары. Чем же тебя Ира взяла? Как уговорил?
   -- Ты вышел, остальное было неважно.
   -- А ты сидел? Хоть раз? Хотя бы в обезьянник залетал, по-пьяни, не то что, по стосемнашке в камеру? -- прищурился на него Костя.
   -- Я никого ни садил, ни подставлял!
   -- Угу, -- кивнул Уваров, отворачиваясь.
   -- Вадим, я не желал тебе зла! Я хотел как лучше!
   -- Понял: хотел добра, получилось как всегда. А молчал, из сострадания, да? Вместо того чтоб прямо сказать мне: Вадим, любимая твоя - сука. Нет, ты решил молчком сыграть на ее стороне. Ладно. Но потом? Почему не сказал?
   -- Зачем?! -- не мог взять в толк Егор. -- К чему было ворошить ту историю?! Болезненную для тебя...
   -- Из-за тебя. Знал бы я раньше, что из себя Шехова представляет, может, жизнь иначе бы повернулась? Ты не думал, каково мне было ждать с чувством вины за преступление, которое я не совершал? Жить за себя и за ту, которая так и оставалась в моей душе самой-самой? Ты же знал, что я не оставлю это дело, докопаюсь рано или поздно до сути, найду виновного.
   -- Не того нашел! Тебя Ирка подставила, с помощью Марины. Иркин план был убрать тебя, чтоб замуж за более перспективного кандидата в мужья выйти.
   -- Видишь, как много ты знаешь. И молчал.
   -- Да о чем говорить? Я причем тут?!
   -- Как тебя Шехова-то взяла, а?
   -- Да какая разница сейчас?! Она давно покойница! А не повесилась бы, я ее сам, стерву, придушил бы!
   -- Что ж не душишь? -- выгнул бровь Вадим, кинув в рот дольку лимона.
   -- Кого?
   -- Иру.
   Егор поморщился: кто из них с ума сошел?
   -- Как можно душить покойницу? Ты что Вадим? Ты вообще меня слышишь?
   -- Слышу. Но ничего нового не услышал. Придется самому карты раскрыть, раз ты стеснительный такой, в сторону уходишь. А ты меня поправь, если я не прав буду. Ирина узнала, как уж неважно, о твоих ля мурах на стороне, о дочери и Ольге. Шантажировала, правильно? А тебе очень, очень хотелось залезть в семью Шеховых, и в принципе, неважно было какой ценой.
   -- Да! Успокоился?
   -- Нет...
   -- А почему я в их семью лез, ты знаешь, щенок?! -- зашипел Егор, качнувшись к брату. -- Ты что видел кроме Ирки своей?! Дочь?.. Да, да!! Дочь! И мать ее сирота! И я - сирота! И ничего у нас нет, а значит и у девочки тоже!.. -- и вдруг смолк, уставился на Вадима, словно первый раз его увидел. Дошло до него. -- Откуда ты про дочь знаешь? Значит это ты Маше сказал?...
   -- Нет. Маша у тебя девочка умная, вижу, сама поняла. Знаешь, что я хотел? -- спросил с нехорошей ухмылкой. -- Соблазнить, увезти ее в Швецию, и бросить там, без средств, без документов. Тебя и жену твою раздавить, как насекомых, как клопов.... Да противно стало. Но ничего, я бы свыкся, справился. Человечек один горой за вас встал. Ты деньги-то свои вернуть хочешь? Квартиру?
   Егор молчал, только настороженно смотрел на брата и чувствовал, как седеет под его ответным взглядом.
   -- Хочешь, естественно, -- кивнул тот. -- А я не против. Предлагаю сделку: ты мне дочь, я тебе пятьсот тысяч и уже не долларов, а евро. Как?
   Егор схватился за телефон и, не спуская испуганного взгляда с брата, без предисловий спросил Веру:
   -- Где Маша?!
   -- Ее нет...
   -- Где?!
   -- Не кричи на меня! Я знать не знаю, где твоя дочь-эгоистка! Она ушла. Оставила записку и ушла...
   Егор хлопнул трубку о стол и застонал, прикрыв глаза ладонью:
   -- Ты чудовище! Верни Машу, верни!! -- закричал на Вадима, вскакивая.
   -- Сядь, -- напомнил о себе Костя. Егор рухнул на стул. Схватил без разрешения его сигареты, зажигалку, закурил, дрожа от негодования:
   -- Что ты хочешь? -- уставился на Вадима. -- Говори. Любая сумма. Я соберу. Обещаю! Верни Машу. Будь ты человеком!
   -- Не могу, -- спокойно ответил тот. -- Сутки ее не видел, и где она, что, понятия не имею, да и не хочу иметь. Я вообще не о Маше говорил, о Лике.
   -- Зачем тебе Лика? -- замер Егор: пытаясь понять, лжет тот или нет.
   -- Это другой вопрос. Его мы обсуждать не будем. Остановимся на первом: отдаешь Лику за пятьсот тысяч?
   -- Ты с ума сошел...
   -- Слышал. Раз пять уже сказал.
   -- Зачем тебе Лика? Она совсем ребенок... Она неадекватна...
   -- `Неадекватна'. Странно это слышать от отца. Правда, отцом-то тебя не назовешь, скорее донором.
   -- Не твое дело!
   -- А вот тут ты не прав - мое...
   -- Ты не посмеешь ее тронуть, ты!...
   -- Помолчи, -- поморщился Вадим. -- Противно. Говорить больше ничего не надо, мне все ясно, но я хочу, чтоб ясно было и тебе... брат. Больше всего меня шокировало твое отношение к дочери. Я понял, что Ира шантажировала тебя именно ею, незаконнорожденная девочка - единственное твое уязвимое место. Хотя ты тщательно скрывал ее рождение, даже от меня, даже от тетки. Девочке было больше года, когда ты женился на Шеховой. Говоришь, ради Ольги и Лики старался? Ложь. Плевать тебе на них было, ты сам устроиться хотел...
   -- Не правда!
   -- Почему ж о ней до сих пор никто не знает? Ты видел, что Маша угрожает ей нешуточно, но не сказал, не открыл правду. И тогда молчал, сейчас.
   -- А как бы я им сказал? Ничего ты не понимаешь! Я любил Ольгу! Я люблю Лику! Сколько раз я пытался к ним уйти, но...
   -- Вера?
   Егор кивнул, отводя взгляд:
   -- Любая женщина может родить ребенка, но не каждая может быть хорошей матерью. Вера из таких. Она слишком холодная, замороженная. Детям плохо с ней.
   -- Она знала про Лику?
   -- Нет, я не мог сказать, она бы устроила скандал, поставила детей в известность, настроила их против меня. Потом развод ... Как бы жили Маша и Ярослав?
   -- А как жила Лика неважно?
   -- Ольга была прекрасной матерью.
   -- Верю. Что ж, это все, что я хотел знать. Лику не ищи. У тебя не было и нет дочери под этим именем, как и у нее не было отца. Куда бы ты не обратился - толку не будет - ты никто...
   -- Что ты задумал?!
   -- Уже исполнил. Передай это своей жене, -- кинул Егору два паспорта.
   -- Не понял?
   -- Не надо. Передай, жена поймет. А это подарок от твоей тещи, Аделаиды Павловны.
   Перед Егором легла старая тетрадка.
   -- Что это? -- насторожился он, не смея прикоснуться, взять ни паспорта, ни тетрадь.
   -- `Холодная, замороженная' Вероника, была очень пылким, чистым созданием. И безумно любила тебя. Она была прекрасным человеком, но матерью быть не могла. Я больше чем уверен, что Ира сказала ей о том, что у тебя есть дочь, и Вера решила уйти с их дороги. Она была слепа в своей любви к тебе, как я в своей любви к ее сестре. Странно, правда?
   -- Подожди, о чем ты говоришь?! Шехова повесилась из-за тебя, испугавшись, что все откроется!
   -- Это чья версия? Твоя? Хорошая. Одно `но' брат, сложи суицид и Иру - как? Вот и у меня никак оно не складывалось. И у тебя бы не сложилось, будь ты чуть внимательнее к сестрам. Ты ненавидел Ирину, а она тебя. А на Веру тебе было все равно, ты и не замечал ее, не интересовался, что она думает, что у нее в душе, в то время как ей важен был каждый твой взгляд, каждый вздох. Такие стервы как Шехова не заканчивают жизнь самоубийством, а вот такие тихие, ранимые как Вероника - легко. На кладбище лежит Вера, а Ира, та самая, что шантажировала тебя ребенком, чтоб ты помог ей избавиться от меня, сидит сейчас дома и ждет тебя. Все это время она знала о Лике. И к психологу она не зря ее определила, это так, отступление. Я, возил Лику в специалистам, и никаких патологических отклонений в ее психике они не выявили. Лика нормальна, но слишком зажата. Это последствие стресса, фобий и внушений. А кто ей внушал, что она ненормальна? Ответ сам знаешь?
   Спокойный голос брата действовал на Егора самым подавляющим образом. А информация, которую он преподнес, просто раздавила. Греков-старший слушал Вадима и тупо смотрел на тетрадь, лежащую перед ним. И тихо было в голове, пусто, и хотелось закричать, завыть, только б порвать эту тишину, заполнить пустоту.
   Ах, как не хотелось верить, как не хотелось знать...
   -- У Лики частые головные боли - последствие травмы. Она очень ранима и застенчива. Доктор посоветовал мне сменить психолога, и устроить девушке круиз - смену декораций. Можешь, не беспокоится за свою старшую дочь - она ни в чем не будет нуждаться, и болеть тоже не будет. В тетради дарственная на квартиру твоим детям в равных долях: Маше и Ярославу. Как они решат, так и будет: захотят выгнать вас - выгонят, нет - оставят. Я хотел наказать тебя и Иру, но понял, что вы уже наказаны. Друг другом. Лика помогла мне это понять. Спасла ли она тебя - вопрос, но ты должен знать, что, не зная, кто ты ей, зная, что ей Маша, она всеми силами пыталась вас спасти, помочь вам. Там же, в тетради деньги, что ты перечислял ей. Попытайся теперь прожить на них сам, может, тогда поймешь, насколько ты был щедр к родной дочери. А о младших не беспокойся, им будут перечислять ежемесячно дивиденды, конечно не 25 процентов, а десять на двоих. Деньги ты свои получишь, с вычетом комиссионных сборов процентов. Стоимости квартиры. Через год, если они тебе понадобятся. Вот, в общем и все. Я закажу тебе горячее, останься, покушай, а мы с Костей, пожалуй, пойдем. -- поднялся. -- Прощай брат. Передавай горячий привет моей бывшей возлюбленной, своей жене Ирочке Шеховой.
   Егор даже не понял, как ушел Вадим и Костя. Он сидел и смотрел в одну точку: в ней транслировали его жизнь, все что сделал или не успел, все что хотел, к чему шел когда проторенной дорогой, когда по головам. Там были его любимые преданные и проданные в угоду пустоте, что осталась от его жизни, никчемной, проведенной в бессмысленном беге по кругу.
   Ничего у него не осталось, никого.
   Так ведь, и не было...
  
   -- Ты как? -- спросил Костя.
   -- Нормально. Грустно только.
   Уваров с пониманием покосился на Грекова.
   -- Что будет дальше?
   -- Не знаю -- слукавил тот.
   -- А что делать думаешь?
   -- Отдыхать. С Ликой. Гулять по городу, болтать, веселиться. Жить, -- открыл дверцу машины и сел.
   -- Все? -- спросил Костя, заглядывая в салон.
   -- Все, -- заверил Вадим.
   -- А что будет с Иркой Шеховой?
   -- Чтобы ты на месте Егора сделал?
   Уваров подумал и захлопнул дверцу порше.
   `Закончилась история. Да и осень закончилась' -- посмотрел в небо: `Снег'.
   Над городом зависла туча и сыпала первый снег на голову прохожих, на крыши и купала, на мостовые и газоны, укрывая грязь, слякоть, заменяя серые краски унылой осени белой пастелью зимы.
  
   Егор бродил по улицам, не замечая кружения снежинок. Он, думая о прошлом, силился понять, как будет жить в настоящем, и уже не мечтал о будущем. Греков не мог поверить брату, и понимал, что тот не лгал.
   Сел на лавку в сквере, прочел Верин дневник и долго в отупении смотрел на снег, ложащийся ему под ноги, и видел себя, Олюшку, малышку Ларику. Машу и Ярослава. Веру, ад в котором он был вынужден жить, жил и терпел... Зачем?
   Вся его жизнь, вся паутина вольной и невольной лжи, придуманных стремлений.
   Ради чего он исковеркал свою жизнь? Жизнь дочери и той, что действительно была его женой?
   Егор лениво набрал номер, и глухо, но устрашающе спокойно сказал:
   -- Если я вернусь, и ты еще будешь дома, пеняй на себя.
   -- Ты пьян?
   -- Я пьян от счастья, что еще осталось мне - я могу вернуть все зло, что ты натворила. С удовольствием отправлю тебя в ад, Ирочка. Молись...
  
   Грекова все поняла и осела на пол, понимая, что ей конец, и на этот раз ее ничто не спасет.
   В руке противно ныла трубка и не давала собраться с мыслями, найти выход, единственно правильное решение.
   А может, его и не было?
   Срок, отмерянный ей покойницей, вышел, и она вернулась за своим именем. А заодно и за жизнью, что сестра так бездарно потратила.
   А говорят, нельзя умереть дважды...
  
   Они улетали в воскресенье. У дверей таможни Вадим передал Светлане конверт:
   -- Здесь документы на квартиру, загранпаспорт и визитка. Позвони по телефону и тебе помогут приехать к нам. А мы встретим, да жена? -- крепче обнял Лику.
   -- Да. Я буду ждать, Светочка.
   -- Ну, вас, ребята, -- еле сдержала слезы женщина.
   -- Свет, только не плач, -- сморщилась Лика, всхлипнула.
   -- Не буду. И ты не вздумай!
   -- Костя присмотри, пожалуйста, за Светочкой, -- взмолилась Грекова.
   Уваров хитро покосился на ее подружку и, хохотнув, кивнул:
   -- Легко!
   -- Не увлекайся, -- с пониманием усмехнулся Вадим, и подал ему ладонь. -- До встречи?
   -- Через сколько лет?
   -- Риторический вопрос?
   -- Ага, -- хохотнул опять.
   -- Не забывай нас.
   -- Вас забудешь, Вадим Аркадьевич, как же!
   Лика всхлипнула и приготовилась зареветь. Света закусила губу, чтоб сдержаться и не последовать примеру подруги.
   -- Так, все! Нам пора! -- заметив готовность жены к приступу слезотечения, заявил Вадим. И надев на уши любимой наушники, включил плеер, и спешно увлек ее в сторону от провожающих.
   Уваров засмеялся ему в спину:
   -- Уже не опоздаешь, Грек!
  
  
   Эпилог
   Год спустя
   Вадим ехал не спеша, осторожничал. Вез жену с рыбного рынка и проклинал дождик, из-за которого шоссе было мокрым, а дорога опасной. Ему приходилось не ехать, а тащится как черепахе и быть максимально собранным и внимательным, но он постоянно отвлекался на Лику, которая то вздыхала, то фыркала, то крутится как юла, то ли собираясь выпрыгнуть, то ли перелезть на заднее сиденье. Греков нервничал, поглядывая на жену, но возмутиться ее неспокойному поведению не мог, как в принципе слова поперек сказать. Вот уж девять месяцев как.
   -- Мя-я-у! -- вдруг выдала Лика. Вадим вздрогнул.
   -- Малыш, мы купили рыбы, как ты и хотела. Потерпи, скоро будем дома...
   -- Мя-а-ау-у!! -- с надсадой протянула повторно.
   Мужчина озадаченно покосился на жену: решила подурачиться? Самое время.
   -- Гав, -- выдал лениво.
   -- А-а-а...а!
   -- А это что было? -- выгнул бровь.
   Лика тяжело вздохнула, и заметила, между прочим:
   -- Это была схватка.
   Вадим чуть не потерял управление. И не выскажешь женщине: зачем тебя понесло на этот чертов рынок за пять минут до родов?! Не закричишь, вымещая страх, что жена родит прямо сейчас, здесь на безлюдном шоссе в десяти километрах от города!
   -- Че-е-о-орт! -- только и выдохнул Вадим, чуть прибавив скорость.
   -- Ты тоже рожаешь, да? -- улыбнулась Лика.
   -- А-а-а!! -- взывал мужчина бодрее, понимая, что начинает медленно, но верно впадать панику. Схватил сотовый, начал набирать номер семейного врача.
   -- Давно схватки начались? -- переспросил у жены, повторяя вопрос доктора.
   -- Ага, -- кивнула та с милейшей улыбкой. -- С утра.
   -- Черт!! -- рявкнул мужчина.
   -- Was ist?! -- удивился врач. И пока Вадим, бледнея и покрываясь испариной, объяснял ему, что к чему, и получал инструкции что делать и куда ехать, Лика развернулась и попыталась что-то взять с заднего сиденья.
   -- Черт, Лика! Куда ты?!... Что?! Сядь! Пожалуйста! Да что тебе там?!
   -- Не поминай черта, -- спокойно попеняла ему жена, и села на место с огромным красным яблоком в руке. -- Малыш обидится. И вообще, нехорошо о нечисти во время родов. О Боге говорить надо, или спеть что-нибудь красивое, тягучее.
   -- Псалмы подойдут?!
   -- Не кричи, любимый, не нервничай. Все будет хорошо. Вот увидишь, мы быстро управимся...
   -- Е-е-о-о!...
   -- Перестань выражаться, -- захрустела яблоком, прожевала и замерла. -- Знаешь, как мы сына назовем?
   -- Э-э-э...Нет! -- да какая разница?! Быстрей бы до больницы добраться!
   -- Угадай.
   О, Боже! -- крепче вцепился в руль Греков:
   -- Хьюго, -- бросил первое попавшееся на ум имя.
   -- Нет, Геракл! -- жевала яблоко Лика, с довольным видом поглядывая на вытянувшееся лицо мужа:
   -- Хорошо, что не Гаврюша, -- смиренно кивнул тот через пару минут. -- А почему Геракл?
   -- Догода-а-а-а-а-ся! -- провыла Лика, застыв на минуту с поднесенным ко рту яблоком в руке.
   -- А-а! Схватка, да?! .. Черт! А-а! Ты потерпи, малыш, чуть-чуть, ну, милая...
   -- Обжорка потому что! Есть постоянно просит, -- опять захрустела яблоком женщина. Вадим закатил глаза: Помогите все святые скорей попасть в больницу! Акушеров, врачей! Быстрей!!
  
   Их встречали. Мужчина -врач и женщина медсестра помогли Лике выбраться из машины, оттирая суетливого папашу. Но Вадиму было необходимо не только видеть жену, а еще и держать ее за руку, за плечо, платье, чтоб убедиться, что она жива и не умирает. И быстрей доставить ее в палату для рожениц и...
   -- А-а-а-а!! -- взвыла Лика уперевшись в косяки дверей. И ни туда и ни сюда - ни в помещение, ни на улицу.
   -- Да сделайте вы что-нибудь!! -- заорал на доктора перепуганный Вадим, не зная, что делать: поддерживать жену, ловить ребенка, который ему казалась сейчас и родится, или требовать чтоб врачи, наконец, приступили к исполнению своих прямых обязанностей: приняли роды и ... дали ему успокоительное.
   -- Не надо кричать, любимый, -- снисходительно заметила Лика, отцепившись от косяка. Откусила последний кусочек яблока и вложила в ладонь остолбеневшего от ее спокойствия мужа огрызок. -- Не волнуйся, мы быстро с Гераклом. Лучше съезди к фрау Бёрге за той изумительной кроваткой.
   В голове Вадима образовалась пауза, в которой он тщетно пытался связать беременную жену, кроватку, огрызок и фрау Бёрге.
   -- Ты не помнишь? -- удивилась Лика, лениво проплывая в приемный покой. -- Синенькая.
   -- Кроватка?
   -- Не-ет, накидка. На ней еще месяц, звездочки...
   Если б Вадим не боялся напугать жену, тем самым, поторопив ребенка родится на свет, он бы взвыл.
   -- Хор-рошо, -- выдавил через силу и с хрустом сомкнул зубы.
   -- Ну, все, я пошла, -- улыбнулась ему Лика, поцеловала в щеку и пошлепала за медсестрой.
   -- Э-э-э! -- только и выдохнул мужчина.
   -- Хотите присутствовать при родах? -- спросил врач, приостанавливаясь на возглас больше похожий на стон.
   Очень! -- хотелось заявить Грекову, но он помнил, что Лика была категорически против. `Не зачем тебе смотреть, ничего красивого. От вида родов у мужчин психологические травмы случаются, а они тебе не нужны. Без меня волнений хватает', -- заявила со знанием дела, после общения с психологом фрау Ойлих.
   -- Nain! -- душевно рявкнул Вадим. Доктора сдуло за дверь.
   А нервный папаша остался в холле, мерить шагами его пространство и сходить с ума от беспокойства.
   Через час услужливая медсестра предложила ему газеты и чашку чая.
   Еще через час успокоительное и коньяк.
   И получила в ответ длинную, гневную тираду на незнакомом ей языке, которую терпеливо выслушала с самой доброжелательной улыбкой. И хоть не поняла ни слова, прекрасно поняла состояние мужчины. Принялась успокаивать и заверять в полном здравии и благополучии его жены. В это время появился врач и с сияющей улыбкой на губах, подтвердил слова коллеги, поздравив Вадима с рождением чудесного сына.
   -- Мамочка и ребенок чувствуют себя прекрасно, -- заверил доктор, цепким взглядом ощупывая мужчину. Видимо про него сказать тоже самое было нельзя. -- Хотите увидеть жену?
   -- Да, -- качнувшись, выдохнул Вадим, еще не веря до конца, что все закончилось благополучно и для Лики, и для малыша, и для него.
   Грекова провели по коридору к палате, где за стеклом он увидел улыбающуюся ему жену и маленького, смешного малыша с черным пухом волос на голове, уютно устроившегося на руке матери. На тебя похож! -- показала Лика, сияя от гордости.
   Вадим слабо улыбнулся и, обессилено прислонился лбом к стеклу. Он, не отрываясь, смотрел на смысл своей жизни - жену и ребенка - живых, здоровых, любимых и любящих, и понял, что ему больше ничего и не надо.
   Да о чем, собственно, еще желать?
   Все что он хотел, он получил.
   И жалеть не о чем.
  
  
   19 сентября - 18 ноября
   2005г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Toyota Corolla
.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
   Райдо Витич "Синдром Синей бороды"
   Авторские права защищены
  
  
  
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"